Барханы - Олег Смирнов

Но загвоздка в том, что на этом участке — на памяти ефрейтора Шаповаленко — было спокойно, подвигов никто не совершал, и если с кем пограничники воевали, так это с жарой, жаждой, москитами, змеями, ветрами, песчаными заносами да со старшиной заставы, который гонял солдатиков с повседневным рвением служаки-сверхсрочника. Ну, со старшиной много не навоюешь: и власть у него — накажет за пререкание, и возраст — ровесник с твоим отцом, на заставе самый старший, к тому же фронтовик, на границе с сорок шестого года, зубы проел на таких птенцах, как Шаповаленко.

На ефрейтора Шаповаленко старшина косится из-за Стернина. Не то что Петро дружит — тянется к Стернину, кой в чем подражает, и старшина иногда говорит как бы невзначай: «С кем поведешься, того и наберешься». Шаповаленко делает вид, будто не расслышал: «А?» — «Бэ», — говорит старшина и уходит.

А в принципе старшина симпатичен ефрейтору Шаповаленко. Чем-то напоминает отца. Возможно, возрастом, седина на висках. Возможно, тем, что на груди орденские планки. Или тем, что, по существу, он незлой, заботливый, хозяйственный. Требовательный — этого не отнять. Но требовательность за дело положена, армия есть армия. Короче: претензий у Шаповаленко к старшине нет, и если подчас хорохорится, то это по примеру Стернина. Больше того: похорохорится этак, а назавтра самому же совестно перед старшиной, в душе раскаивается, жалеет: немолодой, ни жены, ни детей, а мы ему нервы мотаем, лбы.

У старшины были жена и дети. Три года назад в Узбекистане шофер не вывернул руль, и автобус свалился с моста в реку, никто не спасся. В автобусе были дочь и сын, ехавшие в поселковую школу, и жена, провожавшая их. Каждый день старшина ходил на кладбище, простаивал у дорогих могил. Ему предложили перевестись из этих ставших для него трагическими мест. Он наотрез отказался, но через полгода подал рапорт, прося перевода: в этом отряде было невмоготу.

Солдаты заставы не знали этого. И Шаповаленко не зпал. И не мог он заметить влагу на глазах старшины, когда тот треплет по головам офицерских детишек, сует им в карманы конфеты и печенье. И не мог он уловить скрытый смысл фразы, что произнес однажды старшина: «Я дал рекомендации для вступления в партию ста двум пограничникам, считайте: у меня сто два сына». Петро тогда улыбнулся: надо же, сто два сына, — и, вспомнив о зубах, спохватился, сжал губы.

Не оставила зарубки и другая фраза старшины: «Сегодня на границе спокойно, и завтра спокойно, а послезавтра заваруха заварится». Не училась она наизусть, ибо не была отпечатана типографским способом, не красовалась в стенде «Граница», а была обронена в разговоре. Не пришла она на память и сейчас, когда Петро бежал по следу. Ему было не до цитат старшины, ему надо было продержаться, настигнуть и задержать лазутчиков. И мечта исполнилась бы, и можно было б похвалиться перед батькой! Медаль «За отличие» не три ордена Славы, но тоже правительственная награда.

Шаповаленко бодрствовал в пограничных нарядах и думал: «Произойдет ли чего в этих песках, чтоб я проявил себя, отличился?» И отвечал: навряд ли, не те времена, это раньше в Каракумах творилось, вычитал из боевой истории части. В двадцатые годы — банды Ораз-хана, Шейх-хана, хана Казы, Алла Нур Амман Дурдыева, Баба Тентека, Бек Мамеда, Шир Мамеда, в шайке до трехсот басмачей. Они неожиданно появлялись из Ирана и Афганистана, на ахалтекинцах, в халатах и тельпеках[3], орущие «алла бисмилла!», стреляющие на скаку из английских винтовок и маузеров. Они нападали на кишлаки, жгли, грабили, насиловали, убивали партийных и советских активистов, трупами замученных забивали колодцы в пустыне и уходили за кордон. Или не уходили, если их удавалось перехватить красным аскерам — бойцам Туркестанского фронта, превращенным приказами Фрунзе и Куйбышева в пограничников.

В тридцатые годы главари басмаческих шаек — Сапер Шайтан, Эссем хан Аннали, Керим-хан, Аббас-хан, Реджеп Кули и сын знаменитого курбаши Джунаид-хана Анна Джунаид-хан. Шайки занимались контрабандой опиума, угоняли скот и людей за кордон, совместно с баями и муллами провоцировали недовольство колхозами, нападали на кишлаки и погранзаставы — низкие, в потеках, здания из кирпича-сырца, крытые камышом, обнесенные дувалом; за дувалом, в углу дворика, клетка с почтовыми голубями; о, почтари выручали, при нападении требовалась подмога, так как соотношение было: один пограничник — десяток басмачей. Но пограничники при любом соотношении били басмачей в хвост и в гриву, и постепенно басмачество было ликвидировано.

В сороковые годы, когда шах ориентировался на Германию, перли немецкие шпионы и диверсанты, когда ориентировался на Соединенные Штаты — перли американские. Это были фарсы и белуджи, завербованные в среде контрабандистов, туркмены и русские — изменники, прошедшие разведшколу и доставлявшие заставам уйму хлопот.

Да, если б на том месте, где пролилась кровь пограничников, вырастал оазис, в Каракумах было бы вдосталь оазисов. Но кровь за минуту впитывалась в песок, за час ржавое пятно заносилось песком же — и пустыня оставалась пустыней: ей нужна была вода, а не кровь.

Лихое было времечко в Каракумах! Ныне поспокойней. Относительно поспокойней. Всякий люд встречается в пограничье. Но Петро Шаповаленко не боится нарушителей. Он никого не боится. Кроме ядовитых змей и пауков. В чем он выше признавался с завидной самокритичностью.

А как их не бояться?

Аттестация эфы: ее укус убивает вола. Несколько часов — и вол откидывает копыта. А ты, царь природы, и подавно сандалии откинешь! Эфу не различишь в двух шагах: буровато-желтой окраской сливается с пустыней. Отсюда местное поверье: эфа ползет под песком.

Но эфа в некотором роде благородная змея. Она не нападает на человека первая, если ж на нее наступить, то тут тебе хана, царь природы. Увидав человека, змея не уползает, сворачивается кренделем, водит треугольной головой, на которой крестообразный рисунок, и, пугая врага, потрескивает чешуйками, рассерженно шипит.

И кобра предупреждает о своих воинственных намерениях. Поднимет голову, раздует капюшон, из разинутой пасти — тонкий свист. А вот гюрза — окончательная сволочь: таится в засаде, толстая, будто с обрубленным хвостом, пропускает человека и, не говоря худого слова, кидается вдогонку, кусает. Статистика красноречит: среди местного населения пострадавших от кобры меньше, больше от эфы и очень много от гюрзы. Гюрза опасна и тем, что зубы ее заражены трупным ядом, это, так сказать, сверх программы, добавление к змеиному яду. И еще красноречит статистика: гибнет до тридцати процентов укушенных гюрзой — смотря куда впились зубы, какие меры приняты; если укус в голову или в область сердца, пиши пропало, если в ногу или руку, если произведены уколы антигюрзина и если вовремя доставлен в больницу, еще поживешь под солнцем и луной, хотя с конечностью можешь и распрощаться.

Ефрейтор Шаповаленко не слыхивал об этих впечатляющих статистических выкладках, и мы не станем докучать ему. Но он усвоил: и гюрза, и эфа, и кобра одинаково разъярены, когда человек (сам того не ведая) окажется на пути к норе. Стремясь укрыться, змея идет напролом, на человека. Не каждый успевает сообразить и отбежать… Петро Шаповаленко успевает!

Первое знакомство со змеей у Шаповаленко произошло на учебном пункте. В поле, на тактических занятиях, Петро по своей надобности отошел за куст гребенчука, присел. Из куста вылез дикобраз, растопырил колючки, словно хвост распушил. Петро засмотрелся на диковинного зверя и не сразу уловил свист за спиной. Обернулся: отбрасывая на песок тень, на хвосте стояла двухметровая змея — шея расширяется, голова покачивается горизонтально, из пасти высовывается раздвоенный язычок, круглые глаза гипнотизируют. Но Шаповаленко они не загипнотизировали, он завопил: «Кобра!» и, поддерживая штаны, опрометью побежал, а змея уползла в противоположном направлении…

На заставе Шаповаленко имел честь познакомиться и с гюрзой. Он был в дневном дозоре у заброшенного, полузасыпанного арыка, товарищ сказал ему: «Глянь-кось туда». Шаповаленко глянул: по руслу, наперерез им, омерзительно извиваясь, ползла длиннющая и толстенная змея. Шаповаленко прыгнул вбок и уронил панаму, гюрза впилась в нее. Побледневший Петро сорвал с плеча автомат, шарахнул по змее очередью.

Капитан Долгов выговаривал за это: «В наряде стреляют в исключительных случаях. Если жизни угрожает опасность». Шаповаленко отвечал: «Виноват, товарищ капитан» — и думал, что то и был исключительный случай, жизнь наряда подвергалась опасности. Солдаты его вышучивали; Будимир Стернин, усмехаясь, подкидывал советы: пальнул со страху, а змею можно прикончить тесаком или прикладом. Петро отмахивался: болтать все герои, а сам Будька побелел, когда на тумбочке под панамой нашел фалангу. Всей казармой ловили, да черта лысого — ушла.