Агами - Алексей Владимирович Федяров

Зэк выбежал на поляну, снова споткнулся, уже об один из трёх брошенных сбежавшими рюкзаков, и, нервно подпрыгивая, скрылся в кустах.

— Алексей, твой, — скомандовал Андрей.

Хилый, такому одного хватит. Надо найти третьего, осмотреть рюкзаки.

Дима-Чума взял пистолет и поставил правую руку на локоть, а ладонь левой положил под рукоятку пистолета, которая едва выглядывала снизу из его широкого кулака. Пропали звуки леса, исчезла боль в измученных коленях, даже комары перестали отвлекать. Ну пьют кровь, и пусть. Она, может, и течь перестанет вот-вот.

Двое парней, что остались на поляне, молодые совсем, двигались быстро, между собой не говорили, видно, что давно вместе. Похожи даже. Такие не простят промаха, быстро сообразят, рассредоточатся и с двух пушек изрешетят куст вместе с Димой-Чумой. Нельзя промахиваться. Дима и не собирался.

Глава 6. Волки и волки

Омская зима лютая, в хате поутру вода в кружках стынет до зубной ломоты. Стёкла в окошке под потолком вынуты, иначе нельзя — створки не открываются, а иной вентиляции нет. Кипятка не дают. Передвигаться только бегом и полусогнутым, туловище чтобы параллельно полу, а руки за спиной. Увидел мента — громко кричи: «Разрешите пройти, гражданин начальник!» Мыться — раз в неделю, пять минут, не успел — запускают в душевую собак в намордниках. Прогулка — десять минут. Правила внутреннего распорядка арестанты учат наизусть, пока учишь, надо стоять у тормозов — тюремной двери — и держать в руках рулет — скатанный матрас с простынёй и подушкой внутри.

И бьют, бьют. Каждый мент здесь может бить до смерти и каждого зэка могут до смерти забить. Парень ростовский, крадун, только заехал на неделе, как попал под шмон. Мент бросил на пол фотографию матери арестанта и плюнул на неё. Только сучка такого родить могла, сказал. Парень не сдержался, ударить хотел мента, да куда там, еле живой с этапа, месяц на воде и сухпае, от сквозняка качается. А менты на подбор, рукастые, ряхи толстые, за сто кило каждый, с одного удара таких доходяг класть на пол привычные. И положил мент пацана, а как же. Но не остановился. Утащили паренька в санчасть и устроили промывание прямой кишки в целях отыскания запрещенных предметов — вставили шланг, включили воду и порвали ему там всё. Похоронили на следующий день на тюремном кладбище. Нашла мама могилку, не нашла, Бог весть.

Начальник тюрьмы по фамилии Шральц, из обрусевших немцев, любил говорить, что Россия теперь — Европа и он больше не мент, а служащий министерства юстиции, куда лагеря переданы, так как пришла цивилизация.

— Европейский подход, — тряс животом, хохоча, Шральц, когда опера сноровисто раскладывали на железном столе провинившегося, раздев его предварительно догола, и зажимали ему электродами мошонку, — 21-й век на дворе, работаем по-новому. Миллениум.

Любил это слово.

Постоянно кто-то кричит в этой тюрьме. Но чисто очень, это правда: всегда кто-то моет полы, или трёт стены, или оттирает унитазы. Проверяющим очень нравится, для них и трут. Никто никогда не жалуется на проверках — все хотят жить.

Плохая тюрьма. Паша Старый много лет потом открывал глаза в холодном поту, когда снился этот Шральц со своими толстыми шестёрками. Радовался, просыпаясь, животно радовался, когда понимал, что это всё не по-настоящему, ему не будут снова жечь пятки электродами или избивать пластиковыми бутылками с водой, чтобы не было следов. Он дома, или у бабы какой, или у пацанов своих на лесной заимке. Неважно где, но не в Омске, и это счастье. А сон — так не надо жрать на ночь.

Но сегодня впервые всё оказалось не так. Не рад был Паша Старый, вор в законе, проснувшись от омского сна, понять, что спал. Хуже было всё, чем во сне. Много хуже.

Паша лежал на деревянной шконке штрафного изолятора — ШИЗО. Тело болело, лицо распухло, глаза затекли. Получилось лишь щёлочки из них сделать, шире раскрыть мочи не было. Крепко обработали.

Накануне кум, побеседовав с Пашей, ушёл. День покатился своим чередом, работяги ушли на лесоповал, в бараке остались несколько больных и трое уборщиков, которые принялись за свою работу. Чистоту Паша Старый любил, не ту, вымученную, тюремную, омскую, которая через кровь людскую, а когда в бараке всё аккуратно, по-человечески, без грязи и тараканов. Этой нечисти расплодилось навалом — от южноамериканских до филиппинских, приехали с людьми со всей земли. Растения разные приехали тоже, их зэки любили, чего только не выращивали, даже маракуйя на одном подоконнике стояла в деревянном горшке. На тюремном кладбище тоже чего только не росло: семена ведь разные в карманах у людей. Кладут человека в землю, он там и остаётся, а семена прорастают.

Растения не все приживаются, всё же суровые места, но вот тараканы — любые.

Потому каждый день после обеда Паша сам внимательно осматривал шкафчики в комнате приёма пищи, пищёвке, как её называли зэки испокон веков. Чтобы стакан с водой кто не оставил, крошки какие или еду незакрытую. Главное, чтобы воды не было. Без еды они, черти, живут. А вот без воды дохнут.

Долговязая фигура Паши Старого была согнута в три погибели, он затирал антитараканьим средством из местных трав щели в нижних шкафчиках, бережно отодвигая нехитрые арестантские запасы — сухари, соль, сахар, консервы, — когда в барак вошли. Витос успел быстро шепнуть Паше нужные слова и помчался вприпрыжку к двери, изображать из себя шута и встать на дороге спецназа в узком месте, чтобы дать людям ещё минуту, чтобы убрать от шмона мелкое, нужное, людское, которое потом тяжело снова дыбать и мастырить — ножички, цветные чернильные ручки, лекарства, нитки, иголки. Книги — их тоже отбирали все. Всё отобранное складывали в мешок и уносили в отдел безопасности, за нож могли и в ШИЗО отправить, за остальное просто слегка поучить на месте. Или не слегка. Ну а через пару дней Паша Старый или кто помельче шёл к инспектору и выторговывал всё назад. Так везде было и всегда, даже в той клятой омской тюрьме можно было что-то вернуть из отметённого на шмоне, и Конвенция ничего не поменяла. Власть властью, зона зоной.

Но шмонать не стали, просто втоптали в пол Витоса и пошли дальше, прямиком за Пашей. Он выпрямился и ждал. Не суетился. Важное после разговора с кумом уже припрятано, мелочь всякая выложена напоказ — забирайте. Не стали забирать ничего. Только Пашу