Живые и взрослые - Сергей Кузнецов

А теперь Люси старая, совсем, совсем старая киска. Марине не хочется об этом думать, и она глубже утыкается носом в теплый мех и оттуда, из глубины кошачьего живота, говорит:

— Ладно, рассказывайте, чего там за дом.

— Смотри, — начинает Гоша, — пустой дом. Внутри давным-давно никого не было. Вокруг — пустырь. Зарос всякими сорняками — и больше ничего. Ни бумажек, ни битых бутылок — ничего. Вокруг — забор, поверху — колючая проволока. Что это значит?

— Что это — дом с привидениями? — спрашивает Марина.

— Я считаю, что да, — отвечает Лева.

И Гоша солидно кивает, да, он тоже так считает.

Люси наконец-то выворачивается из Марининых рук и поспешно, но не теряя собственного достоинства, залезает под кресло в дальнем углу комнаты.

— Значит, — говорит Марина, — вместо того чтобы выслеживать Вадика, вы следите за ДэДэ и разыскиваете дома с привидениями, так? Ладно, Лева, он уже свое получил, а ты, Гоша, вместе со мной клялся с пятнашками посчитаться — было дело?

— Было, — соглашается Гоша. — Но что я-то? Мне только скажите, где Вадик, — я ему хрюсло сразу начищу и все. Даже без всякого об-гру справлюсь.

— Он ныкается сейчас, — говорит Марина, — из-за забора почти не показывается. Я думаю, он знает, что мы на него зуб точим.

— Рыльце в пушку, — говорит Гоша.

— Постой, постой, — говорит Лева, — что значит «рыльце в пушку»? Он что, что-то необычное сделал? Да пятнашки всю жизнь только так себя и вели — чего ж теперь ему ныкаться? Почему, когда Шурку обидели, они не ныкались, а сейчас — затаились?

— Нас испугались, — говорит Гоша.

— Я понял, — кивает Лева, — они испугались тебя с Мариной. Но откуда они узнали, что надо вас бояться? Вы что, сообщили им об этом?

— Нет, — говорит Марина, — им я ничего не сообщала. Я только девчонкам в классе сказала, что всё, у меня с пятнашками война, и если кто хочет — милости просим присоединяться.

— Объявила мобилизацию, — усмехается Гоша.

— Девчонкам, говоришь, сказала? — переспрашивает Лева. — А Оля при этом была?

— По-моему, да, — кивает Марина, — но она же трусиха, она драться не пойдет, толку-то с нее!

— Нам-то с нее толку нет, — объясняет Лева, — а Вадику — еще как есть! Вспомните: кто рассказал всему классу, что Нику в «пятнашке» дразнили Кикой?

— Ну Оля, — отвечает Гоша, — а что?

— Ты хочешь сказать… — начинает Марина.

— Да, Оля дружит с пятнашками. Они ей рассказывают про Нику, а она им — про наши планы.

— Ух ты! — говорит Гоша.

— Вот черт, — говорит Марина, — знать бы раньше…

— Предательница, — говорит Гоша и спрашивает: — Может, ей хрюсло начистить? Только это, Марин, тебе придется. Я с девочками не дерусь… ну, с такими, как Оля, — запнувшись, добавляет он.

Марина поджимает под себя ноги и берет в рот каштановую прядку. Лицо у нее становится сосредоточенное и задумчивое.

— Да, теперь все понятно, — говорит Лева, — и про родителей Ники тоже Оле пятнашки рассказали. Она думает — это я проболтался, но теперь-то все ясно. Объясню ей завтра, все у нас нормально будет. Ну, Оля-гадина, держись у меня!

— А у нее правда родители мертвые? — спрашивает Гоша. — Или Оля врет?

— Правда, — говорит Лева. — Ника мне сама говорила. Погибли в аварии.

— Да-а-а, — тянет Гоша, — представляешь себе: были родные мама и папа, а стали — мертвые. Ну, я знаю, что рано или поздно все умрут, но почему-то про своих я уверен: они после смерти все равно будут за нас.

— Я про своих тоже, — говорит Лева, — мои-то уж наверняка. Всю жизнь в школе работают, не вещисты, не смертники… они и после смерти должны как этот… Ард Алурин.

— Я думаю, — говорит Гоша, — хороших мертвых вообще должно быть много, гораздо больше, чем нам в школе говорят. Вот иногда у нас в кино мертвые фильмы показывают: там же всегда есть те, кто за нас, за живых. Ну или просто хорошие люди. Я думаю, плохими мертвыми становятся только плохие люди.

— Нет, — возражает Лева, — это не так. Разве дочка Алурина была плохая? Да сколько я историй читал, в которых хорошие люди становились зомби или там упырями? Да и вообще — если бы все хорошие живые превращались в хороших мертвых, то зачем мертвым их убивать? А они потому и убивают, что это — что-то вроде перевербовки.

— Ты, Лева, конечно, умный, — с неожиданной злостью говорит Гоша, — а ты скажи: если мертвые все сплошь такие плохие — то почему мертвые вещи такие хорошие? Одежда клевая. Магнитофоны или там телевизоры — лучше наших. Машины, говорят, вообще офигенные. И еще эти, компутеры…

— А это разные вещи, — отвечает Лева, — это не надо путать. Это и есть вещизм, путать вещи и, как это мама называет, этику. То есть хорошие вещи могут делать плохие люди. И наоборот.

Все это время Марина почти не слушает ребят. Вдруг она повторяет за Гошей:

— Плохие люди могут делать хорошие вещи. Это точно, — потом выплевывает прядку и улыбается. — Пойдемте пить чай, дядя Коля достал папе коробку мертвых конфет. Вку-у-усные!

Марина поднимается и идет на кухню. Ей нравится изображать хозяйку, она вообще любит свою квартиру — опрятную, ухоженную, уютную.

9

Когда Нике было восемь лет, родители поехали с ней в зимний дом отдыха. Целую неделю они прожили втроем, в маленьком домике, затерянном среди огромного снежного парка. Нике запомнился дом с колоннами — старый, построенный еще до Проведения Границ, со множеством коридоров и комнат. В большом зале была столовая, четыре раза в день сюда приходили отдыхающие — завтрак, обед, полдник, ужин. Утром на каждом столе лежало меню — и можно было выбрать себе еду на завтра. Еще в доме с колоннами была игровая комната, куда родители несколько раз отдавали Нику на пару часов. Какие там были игрушки, Ника сейчас не может вспомнить — но тогда они ей очень нравились, она даже сама просилась. Ну и дура была! Лучше бы лишних пару часов провела с мамой и папой!

Больше всего Нике запомнились покрытые снегом деревья, мелькающие с обеих сторон дорожки. Она сидит на санках, папа тянет их за собой, словно лошадь на картинке, бежит все быстрее, быстрее, Ника смеется, снег летит в лицо, деревья мелькают, санки едут так быстро, папина спина так близко, что кажется — Ника вот-вот и догонит папу, но нет — папа все время на шаг впереди, недосягаемый, быстрый, живой. Санки летят, папа бежит все быстрее, и кажется — это будет длиться вечно.

Поэтому теперь Ника не любит зиму. Скрип снега каждый раз напоминает ей о старом доме отдыха. Сколько лет назад это было? Четыре? Пять?

Ника крепче сжимает ручку портфеля и входит на школьный двор — и в тот же момент пущенный кем-то снежок попадает ей прямо в лицо. Не обращай внимания, говорит она себе и продолжает идти. Еще два снежка попадают в нее, прежде чем она скрывается за школьной дверью.

В раздевалке ее поджидает Оля.

— Я правильно помню, — медовым голосом начинает она, — ты говорила, что твои родители вовсе не перебежчики?

— Да, — отвечает Ника. Она всегда отвечает на вопросы правду, без разницы — для чего ее спрашивают. Наверное, ответив «да», Ника подставилась — и теперь она ждет следующего хода.

Оля никогда не разыгрывает слишком длинных комбинаций. Все ее оскорбления примитивны и просты — но почти каждый раз слезы закипают у Ники в глазах, закипают, но не проливаются.

— Если не перебежчики, то, значит, невозвращенцы, — гордо заявляет Оля, и свита хихикает за ее спиной.

«Ну, это просто глупость, — с неожиданным облегчением думает Ника. — Невозвращенцы — это живые, которые посещают Заграничье по делам, а потом остаются там, не возвращаются назад. Ее родители никогда в Заграничье не были — до тех пор, пока не погибли».

— Ты бы, Оля, не говорила слов, значение которых не понимаешь, — вдруг слышит Ника голос Марины, — и вообще, что пристала к Нике? Шла бы ты… своими делами заниматься!

Ника оборачивается: Марина, улыбаясь, стоит рядом с ней. Высокая, стройная, каштановые волосы сбегают на плечи, на плече — красивая мертвая сумка. Всем своим видом Марина показывает: это моя подруга, не трогайте ее! Оля, пожав плечами, удаляется.

— Надоела она тебе? — спрашивает Марина.

— Ну, в прошлой школе были и похуже, — отвечает Ника.

Сегодня было пять уроков. Рыба бубнила что-то про щелочные металлы, то и дело сбиваясь на стратегические свойства серебра и обличение девушек, которые носят сережки и прочие украшения. На литературе Павел Владимирович, задумчиво глядя в окно, рассказывал, как по-разному можно описать зиму, и какой бывает зима у разных писателей. На уроке мертвого языка проходили времена глаголов. На географии Марину опять вызвали к доске и опять влепили тройку.

— Он же тебя каждый урок спрашивает, — сказала Ника, — почему ты не подготовишься?