Хмельной транзит - Ксения Васильевна Бахарева

Прохладное уральское лето 1965 года плавно близилось к своему логическому завершению, так и не успев вдоволь порадовать южным палящим солнышком, хотя, справедливости ради, можно было бы перечислить пару-тройку горячих деньков, когда компания местных подростков с умилением плескалась в теплом небольшом искусственном городском озере, с диким хохотом обрызгивая друг друга. Но сейчас конец августа явственно давал понять, что школьные каникулы на исходе, как и приятная погода, когда можно еще расслабиться на песочке, подставив лица последним лучам, но предаваться ласковой волне в прозрачной и прохладной воде пруда, названного местными жителями «тарелкой» за его круглую форму, уже нельзя. Целый день лениво провалявшись в одежде на песке, то и дело швыряя камешки в спокойное озеро, пацаны словно отодвигали на потом момент, когда придется волочиться к дому и готовиться к торжественной школьной линейке с ее обязательной наутюженной формой.

Вот-вот солнце спешно спрячется за багряным живописным закатом, уступив место туманным холодным сумеркам, где-то рядом пока летает бабочка, над головой зудит одинокий комар, пытаясь облюбовать жертву послаще, и ветерок куда-то сбежал, словно предчувствуя напряженную порывистую работу в ночное время. Тишина такая, что в ушах звенит.

Худосочный мелкий одноклассник Костик поковырял дырку в сандалиях, освобождаясь от попавшего песка, зевнул, нарушив долгое молчание:

— Ленька, че делать-то будем? — занудливый кудрявый подросток с острыми коленками не выглядел на свои годы, хоть и был ровесником, из-за небольшого роста носил преимущественно детскую одежду, по природе своей лидером никогда не был, потому много лет, как верный пес, сопровождал авторитетного товарища Леньку во всех мыслимых и немыслимых затеях.

— Пить, чего же еще… — не открывая глаз, вымолвил здоровяк Ленька на правах признанного главаря компании.

— Ты че? Завтра же в школу! — очнулся от дремы длинноносый Степа, поежившись, потянулся и выгнул спину, словно грациозный кот, и вдруг глаза его выдали нездоровую заинтересованность в поисках приключений на пятую точку. — А где взять?

— У бати моего всегда есть, — похвастался Ленька, но тут же поправился, — правда, далеко идти. Неохота.

Парни молча полежали на берегу еще несколько утомительных минут, пока Степа не прочувствовал:

— Пацаны, последний день каникул! Целый год впереди… Скучно!

На это важное замечание среагировал только дрессированный Костик, доставая из кармана детских шортиков помятую пачку папирос, и бросил в Степана, чтобы от посетившей всеобщей скуки тот затянулся и лениво процедил:

— Бабло есть у кого?

Ленька пошарил в карманах и обнаружил несколько скрученных купюр, но, быстро сообразив, что до магазина слишком далеко, даже если отправить верного шныря Костика, и засунул деньги обратно. Что когда-то связало этих троих подростков, уже никто из них не вспомнит, скорей всего, только то, что они практически всегда болтались без толку на улице. Да и кому было присматривать, если Ленькин отец, прокурор города, всегда пропадал на работе, а матерям Костика и Степы, потерявшим мужей в разное время и по разным причинам, и в этой связи едва сводившим концы с концами, и вовсе было не до занимательного и приличного воспитания своих чад.

— О, смотри, кто нам поможет! — встрепенулся Степа, заметив вдалеке шустро передвигающегося на костылях местного инвалида неопределенных лет по прозвищу Немец. Как звали его на самом деле, за что получил такое нелестное для послевоенного времени прозвище, никто в округе не помнил, как и то, сколько ему было лет, от чего и при каких обстоятельствах он потерял ногу. Когда-то Немец попробовал спекулировать на тему войны и своего героического в ней участия ценой потери одной конечности, но был разоблачен местными работягами, заглянувшими в паспорт инвалида, где значилась дата рождения аккурат после Великой Победы, и избит.

— Немец, — позвал Ленька шустрого одноногого. — Сгоняешь за водочкой? Я денег дам!

— А самогон не подойдет? Ребятки! Чистейший, тут недалеко одна баба гонит, — опершись на костыль, давно немытый и благоухающий нечистотами, Немец с легкостью прискакал к троице скучающих балбесов.

Ленька тут же извлек из карманов скрученные бумажки, и тяжелой ладонью придавил ими трясущуюся руку невесомого мужичка. Немец с трепетом развернул деньги, расплылся в довольной улыбке, снял темно-серую кепку, оголив засаленные, давно не стриженные волосы, и ловко спрятал купюры в головном уборе.

— Бери на все, закусить принеси чего-нибудь, — скомандовал Ленька вдогонку ускользающему инвалиду в кепке набекрень.

— Поминай как звали… Думаешь, вернется? — удивился Степа неслыханной щедрости приятеля.

— Захочет жить, вернется, он меня знает… — сын прокурора лениво развалился на песке, блаженно закрыв глаза в предвкушении вечерних приключений.

Детство свое Ленька помнил отчетливо лет до шести, и воспоминания эти всегда ассоциировались со словом счастье. Именно тогда они часто ездили с отцом на рыбалку, летом непременно с родителями на Черное море, питаясь приготовленной вкусной картошкой на пыхтящем примусе. Потом отца, молодого юриста после института, направили в небольшой южноуральский город с красивым названием Златоуст, отчего мама, привыкшая к суетной городской жизни с множеством театров, концертов и выставок, быстро заскучала. Через год родилась сестренка, и все внимание в семье переключилось на вечно орущий маленький комочек, вот тогда-то счастливое детство для Леньки и закончилось. Отныне он рисовал и лепил солдатиков в одиночестве, убегал гонять мяч с мальчишками, но и там его настигала ненавистная участь няньки: посидеть, пока родители заняты, дать соску, переодеть, покормить, постирать и присмотреть. Если бы хоть однажды, хоть раз в неделю отец не приходил уставший с работы, в хмуром подпитии, а как раньше по выходным звал на любимую рыбалку, если бы мама, как бывало по вечерам прежде, заботливо читала на ночь сказки и пела колыбельные, укладывая сына спать, но нет, этот мир с появлением сестрицы рухнул безвозвратно. Каждый раз ревниво наблюдая, как ласково мать целует пухлые ручки младенца, Леньке хотелось прижаться, обняться, но в ответ слышно было лишь холодное: убери, помой, выучи… Когда сестре исполнилось полтора года, она вдруг заболела воспалением легких и за несколько дней сгорела. Мальчишка тоже горевал, но недолго: в глубине души он даже обрадовался, что отныне будет, как и прежде, он один властелин вселенной в семье, но стало еще хуже. Отец стал пропадать на работе пуще прежнего, вскоре дослужившись до должности прокурора города, дружил только с важными и нужными людьми, отягощаясь банными вечеринками и профессиональными праздниками. А мать не просто замкнулась, превратившись в хозяйствующую тощую и угрюмую тень дома, страдая не только по утраченной малышке, но и по былой интеллектуальной юности. Однажды она и вовсе пропала на целую неделю. Отец разыскивал ее по больницам и моргам, а она, ничтоже сумняшеся, возвратилась со скромным сувениром