Белое платье Золушки - Кир Булычев

– Сингх, кажется, в Бомбее?

– В Калькутте.

– Вот видите, мир не так уже велик. Когда-то у него работала Сандра.

– Наверное, после меня.

– А о Короне у меня самое слабое представление. И не потому, что мне это неинтересно. Руки не доходят. Так что не обессудьте, если я буду рассказывать вам о наших делах несколько подробнее, чем вам покажется необходимым. Коли вы что-нибудь из моего рассказа уже знаете, то терпите. Я не выношу, когда меня перебивают.

И Димов смущенно улыбнулся, как бы прося прощения за свой невыносимый характер.

– Когда, – продолжал он, – создавался наш институт, какой-то шутник предложил назвать нашу науку ихтиандрией. А может, и не шутник. Был когда-то такой литературный персонаж – Ихтиандр, человек-рыба, снабженный жабрами. Не читали?

– Читал.

– Конечно, ихтиандрия осталась шуткой. Ученым нужны более научные слова. Это наша слабость. Нас назвали институтом биоформирования… Новые науки создают обычно на гребне волны. Сначала накапливаются какие-то факты, опыты, идеи, и, когда их количество превышает допустимый уровень, на свет является новая наука. Она дремлет в недрах соседних или даже далеких от нее наук, ее идеи витают в воздухе, о ней пишут журналисты, но у нее нет названия. Она удел отдельных энтузиастов и чудаков. То же случилось и с биоформированием. Первыми биоформами были оборотни. Сказочные оборотни, рожденные первобытной фантазией, видевшей в животных своих близких родственников. Человек еще не вычленил себя из природы. Он видел силу в тигре, хитрость в лисе, коварство или мудрость в змее. Он своим воображением переселял в животных людские души и в сказках наделял зверей человеческими чертами. Вершиной этого рода фантазии стали волшебники, колдуны, злые оборотни. Вы слушаете меня?

Павлыш кивнул. Он помнил обещание не перебивать.

– Людям хочется летать, и мы летаем во сне. Людям хочется плавать, как рыбы… Человечество, движимое завистью, стало заимствовать у животных их хитрости. Появился аэроплан, который был похож на птицу, появилась подводная лодка – акула.

– Зависть, пожалуй, не играла роли в этих изобретениях.

– Не перебивайте меня, Павлыш. Вы же обещали. Я хочу лишь показать, что человечество шло по неправильному пути. Наших предков можно оправдать тем, что у них не хватало знаний и возможностей, чтобы избрать путь правильный. Человек копировал отдельные виды деятельности животных, подражал их форме, но самого себя всегда оставлял в неприкосновенности. В определенной степени с развитием науки человек стал слишком рационален. Он отступил на шаг по сравнению со своими первобытными пращурами. Вы меня понимаете?

– Да. – Интересно, эти лекции предназначены только для приезжих, или сотрудники Станции тоже проходят через это испытание? И Марина? Какие у нее глаза? Говорят, что уже через несколько лет после смерти Марии Стюарт никто не помнил, какого цвета у нее глаза.

– Но такое положение не могло длиться до бесконечности! – почти крикнул Димов. Он преобразился. Худоба в нем от фанатизма. Это мягкий, деликатный фанатик, подумал Павлыш. – Медицина достигала определенных успехов. Началась пересадка органов, создание органов искусственных. Все большее значение в нашей жизни стали играть генетика, генное конструирование, направленные мутации. Людей научились чинить, реставрировать, даже достраивать…

Нет, он не фанатик, поправил себя мысленно Павлыш. Он природный педагог, а его обстоятельства поставили в окружение людей, которые все знают и без тебя и не будут слушать твоих лекций, даже при всем уважении к начальнику Станции. Марина в опасные моменты попросту выскальзывает из комнаты и бежит к себе на Вершину. Надо будет пройти по Станции и посмотреть, есть ли лестница или лифт наверх. Случайно подняться, случайно зайти к ней в лабораторию… Постой, а что, если она тоже работает с животными? Сандра с акулами, а Марина… Марина с птицами!

Задумавшись, Павлыш пропустил несколько фраз.

– …Геворкяну судьба предназначила роль собирателя. Он свел воедино все те примеры, о которых я только что рассказывал. Он сформулировал задачи, направление и цели биоформирования. Естественно, что его не приняли всерьез. Одно дело – небольшие частные изменения человеческого тела, другое – коренная его переделка. Но если ученым в прошлом веке приходилось доказывать свою правоту десятилетиями и обогнавший свое время гений получал признание где-то к восьмидесятому году жизни, то Геворкян имел в своем распоряжении океанскую базу Наири, где уже работало двенадцать подводников, снабженных жабрами.

– Сандра – подводник? – догадался Павлыш.

– Разумеется, – сказал Димов, даже удивившись неосведомленности Павлыша. – Разве вы не заметили, что у нее специфический голос?

– Заметил, но не придал значения.

– Сандра перешла к нам недавно. Она когда-то работала на Наири. Но вы опять меня перебиваете, Павлыш. Я рассказывал вам о Геворкяне. Получается парадокс. Люди-рыбы нам нужны. Подводников мы снабжаем жабрами, и им находится множество дел в океане. Журналисты уже легкомысленно пишут о расах морских людей, а мы, ученые, понимаем, что говорить об этом рано, так как двойная система дыхания настолько усложняет организм, что балансирование его затрудняется. Геворкян с самого начала выступал против того, чтобы жабры подводников оставались навсегда частью их организма. Нет, говорил он, пусть новое тело будет лишь оболочкой, которую сочтет нужным принять разум. Оболочкой, которую при нужде можно скинуть и вернуться к нормальной жизни. Теперь вы ощущаете разницу между ныряльщиками и биоформами?

Павлыш промолчал. Димов и не ждал ответа. Он продолжал:

– Биоформ – это человек, телесная структура которого изменена таким образом, чтобы он мог лучше выполнять работу в условиях, в которых нормальный человек работать не в состоянии.

Павлыш впервые услышал эту фамилию – Геворкян – лет пятнадцать назад, в студенческие времена. Потом споры и страсти стихли. А может, Павлыш занялся другими делами…

– Споры концентрировались вокруг проблемы номер один, – говорил Димов. – Зачем менять структуру человеческого тела, что дорого и опасно, если можно придумать машину, которая выполнит все эти функции? «Вы хотите создать Икара? – спрашивали нас наши оппоненты. – Икара с настоящими крыльями? А мы обгоним его на флаере. Вы хотите создать человека-краба, который мог бы спуститься в Тускарору? Мы спустим туда батискаф». Но…

Тут Димов сделал паузу. И Павлыш испортил весь эффект, продолжив фразу:

– Космос – это не продолжение земного океана!

Димов откашлялся, замолчал, словно переживая обиду, как актер, которому какой-то нахал подсказал из зала: «Быть или не быть!» А ведь он, актер, готовил, репетировал эту фразу несколько месяцев.

– Извините, – понял непростительность своей реплики Павлыш, – я вдруг вспомнил обрывки дискуссий тех времен.

– Тем лучше, – уже справился с собой Димов. – Значит, вы сказали, что космос – это не земной океан. И тогда вам нетрудно догадаться, где Геворкян получил поддержку.

– В Космическом управлении.

– В Дальней разведке. Вы не представляете, сколько мы получили заявок после того, как Геворкян напечатал свой основной доклад! К Геворкяну поспешили хирурги и биологи с разных, порой неожиданных сторон. Однако это были трудные годы. Всем хотелось немедленных результатов, а добровольцев мы пока не брали. Но возникла глубоководная собака. Вернее, краб-собака. Потом еще три года опытов, пока мы смогли сказать со всей уверенностью, что гарантируем биоформу-человеку возвращение его прежнего облика. И восемь лет назад начались опыты с людьми.

– А кто был первым биоформом?

– Их было два. Селвин и Скавронский. Они были глубоководными биоформами. Работали на глубине шести километров. Они не могли бы убедить скептиков, если бы не случай. Вы не помните, как спасли батискаф в Филиппинской впадине? Нет?

– Когда это было?

– Значит, не помните. А для биоформии это эпоха. Батискаф потерял управление. Он попал в трещину и был засыпан подводной лавиной. Связь прервалась. В общем, произошел тот случай, когда любая техника отступает. А наши ребята пошли к нему. У меня где-то хранятся снимки и вырезки тех лет. Если интересно, я вам потом покажу…

Все возит с собой, подумал Павлыш. И говорит о тех событиях, как о древней истории. А прошло всего шесть-семь лет.

– В то время в институте уже готовились несколько добровольцев. Понимаете, даже для сегодняшних возможностей процесс биоформирования чрезвычайно сложен. Допустим, работал у нас Грунин. Доброволец, штурман Дальнего флота. Ему предстояло трудиться на планете с давлением вдесятеро против нашего, где радиация в сто раз выше допустимой нормы, а температура на поверхности плюс триста. К тому же добавляются пыльные бури и непрестанные извержения вулканов. Конечно, можно послать на такую планету робота, которому по плечу такие условия, или даже вездеход, настолько сложный, что человек в нем будет как муха в кибернетическом мозге. И все-таки возможности робота и человека в вездеходе будут ограничены. Грунин считал, что сможет сам пройти ту планету. Собственными пальцами пощупать, собственными глазами поглядеть. Он исследователь, ученый. Значит, мы выясняем, каким условиям должно отвечать новое тело Грунина, какие нагрузки должно оно выдерживать. Мы вычисляем программу такого тела, ищем аналоги в биологических моделях, высчитываем экстремальные допуски. И на основе этих расчетов мы начинаем конструировать Грунина. Мы все это сделали…