Вельяминовы. За горизонт. Книга 2 - Нелли Шульман

в Швеции, понятия не имел, какими паспортами пользовалась миссия. Интересоваться таким было бы слишком подозрительно.

Чертя загогулины в черном блокноте, Эйтингон откинулся на спинку кресла. Мебель и обстановка на обкомовской даче оказались привычными, старомодными. Тяжелый стол темного дуба, с зеленым сукном, этажерка с брошюрами Ленина и его же гипсовым бюстом, напомнили Науму Исааковичу о бывшем кабинете на Лубянке. Золотое перо паркета вырисовывало на гладкой бумаге крючки и стрелки:

– Неизвестно, когда я теперь туда вернусь, но сейчас надо думать не об этом. Я обязан найти детей, в память покойной Розы, обязан удостовериться, что они в безопасности…

Мерно тикали часы. В полутьме блестела бронзовая рама картины, над головой Эйтингона: «Ленин и Горский на коммунистическом субботнике». Александр Данилович, в галифе и кожанке, изящно нес бревно. На столе, рядом с подробной картой севера области, в хрустальной пепельнице, дымилась сигара. В проеме задернутых штор виднелись яркие фонари, на территории. Эйтингон прищурился:

– В бане еще свет горит. Обслуга здесь проверенная, горничных держат именно для таких случаев… – коротко усмехнувшись, он взглянул на постель, в спальне:

– Я бы тоже мог попариться, что называется. Хотя вряд ли, охрана бы не позволила…

Даже на закрытой даче охранники, прилетевшие с Эйтингоном из его зоны, ни на шаг не отставали от Наума Исааковича:

– У Саломеи тоже есть личное сопровождение, – понял он, – Комитет ей до конца не доверяет, и правильно делает. Однако в баню с ней охранники не потащатся. Она туда ходила первой, до мужчин. Саша, наверное, тоже пошел, но мальчик давно отправился спать, он еще ребенок… – Эйтингон отвел глаза от кровати:

– Не сейчас. Сейчас надо вести себя очень осторожно, учитывая инициативу Золотарева… – он все не поднимал трубки. Эйтингон предполагал, что утром услышит звонок, сообщающий об уничтожении самолета:

– Мы отрежем им пути к отступлению, однако, учитывая их объединенный опыт, наличие местных документов и знание языка, они окажутся за пределами СССР раньше, чем их отыщут, в непроходимой тайге. Двое из них успешно бежали отсюда. Ягненок за это время тоже мог выучить русский. Они обзавелись пилотскими лицензиями, они могут захватить самолет местной авиации…

Наум Исаакович подумал, что осенью сорок пятого года кто-то помог его светлости и покойному мистеру Кроу покинуть СССР:

– Не Федор Петрович, и не Волков. Они оба тогда пребывали в Бутырке, где и снюхались. Нет, это был кто-то из органов, предатель в наших рядах. Мы тогда проверяли Журавлева, но он оказался чист. Нет сомнений, что потом мистера Питера выручили моряки, с пропавшей К-52, но в сорок пятом году он еще их не знал… – Эйтингон почесал седоватый висок:

– Ладно, кем бы ни был их агент, вряд ли он потащится в глухие леса. Колонию Валленберга предупредили, они ждут гостей… – взгляд настойчиво возвращался на страницу блокнота. Среди загогулин появился отчетливый силуэт холма, с семью, стоящими в кругу скалами:

– Плато Маньпупунер, Ворона им интересовалась, – по позвоночнику пробежал неприятный холодок, – почему они оставили Команч именно там? Почему Ворона рисовала те места? Мы ее держали за сотню километров оттуда, под Ивделем… – Эйтингону стало неуютно:

– В тайгу меня никто не отпустит, но я не могу здесь сидеть. Надо просить у Шелепина разрешения перебраться в Ивдель, учитывая новые аспекты операции… – он позвонил во временный штаб. Чутье его еще никогда не подводило:

– Что значит, нет связи… – слушая голос дежурного, Эйтингон велел себе сдержаться, – у группы есть рация. Днем они сообщили, что обнаружили самолет. Они должны выйти на связь вечером, доложить обстановку… – по словам дежурного, связь с группой быстрого реагирования отсутствовала, рация молчала:

– Вообще очень плохая погода, товарищ генерал, – Эйтингон привык, что к нему обращаются, пользуясь давно утерянным званием, – на дворе сильные бураны, морозы… – Наум Исаакович все-таки взорвался:

– Вы не в Сочи, лейтенант, – заорал он, – а почти за полярным кругом! Или, как обычно, зима пришла в ваши края неожиданно… – перед тем, как грохнуть трубку на рычаг, он велел дармоеду сообщать обо всех, даже неудачных попытках выхода группы в эфир:

– Их в тайге десять человек, а в Команче прилетело всего трое. Правда, каждый из них стоит десяти. Беглые зэка утверждали, что в тех краях им слышались голоса, случались галлюцинации… – Эйтингон, человек практического ума, не верил в эту чушь:

– Ерунда, никаких голосов не существует. Однако его светлость, с дружками, мог перестрелять наших ребят, словно куропаток, на охоте. Ладно, учитывая новости, мне легче будет убедить Шелепина отправить в тайгу Принцессу… – по описанию Золотарева, Эйтингон понял, о ком идет речь. Понял он и то, что капитан работает в искомом интернате:

– Но я не могу спрашивать о других воспитанниках, это вызовет подозрение… – Принцесса оставалась единственной дорогой к близняшкам и Павлу:

– Я должен лично с ней поговорить, а для этого надо привезти ее сюда. Пусть потом сдыхает в тайге, она меня совершенно не волнует… – Эйтингон предполагал, что девочке скормили легенду о героической гибели ее родителей:

– Она пионерка, она любит родину, для нее станет почетом помочь СССР. Сделаем вид, что на Урале идут соревнования по спортивному ориентированию. Кардозо ей дает какие-то таблетки… – Наум Исаакович помнил папку девочки, – надо связаться с ним, пусть напичкает ее чем-то еще. Принцесса отправится в горы, на лыжах, с картой и компасом, но сначала она встретится со мной… – он не думал о возрасте девочки:

– Золотарев сказал, что на вид ей все шестнадцать, и она тягает штангу. Он считает, что девчонка пригодится, заодно мы проверим ее в деле. Я так и объясню Шелепину, он ничего не заподозрит… – потушив сигару, Эйтингон вызвал оперативного дежурного на Лубянке.

Узкая кровать заскрипела, сильнее пахнуло лавандой. Рыжие волосы упали Саше на лицо, ухо обожгло горячее дыхание:

– Я никуда не тороплюсь, охрана считает, что я плаваю в бассейне… – по утрам Саша проплывал километр в отделанной голубой плиткой чаше со стеклянным потолком, с расставленными по углам шезлонгами и фикусами в керамических кадках. Над трамплином повесили лозунг: «Выше знамя советского спорта!».

– Товарищ Золотарев тоже со мной плавает, – неизвестно зачем подумал юноша, – надо попросить ее уйти. Я не должен был так поступать, я совершил ошибку… – первую ошибку он совершил, впустив товарища Саломею в комнату. Цепкие, серые глаза женщины обшарили стол, красивые губы улыбнулись:

– Предпочитаете проводить время за чтением, товарищ Скорпион. Но как же баня… – капитан Золотарев заходил за Сашей, однако юноша отговорился головной болью. За общим ужином он слышал перешептывание молодых офицеров из областного Комитета:

– Они обсуждали официанток и горничных, прикидывали, кто пойдет на банное дежурство, как они выражались. Так нельзя, эти девушки комсомолки… – Саша подумал, что товарищ Мендес, лежащая рядом с ним, в ворохе разбросанной одежды, с полуспущенными чулками, наверное, тоже комсомолка:

– Или даже член партии. Она меня старше лет на пятнадцать… – от высокой груди веяло теплом, она облизала губы:

– Принеси мне боржоми, милый… – красивая рука повела в сторону маленького холодильника, – у меня рот пересох, а он мне еще понадобится… – пальцы женщины уверенно, ловко орудовали внизу:

– Понадобится, – она хихикнула, – и очень скоро, прямо сейчас… – в отличие от мужа, Циона не обзавелась партийным билетом:

– Профессор пусть бегает на собрания, – лениво подумала она, – мне советский фарс ни к чему. Я здесь надолго не задержусь…

Едва увидев Скорпиона, как его представили на собрании, Циона поняла, с кем имеет дело:

– Джон упоминал, что покойный Мэтью ходил в Мурманск с арктическим конвоем, в сорок первом году. Вот какое наследство он оставил в Советском Союзе… – Ционе стало ясно, что юноша имеет отношение к Горскому:

– То есть к Александру Горовицу. Мэтью на него был похож, – Циона видела фото в семейном альбоме, – а мальчик похож еще больше… – по Свердловску нельзя было пройти, не наткнувшись на афиши нового фильма о герое революции, или на плакаты с вдохновенным лицом сподвижника Ленина. Такой плакат