Искатель. 1982. Выпуск №4 - Сергей Абрамов

— Кого?!

— Покупателем может быть и православная русская церковь и Третьяковская галерея… А где сейчас эта икона?

— Где и у кого, мы пока еще не знаем. Но полагаю, что найдем.

— Если ее украли, то не найдете. Много волков охотятся за такими сокровищами.

Саблин задумался. Разговор получался явно официальным, утратив дружеские нотки. Не очень уверенно, но подчеркнуто холодновато прозвучала профессорская реплика о том, что покупателем иконы может быть и русская православная церковь. Конечно, протопресвитер ошибался: церковь не станет вмешиваться в мирские дела. Но в его настроении явно сквозило недружелюбие. Нет, надо менять смысл и тональность дальнейшей беседы. Пусть профессор почувствует, как важен для нас его авторитет и опыт в познании византийской и древней русской иконописи.

Об этом он уважительно, с подчеркнутой надеждой на помощь и поведал Смиренцеву. Тот сразу оживился, его кажущееся недружелюбие как ветром смахнуло.

— Конечно, я с удовольствием расскажу вам все, что помню об этой иконе. Вы видели иконы, писанные, скажем, в четырнадцатом и пятнадцатом веках?

— Видел Рублева в Третьяковке. И у моей бабушки были иконы. Оклад выпуклый, повторяющий в металле тот рисунок, что на иконе. Только лики святых прорезаны.

— Ваша бабушка была состоятельной?

— Папиросницей с асмоловской фабрики.

— Значит, все ее иконы были изделиями привычного на Руси кустарного промысла. Расписанные тусклыми красками без соблюдения традиций древнерусской иконописи липовые доски в медном окладе, наверно. Но если вы видели Рублева, то, конечно, вспомните свойственную ему манеру письма.

Саблин неожиданно для себя обиделся за бабку-папиросницу:

— Почему в медном? И в серебре были. Одну из бабкиных икон мы называли «Христос на полотенце». Там как раз серебряная риза изображала собранное по углам полотенце. Посреди его в круглой прорези виднелось писанное уже на самой иконе лицо Христа. Мать говорила, что будто бы есть такая легенда. В святцах, кажется. О том, что шел Христос в Вифлеем и захотел по дороге умыться. Вытер лицо поданным ему полотенцем, а на полотенце-то оно и запечатлелось.

— В хорошей семье вы росли, Юрий Александрович, хотя и выросли атеистом. Да, есть такое предание. Только не в святцах оно описано и не в Вифлеем шел Христос. А все остальное верно. И называется эта икона «Спас нерукотворный». Сюжет ее общеизвестен. Он повторяется и в византийской иконописи эпохи Палеологов, и в древнерусской. Именно такую икону и привозил ко мне протоиерей Востоков. Только ваша икона едва ли раритет, а его — шедевр бесценный. И определить ее автора было не так-то легко. С первого взгляда — Рублев! Его манера, его краски, его тончайшее мастерство письма. А вгляделся — задумался. Рублеву ныне приписывается многое, для него характерное, но не им написанное. Вернее, не только им. Ведь и фрески, и бесценные свои иконостасы писал он не один, а с содругами. С Феофаном Греком, Прохором из Городца и с Даниилом Черным. Мы знаем и единоличные работы Рублева и Феофана Грека, а чернец Прохор и Даниил Черный, к сожалению, известны только в содружестве с Рублевым. Но оба, несомненно, писали что-то и для себя или для своих княжеских покровителей. Так кто же из них был автором иконы отца Серафима?

Смиренцев замолк на минуту, вспоминая, должно быть, то, что сказал тогда протоиерею и что должен был сейчас повторить Саблину. А тот подумал с лукавинкой: не витийствует ли профессор, будто с лекторской трибуны, потрясая своими знаниями академических слушателей?

— А может быть, Феофан Грек? — задумчиво продолжал профессор. — В этой иконе было что-то от его палитры. Та же резкость контрастов света и тени. Тот же высветленный воздух среды в подчеркнутой белизне полотенца. Та же узорчатая игра кармина и охры на обоих его концах. Та же чрезмерность чувств в трагическом лике Спасителя, доходящая почти до яростной напряженности. Словом, тот же «психазм», как называют господствовавшую тогда философскую школу в Византии. Я снова вгляделся в икону: нет, не то. Скорее еще не ощутившее себя или просто неосознанное подражание. Может быть, все-таки это Рублев, ранний Рублев, творение которого отредактировал кистью Феофан Грек? Нет, даже в годы их совместной работы у Рублева уже было свое лицо. Хотите взглянуть на него?

Профессор достал с книжных полок альбом и раскрыл его перед Саблиным.

— Вот смотрите; ранний Рублев. Называется «Спас в силах». Иконостас Успенского собора во Владимире. Написано в тысяча четыреста восьмом году. Вглядитесь же! Разве не восхищает вас эта просветленность гармонии красок? А эта только ему присущая оригинальность композиции? Облик Спасителя в ромбовидном светлом пятне вписан в контрастный затемненный овал идеально правильной формы. А в лике Христа не трагическая напряженность, а светлая печаль, как зов к состраданию. Нет, не Рублев писал икону протоиерея! Не Рублев. А кто тогда? Кроме этой четверки, летописи не называют никого из их современников. Даниил Черный? Современные исследователи колеблются определить написанное им единолично. Но я считаю, что он сотрудничал с Рублевым только в росписи фресок. А вот старец Прохор, кажется, подходит, хотя его индивидуальное творчество тоже не найдено: о нем только гадают. Ну и я погадал. Ведь Спас на иконе протоиерея больше тяготеет к Греку, чем даже ранний Рублев. Скажем точнее: к четырнадцатому столетию, когда проникали в иконопись традиции византийском школы. Значит, именно чернец Прохор из Городца, первый учитель и содруг Рублева, скорей всего мог написать эту икону. И от этого ценность ее лишь еще более повышается…

Нагруженный альбомами Феофана Грека и Андрея Рублева, которые он достал в городской библиотеке, Саблин с видом победителя вошел в кабинет к начальству. Следом за ним шагал Глебовский.

— Могу сразу же начать с ответа на итоговый ваш вопрос, — Саблин сделал паузу для эффекта. — Какое же сокровище оставил протоиерей Вдовиной? — Он повторил паузу и закончил: — Икону.

— Икону? — воскликнули одновременно Глебовский и Князев. Одновременно, но в разной тональности: один разочарованно, другой с интересом.

— Вы полагаете, Юрий Александрович, — недоверчиво спросил подполковник, — что из-за иконы можно убить человека?

— Полагаю, Матвей Георгиевич. Из-за такой можно.

— Какой такой? — присоединился к подполковнику Глебовский. — В золотом покрытии, что ли?

Саблин не отказал себе в ироническом уточнении.

— Риза на иконе зовется окладом. Оклад был, конечно. Вероятно — медный. Только продавать ее будут без оклада. Даже не реставрированную.