Часть речи - Иосиф Бродский

Декабрь во Флоренции

Этот, уходя, не оглянулся…

Двери вдыхают воздух и выдыхают пар; ноты не вернешься сюда, где, разбившись попарно,населенье гуляет над обмелевшим Арно,напоминая новых четвероногих. Дверихлопают, на мостовую выходят звери.Что-то вправду от леса имеется в атмосфереэтого города. Это — красивый город,где в известном возрасте просто отводишь взор отчеловека и поднимаешь ворот.

Глаз, мигая, заглатывает, погружаясь в сырыесумерки, как таблетки от памяти, фонари; итвой подъезд в двух минутах от Синьориинамекает глухо, спустя века, напричину изгнанья: вблизи вулкананевозможно жить, не показывая кулака; нои нельзя разжать его, умирая,потому что смерть — это всегда втораяФлоренция с архитектурой Рая.

В полдень кошки заглядывают под скамейки, проверяя, черны литени. На Старом Мосту — теперь его починили —где бюстует на фоне синих холмов Челлини,бойко торгуют всяческой бранзулеткой;волны перебирают ветку, журча за веткой.И золотые пряди склоняющейся за редкойвещью красавицы, роющейся меж коробокпод несытыми взглядами молодых торговок,кажутся следом ангела в державе черноголовых.

Человек превращается в шорох пера на бумаге, в кольцопетли, клинышки букв и, потому что скользко,в запятые и точки. Только подумать, сколькораз, обнаружив «м» в заурядном слове,перо спотыкалось и выводило брови!То есть, чернила честнее крови,и лицо в потемках, словами наружу — благотак куда быстрей просыхает влага —смеется, как скомканная бумага.

Набережные напоминают оцепеневший поезд.Дома стоят на земле, видимы лишь по пояс.Тело в плаще, ныряя в сырую полостьрта подворотни, по ломаным, обветшалымплоским зубам поднимается мелким шагомк воспаленному небу с его шершавымнеизменным «16»; пугающий безголосьем,звонок порождает в итоге скрипучее «просим, просим»:в прихожей вас обступают две старые цифры «8».

В пыльной кофейне глаз в полумраке кепкипривыкает к нимфам плафона, к амурам, к лепке;ощущая нехватку в терцинах, в клеткедряхлый щегол выводит свои коленца.Солнечный луч, разбившийся о дворец, окупол собора, в котором лежит Лоренцо,проникает сквозь штору и согревает веныгрязного мрамора, кадку с цветком вербены;и щегол разливается в центре проволочной Равенны.

Выдыхая пары, вдыхая воздух, дверихлопают во Флоренции. Одну ли, две липроживаешь жизни, смотря по вере,вечером в первой осознаешь: неправда,что любовь движет звезды (Луну — подавно),ибо она делит все вещи на два —даже деньги во сне. Даже, в часы досуга,мысли о смерти. Если бы звезды Югадвигались ею, то — в стороны друг от друга.

Каменное гнездо оглашаемо громким визгомтормозов; мостовую пересекаешь с рискомбыть за{п/к}леванным насмерть. В декабрьском низкомнебе громада яйца, снесенного Брунеллески,вызывает слезу в зрачке, наторевшем в блескекуполов. Полицейский на перекресткемашет руками, как буква «ж», ни вниз, нивверх; репродукторы лают о дороговизне.О, неизбежность «ы» в правописаньи «жизни»!

Есть города, в которые нет возврата.Солнце бьется в их окна, как в гладкие зеркала. Тоесть, в них не проникнешь ни за какое злато.Там всегда протекает река под шестью мостами.Там есть места, где припадал устамитоже к устам и пером к листам. Итам рябит от аркад, колоннад, от чугунных пугал;там толпа говорит, осаждая трамвайный угол,на языке человека, который убыл.

Примечания

1

Дитя на облачке узрел я,

Оно мне молвило смеясь…

Уильям Блейк (англ.)

2

Внемлите глас Певца!

Уильям Блейк (англ.)