Щит Персея. Личная тайна как предмет литературы - Ольга Поволоцкая

Примечание: Обратимся к черновикам. В «Третьей редакции романа (1936)» этот фрагмент текста выглядит так:

– Да, человек смертен, но это бы еще полбеды. А хуже всего то, что он иногда внезапно смертен (ММ-2. С. 371).

В этом варианте та же мысль выражена без вводного словосочетания «вот в чем фокус». Эту формулу Булгаков нашел в «Четвертой редакции романа „Князь тьмы“ (1937)».

Как только читатель идентифицирует субъекта, которому принадлежит эта реплика-афоризм, как артиста и «фокусника», так неизбежно феномен «внезапной смерти» переходит из разряда явлений объективно неподвластных человеческому произволу в феномен события рукотворного, у которого есть автор и есть исполнители. Короче говоря, слову «фокус» роман Булгакова возвращает прямое, конкретное значение действия, цель которого – оптический обман и создание иллюзии. Знаменательно, что «внезапная смерть» окончательно оформилась как «естественный конец» человеческой жизни в сталинском государстве именно в 37 году, когда репрессивная машина по превращению живых людей в покойников заработала на полную мощность. Именно в 1937 году Булгаковым найдено это точное слово «фокус», которое свидетельствует, что сам автор «Мастера и Маргариты» никаких иллюзий не питал и не принимал «ловкость рук» профессионального убийцы и вора за обусловленный объективными причинами естественный порядок вещей.

Очевидно, что Булгаков сознательно использует это слово «фокус», как одну из важнейших метафор в своем романе, разворачивая ее в сюжет целой главы «Черная магия и ее разоблачение». Взаимоотношения мага Воланда и его ассистентов-фокусников с публикой в зрительном зале – это прозрачная метафора, через которую отчетливо видно, как выстраиваются отношения сталинской власти со страной.

Роман Булгакова приоткрывает завесу над тайнами властных «фокусов». Фигура фокусника на сцене – это всегда образ мага, волшебника, ибо фокус по своему основному смыслу – это имитация чуда, то есть иллюзия нарушения естественных физических законов происходящего.

Толковый словарь Ожегова дает такое определение слова «фокус»:

«1. Показ чего-нибудь, основанный на обмане зрения при помощи ловкого и быстрого приема, движения. 2. перен. Ловкая проделка, уловка (разг. неодобр.). 3. перен. Каприз, причуда (разг. неодобр.)».

Первый сногсшибательный фокус, продемонстрированный Воландом, – это предсказанная в деталях гибель Берлиоза под трамваем. Особенно впечатляет знание «профессора черной магии» того, в каком состоянии окажется тело покойного после катастрофы, а именно то, что трамваем будет отрезана голова. Поскольку предсказанное сбылось, то читателю романа «Мастер и Маргарита» просто не оставлено никакого пространства для маневра – ему необходимо поверить в то, что Воланд представляет в романе сферу трансцендентного. Булгаков мистифицирует читателя, разворачивая перед его взором сюжет вмешательства в земную реальность сил потусторонних, таинственных и непредсказуемых. Отсюда и проистекает истолкование смысла изображенных автором событий как неотвратимая кара, настигнувшая безбожников от имени высших мироустроительных сил, воплощением которых всем читателям видится фигура Воланда.

Так интерпретируют смысл гибели Берлиоза практически все исследователи романа. Назовем только нескольких из них, для нас самых авторитетных: М. Чудакова, Б. Гаспаров, М. Петровский, В. Лесскис, А. Зеркалов, Б. Сарнов, В. Лакшин. Наша версия принципиально отличается от общепринятой в том, что мы готовы идентифицировать эту трансцендентную, таинственную, непознаваемую, иномирную силу как силу вполне земную, что не делает ее менее страшной и более предсказуемой. Мы уверены, что есть вполне реальные лица, которые могут заранее создать легенду о случайной и внезапной гибели человека, втайне осуществить его убийство и задокументировать эту смерть как случайную. Для осуществления этой программы действий необходимо иметь в своем полном распоряжении профессионалов-убийц, право и возможность выдавать и оформлять любые государственные документы от протоколов допросов свидетелей до медицинских справок и отчетов судмедэкспертизы. А также иметь полностью подчиненные себе средства массовой информации и издательства печатной продукции. Единственное лицо, узурпировавшее все эти механизмы и инструменты власти, нам известно. Генсек Сталин имел отлаженную, только ему подчиненную Систему, «заточенную» под осуществление его властных заказов на ликвидацию «опасных» лично для генсека персон. Только он один мог точно знать, что произойдет с начальником всех московских писателей. Только ему одному было по силам осуществлять подобные мрачные, но вполне рукотворные фокусы и чудеса. Реалистическое изображение всей этой дьявольской кухни единоличной власти генсека Сталина, которая держится на бесконечной череде «внезапных смертей» его подданных, абсолютно невозможно. И естественно, ответить на вопрос, как именно погиб Берлиоз, не представляется возможным, потому что «…никто не пришел под липы, никто не сел на скамейку, пуста была аллея» (ММ-2. С. 546). Единственный свидетель кончины Берлиоза – Иван Бездомный – пациент психиатрической клиники. Булгаков только слегка раздвинул завесу над секретом внезапной, но предвиденной заранее смерти, и оттуда повеяло такими ужасами, перед которыми даже «Вий» кажется детской сказкой.

Нашу догадку, что мы имеем дело с политическим убийством, косвенно подтверждает то, что в гробу находилось тело без головы. Чтобы устранить тяжелые сомнения, мы проштудировали текст романа, чтобы понять, как проводилось опознание тела погибшего. В главе «Тайный сюжет московских глав» мы поделимся нашими соображениями по поводу процедуры похорон «внезапно» скончавшегося Берлиоза.

В сцене «великого бала» Воланд произносит в самый торжественный момент свою триумфальную речь. Его поверженный противник, превратившийся в «голову на блюде», безмолвно созерцает своего победителя. В этой своей триумфальной речи Воланд, по воле Булгакова, первый и единственный раз в романе процитировал подлинное слово генсека Сталина:[16]

– Все сбылось, не правда ли? – продолжал Воланд, глядя в глаза головы. – Голова отрезана женщиной, заседание не состоялось, и живу я в вашей квартире. Это факт. А факт – самая упрямая в мире вещь. Но теперь нас интересует дальнейшее, а не этот уже свершившийся факт. Вы всегда были горячим проповедником той теории, что по отрезании головы жизнь в человеке прекращается, он превращается в золу и уходит в небытие. Мне приятно сообщить вам в присутствии моих гостей, хотя они и служат доказательством совсем другой теории, о том, что ваша теория и солидна и остроумна. Впрочем, ведь все теории стоят одна другой… (ММ-2. СС. 727–728).

Мы слышим медленную, раздумчивую речь, интонационно чрезвычайно похожую на речь товарища Сталина. Воланд сейчас произнесет слова неотменимого приговора от имени самого бытия, от имени самого вечного миропорядка. Но попробуем рассеять чары собственного присутствия на Страшном суде. О чем говорит Воланд?

Он противопоставляет «факт» – «теориям». Обозначена отчетливая, почти брезгливая интонация презрения к любой, подчеркнем это, к любой работе человеческого разума. Воланд играет роль существа, всё знающего и постигшего всю премудрость человеческого разума. Однако для того, чтобы пафосно провозгласить, что «все теории стоят одна другой», оказывается, совсем не обязательно их изучить. Перед нами как раз этот случай: то, что мы принимаем за всезнание, имеет совсем другой, прямо противоположный смысл.

Ликвидировав ярчайших представителей науки, «корифей всех наук» надолго остановил развитие языкознания, кибернетики, генетики и множество других направлений научного знания. Может быть, кто-то еще сомневается в том, что Сталин был невежественным недоучкой-самозванцем, только не мы. Напротив, нам очевидно, что его власть опиралась только на холодную решимость, не встречающую ни внешних, ни внутренних преград, – отрезать любые головы, все равно какие: глупые или умные, добрые или злые. И никакой рефлексии по этому поводу, никаких моральных сомнений и раздумий! Поэтому никаких споров и возражений эта власть не допускает, и поэтому для Воланда «все теории стоят одна другой». И ночью на «великом балу» в тайне от своих подданных в присутствии узкого круга своей свиты он празднует свое превосходство над всеми, ибо он всегда в любом споре побеждает, предъявляя своему оппоненту в качестве последнего «седьмого доказательства» его собственную отрезанную голову. Логика этого «доказательства» отличается некоторой экзотичностью, однако это та самая убедительная, «железная логика» «корифея всех наук», и она такова: нет головы – нет и теории.