Исторические байки - Карен Налбандян

Как говорится, что такое счастье – каждый понимал по-своему.

4. В переводе

Льва Гумилёва приводило в бешенство само слово Чингисхан. "Чингис – титул, хан – должность. Писать Чингисхан – всё равно что Академикиванов".

Переводится Чингисхан – "Владыка Океана".

В переводе на арабский – "Амир-аль-бар", в русском и европейских языках, трансформировавшееся в адмирала.

А вот в XVI-ом веке один из преемников Чингис-хана перевёл тот же титул на монгольский и дал его человеку по имени Сонам Гьятсо. Преемники Сонам Гьятсо носят титул по сей день, правда уже в изгнании.

Далай лама.

5. Используй то, что под рукою…

Последняя история касается Чингис-хана лишь косвенно, относясь больше к его противникам – тангутам.

Предстоит генеральное сражение с китайцами.

Тангутский полководец Юаньджао находит удобное место для засады. Армию, чтоб не засекли, отводят на расстояние зрительной памяти.

Всё прекрасно, проблема лишь – как оперативно узнать, что противник в засаду попал?

Послать разведчиков? Пока доберутся до армии – время может быть упущено? Сигнализировать? А как? Кострами, дымами? – так и китайцы не идиоты. А другого шанса и не будет. В идеале – китайцы должны сообщить о себе сами.

Полководец приказывает армии – срочно ловить птиц. Живьём! Солдаты мигом натаскивают ему кучу ящиков дичи.

Ящики расставляют вдоль дороги, сами удаляются.

Идут китайцы, видят – ящики. Слышат – в ящиках шебуршит. Кто шебуршит, зачем? Надо выяснить? Надо. Открывают.

И в воздух взвивается облако счастливой донельзя птицы.

Заметное издалека не хуже дымов и сигнальных ракет.

До ТРИЗа остаётся ещё тысяча лет.

Романтик, или Дорогой благих намерений.

В двадцать с чем-то лет Жозеф-Игнас – уже профессор литературы в Бордо. Казалось бы чего больше?

Но он романтик. Ему хочется избавлять людей от страданий.

В 32 года заканчивает медицинский факультет Парижского университета.

В 51 год Жозеф-Игнас наконец придумывает способ уменьшить меру человеческих страданий.

Способ к тому времени известен, находится в стадии испытания на животных, но наш герой смело предлагает применять его на людях. Через три года проект принимают. При большом стечении народа облегчаются страдания некоего Николаса Пеллетье. Средство признаётся действенным, и в следующие два года получает широкое применение – облегчая страдания как простых людей так и высших лиц государства.

И применяется оно с тех пор почти двести лет, выйдя из употребления только в 1981 году.

Народ называет средство именем Жозефа-Игнаса, а его неблагодарные потомки от отцовского имени наоборот отказываются.

…Почему-то считается, что Жозеф-Игнас Гильотен погиб на гильотине. Правда прозаичнее и скучнее – семидесятишестилетний доктор умер от осложнения карбункула на плече…

Байки от Сакаи Сабуро

1.Парашюты нам только мешали

Банзай! Не давать и не просить пощады! К черту торпеды!

(Дуглас Кенни, "Тошнит от колец")

«Вы должны сражаться с врагами, идиоты! Не со своими соотечественниками.

А уж если вы начали драться, то выбирайте себе противника по силам.

Это же пилоты. Каждый из них самурай, и для них нет ничего лучше, чем драка»

(Неизвестный пехотный лейтенант)

«Выходите, армейские ублюдки! Это я, морской летчик Хонда! Выходите и деритесь, поганцы!»

(Mорской летчик Хонда)

Сакаи Сабуро описывает профессиональных японских лётчиков первых лет войны. Тех самых, которые штурмовали Перл-Харбор, завоевали пол-Тихого океана и в большинстве полегли при Мидуейе, Марианских островах и др.

Несмотря на это, в те дни ни один из японских пилотов не летал с парашютом. На Западе это истолковали совершенно неправильно. Дескать, японскому командованию было наплевать на наши жизни, и японские летчики считались расходным материалом, пушечным мясом, а не людьми. Это очень далеко от истины. Каждый человек получал парашют. И решение оставлять их на земле принимали сами летчики, а вовсе не высшие штабы. Более того, командование убеждало нас, хотя и не приказывало прямо, надевать парашюты во время вылетов. На некоторых аэродромах командиры прямо приказывали делать это, и у летчиков просто не было иного выхода, как брать эти тяжелые ранцы с собой. Однако очень часто они не застегивали ремни и использовали парашют только как подушку на сиденье.

Мы видели в парашютах мало пользы. Скорее, они нам только мешали. Во время боя трудно было быстро двигать руками и ногами, если на тебе была надета эта сбруя. Была еще одна серьезная причина не надевать парашюты в бою. В то время большинство боев с вражескими истребителями проходило над вражеской территорией. Поэтому даже не возникало вопроса, чтобы выпрыгнуть с парашютом, так как это означало почти неизбежный плен. В японском воинском уставе или в традиционном самурайском кодексе бусидо нельзя было найти слова «пленный». В японской армии не было пленных. Ни один летчик-истребитель, обладавший хоть каплей мужества, не позволил бы взять себя в плен. Это было просто немыслимо.

Отбор в морские лётчики был жесточайший – из 1500 кандидатов на курс проходили только 75, а заканчивали – 30. И гоняли их на этом курсе по-чёрному:

«Летчик-истребитель должен быть агрессивным и стойким. Всегда». Такими словами нас приветствовал инструктор по физической подготовке, когда мы собрались вместе в спортивном зале. «Здесь, в Цутиуре, вы должны развить эти свои качества, или вы никогда не станете пилотом ВМФ». И он, не теряя времени, начал предметно показывать нам, как собирается развивать в нас постоянную агрессивность. Инструктор наугад выбрал двух курсантов из группы и приказал им бороться. Победитель покидал ковер.

Его противнику, который проиграл схватку, повезло меньше. Он остался на ковре и должен был вступить в поединок с другим курсантом. Пока он проигрывал, он оставался на ковре, измученный до предела, побитый и помятый. Часто это кончалось серьезными повреждениями. В ином случае ему приходилось бороться по очереди со всеми остальными 69 курсантами нашего класса. Если после окончания 69 поединков он еще мог стоять на ногах, то получал помилование. Но всего лишь на один день. На следующий день он снова должен был бороться с первым противником и так далее. Это продолжалось, пока он не одерживал победу, или его не исключали из школы.

Физическая подготовка в Цутиуре была одной из самых серьезных в японских военных школах. Одним из самых неприятных испытаний был железный шест, на который нас заставляли карабкаться. На вершине шеста мы должны были повиснуть на одной руке. Любой курсант, который не мог провисеть в течение 10 минут, получал сильный удар по заднице и снова отправлялся на шест. В конце обучения те курсанты, которые избежали отчисления, могли провисеть на одной руке от 15 до 20 минут.

Каждый кадровый военнослужащий Императорского Флота должен был уметь плавать. Среди нас было много курсантов, которые выросли в горных районах и вообще никогда не плавали. Методика обучения была предельно простой. Курсанта обвязывали веревкой под мышки и вытаскивали в море, где он мог плыть. Или тонуть. Сегодня, когда мне исполнилось 39 лет, а в теле сидят осколки снарядов, я еще могу проплыть 50 метров за 34 секунды. В летной школе очень многие могли проплыть эту дистанцию менее чем за 30 секунд.

Каждый курсант должен был уметь проплыть под водой по крайней мере 50 метров и оставаться под водой не менее 90 секунд. Средний человек может усилием воли задержать дыхание на 40, пусть даже 50 секунд, но этого считалось мало для японского летчика. Мой собственный рекорд пребывания под водой составил 2 минуты 30 секунд.

Мы прыгали с подкидной доски сотни раз, чтобы улучшить наше чувство равновесия. Это должно было помочь управлять истребителем при выполнении фигур высшего пилотажа. Была особая причина уделять повышенное внимание прыжкам, потому что как только инструкторы почувствовали, что мы освоились с доской, нам приказали прыгать с вышки на твердую землю! Во время прыжка мы должны были совершить 2 или 3 сальто и приземлиться на ноги. Разумеется, кое-кто ошибался, и это приводило к роковым последствиям.

Акробатика составляла важную часть нашей физической подготовки, и все требования инструкторов следовало выполнять, иначе отчисление было неизбежно. Хождение на руках считалось делом совершенно обычным. Нам приходилось учиться стоять на голове, сначала по 5 минут, потом по 10, пока многие курсанты не научились стоять так по 15 минут и более. Лично я сумел довести личный рекорд продолжительности стояния на голове до 20 минут. В это время мои товарищи раскуривали сигареты и вкладывали мне в рот.