Архангельское - Елена Грицак

Именно такие детали стали главными в оформлении вестибюля – первого парадного помещения дворца, куда гости князя (разумеется, званые, поскольку для незваных имелся черный вход) попадали, миновав античный портик. Входные залы дворцов обычно не радовали обилием света. Декорированные скупо или, напротив, до вульгарности пышно, они либо контрастировали, либо сливались со следующими далее покоями. Вестибюль во дворце Архангельского, вопреки традиции, являл собой помещение светлое и просторное. Входя сюда, каждый посетитель наверняка ощущал холодноватую торжественность, которую ему придавали монохромность и каноническая отделка: серебристо-серо-белые тона, пилястры с пышными коринфскими капителями, расписной плафон. Потолок и стены вестибюля местами покрывала гризайль. Эта изящная живопись обычно выполнялась в разных оттенках одного цвета, чаще всего серого, о чем говорит и сам термин (франц. grisaille, от gris – «серый»). В данном случае она походила на изысканную скульптуру с изображением лир, курильниц, лебедей, переплетенных вьющимися лентами и листьями аканта. Все это великолепие завершала 6-угольная кайма, обрамленная меандром.

Несмотря на всю свою сложность, скульптурно-живописная отделка вестибюля не утруждала взор и тем более не намекала на то, с каким усилием создавал ее мастер. Одноцветная, легкая, почти воздушная, она выглядела скромной для того, чтобы ярче смотрелись другие элементы убранства – те, которые заслуживали внимания, но могли бы затеряться в броском интерьере. Первое, что сразу бросалось в глаза юсуповским гостям, – висящий над входной дверью фонарь. Имея чуть изогнутый корпус и крупные хрустальные подвески прозрачно-сиреневого цвета, он был сделан специально для прихожей, где постоянно «гуляли» сквозняки. Вторая диковинка находилась на входе в аванзал (от франц. avant – «перед»), как в старинном зодчестве называлось малое помещение, предшествующее большому: двери, ведущие в него, «охраняли» мраморные собаки. Аванзалы, связанные с вестибюлем общим декором, в разных дворцах имели разное назначение. Однако в Архангельском эта комната была устроена, видимо, для того, чтобы знакомые князя не «задохнулись» от восторга, войдя в анфиладу великолепных парадных покоев дворца.

Архитектор гармонично вписал в интерьер большую позолоченную люстру. Благодаря общей скромности комнаты нельзя было не заметить украшенные золотом столы и табуреты. Приятное впечатление оставляло скульптурное обрамление входа в жилые покои: мраморные группы «Амур и Психея» и «Кастор и Поллукс» – копии с античных оригиналов – до сих пор стоят по обеим сторонам двустворчатой двери. Обе композиции скрываются в тени глубоких ниш, поэтому белизна каменных тел кажется ослепительной. В общем небольшие статуи выглядят крупными из-за пьедесталов, коими являются округлые камины.

Композиция «Кастор и Поллукс» выполнена неизвестным итальянцем из настоящего мрамора

Отопительные приборы вестибюля – декоративные и вполне рациональные – сложил печник Иван Башарин, которому, кроме них, пришлось сделать 40 изразцовых печей и 6 декоративных каминов. Можно еще долго перечислять имена тех, кто участвовал в возрождении дворца, благо Юсупов, не в пример Голицыну, распорядился отмечать в документах каждого, кто на него работал, неважно, был ли мастер крепостным или вольным. Более того, все происходившее в усадьбе подробно описывалось в «Книге по строению Архангельского Большого дома». Из нее можно узнать, что в 1820 году «выдано мраморщику Савелью Меркулову 100 рублей, лепщику Ивану Лазареву за коринфические капители, карниз и модальоны выдано 200 рублей». Отсюда же известна сумма, которую Юсупов потратил только лишь на ремонт дворца, – 135 тысяч рублей.

После пожара стены дворца были украшены росписями в стиле позднего классицизма, для чего в Архангельское по приглашению хозяина прибыл француз Николя де Куртейль. Вместе со знаменитым художником новую живопись, в том числе и плафон «Амур и Психея», создавали его менее известные соотечественники, записанные управляющим или небрежно, или на русский манер – Колумбий и Рунжи.

Имя Куртейля было настолько знакомо россиянам, что некоторые считали его русским. Между тем он родился во Франции, учился в Парижской академии и даже выставлялся в Салоне. В 1802 году, после неприятностей на родине, живописец бежал в Россию, где добился защиты и нового подданства. Получив звание русского академика за картину «Филоклет, оставленный на острове Лемносе», он работал в Архангельском, красиво и романтично расписывая стены пострадавшего от пожара дворца. С 1820 года Куртейль жил в юсуповской усадьбе постоянно, понемногу писал, но больше занимался обучением живописи детей крепостных на местном фарфоровом заводе.

Как и предполагалось, в том же 1820 году ремонт Большого дома в целом был закончен. Сложившиеся тогда интерьеры дошли до наших дней с незначительными изменениями. Прежний облик сохранил и парк, в котором иной вид приобрели террасы и подпорные стены, появились новые аллеи, статуи, павильоны и прелестные беседки над обрывом Москвы-реки.

Размышляя о зеленом убранстве парка, Юсупов не пожелал ограничиваться оранжереями. Он решил разбить настоящий ботанический сад, для чего купил подмосковное село Горенки с маленькой усадьбой, где такой уже имелся, правда, был он небольшой и старый, поскольку создавался еще елизаветинским «орлом» Разумовским. Для сада в Архангельском князь выписал из Ревеля (нынешний Таллин) каштаны, а у вельможи Румянцева сотнями закупал цитрусовые и лавровые деревья. Только у него имелась такая диковина, как самое большое в России померанцевое дерево, на которое Юсупов потратил колоссальную по тем временам сумму – 3 тысячи рублей. Одним словом, не будь страшного пожара, может, и не появилась бы в Архангельском та усадьба, которую знают наши современники и которая, по словам популярного литератора Нестора Кукольника, «больше походит на царское, нежели на боярское поместье».

Деньги и залы

В русской дворянской среде коммерция долго считалась делом зазорным. Однако Юсуповы, будучи князьями, всегда что-то производили и чем-то торговали, считая недостойным для себя существовать лишь на царские милости. Пока молодой, еще неженатый Николай Борисович объезжал Европу с поручениями императрицы, его делами в России занималась мать: княгиня Ирина Михайловна покупала все новые и новые имения, полагая, что «никто, кроме мужика не принесет барину верного дохода». Закончив дипломатическую службу, ее сын взялся за управление сразу всеми семейными предприятиями, и те, выйдя из-под слабой женской руки, стали приносить немалый доход. Зная величину юсуповских капиталов, трудно представить, как это можно было совместить с государственными делами, но князю удалось сделать рентабельными не только все данные ему в управление императорские заводы, но даже музей и театр.

Император Павел Петрович ненавидел всех, кто пользовался расположением матери. Таковыми были и Юсуповы, но они, в отличие от других екатерининских любимчиков, уцелели, и более того, добились от нового царя хороших должностей. Примерно так получилось и в пору Александра I, когда многие сторонники убиенного Павла отправились в ссылку, а князь Юсупов всего лишь остался, как говорится сейчас, без портфеля. Освобожденный от государственных дел, он мог с головой погрузиться в дела собственные, что и сделал, начав с осмотра своих поместий, обширных и разбросанных по всей России.

Чайная пара с портретом Николая Борисовича Юсупова в испанском костюме. Фарфор из фондов музея-усадьбы «Архангельское»

После ревизии стало ясно, что княгиня хозяйство изрядно запустила и прогрессивный оброк, издавна служивший главным источником юсуповского богатства, уже не приносил денег столько, сколько прежде. Молодой князь выработал привычку вникать во многое лично. Он занимался всем, от приобретения испанских овец до изучения экономической литературы. В огромной семейной библиотеке таких книг имелось много (больше тысячи), и все они, судя по карандашным пометкам Николая Борисовича, были прочитаны. Князь внимательно относился к своим подчиненным, хороших приказчиков награждал, нерадивых отправлял в армию и еще жестче расправлялся с любителями выпить.

Умея экономить, Юсупов не жалел денег на производство, старался отыскать способы получения местного сырья, дабы не впасть в зависимость от зарубежных поставок. Известно, что в Астрахани у него были поля, где паслись выведенные под его же контролем «экспериментальные» овцы. Зимой 1803 года, купив казенную шелковую фабрику в Купавне и заново ее оснастив, он взялся за изготовление бумаги и часов, сумев превратить ранее убыточную мануфактуру в предприятие прибыльное и даже конкурирующее с заграницей. Спустя 3 года купавинские производства принесли Юсупову более 100 тысяч рублей прибыли – больше, чем все остальное, чем он занимался в первые годы XIX века. Чуть позже Ильинский и Лубянский магазины, открытые им в центре Москвы, стали приносить от продажи собственного сукна и шелка почти 200 тысяч рублей дохода. Примерно тогда же князь попробовал «поиграть» с кредитами, и с тех пор его основные средства больше не лежали мертвым грузом в кубышке, а находились в обороте.