Вашингтонская площадь - Генри Джеймс

— Не лучше ли тебе выяснить это у самой миссис Монтгомери?

— Пожалуй, — ответил доктор. — Ты говоришь, у нее дом на Второй авеню?

И он записал: "Вторая авеню".

7

В действительности, однако, доктор был настроен вовсе не так серьезно, как может показаться; вся эта история скорее забавляла его. Будущее Кэтрин не вызывало у него особой тревоги или беспокойства; напротив, он напоминал себе, как нелепо выглядит семейство, приходящее в волнение, когда у дочери и наследницы появляется первый кандидат в женихи. Скажем больше: доктор даже вознамерился повеселиться, наблюдая драматическую миниатюру (если событиям суждено было принять драматический характер), в которой миссис Пенимен отвела блестящему мистеру Таунзенду роль героя. У доктора пока не было намерений влиять на ее denouement [развязку (фр.)]. Он был готов последовать совету Элизабет и отнестись к молодому человеку без всякой предвзятости. Большой опасности это не представляло, ибо Кэтрин, которой исполнилось уже двадцать два года, была, в сущности, цветком вполне окрепшим — такой походя не сорвешь. Сама по себе бедность Мориса Таунзенда еще не говорила против него; доктор не считал, что его дочь должна непременно выйти за богатого. Ее будущее наследство казалось ему достаточно солидным, чтобы обеспечить двух благоразумных людей, и если бы среди претендентов на руку Кэтрин появился обожатель без гроша за душой, но с хорошей репутацией, о нем судили бы лишь по его личным качествам. Были и другие соображения. Поспешно и безосновательно обвинить человека в меркантильных побуждениях представлялось доктору недостойным — тем более что дом его пока не осаждали легионы охотников за приданым. И наконец, ему было интересно проверить, действительно ли кто-то способен полюбить Кэтрин за свойства ее души. Мысль о том, что бедный мистер Таунзенд и в гости-то приходил всего дважды, вызвала у доктора улыбку, и он велел, чтобы в следующий раз миссис Пенимен пригласила его к обеду.

Следующий раз настал очень скоро, и миссис Пенимен, конечно, с величайшей радостью исполнила распоряжение доктора. Морис Таунзенд с неменьшим удовольствием принял приглашение, и несколько дней спустя обед состоялся.

Доктор справедливо полагал, что не следует принимать молодого человека одного; это выглядело бы поощрением его ухаживаний. Так что пригласили еще кое-кого. Но главным гостем на обеде был — не по видимости, а по сути все-таки Морис Таунзенд. Есть основания думать, что гость стремился произвести хорошее впечатление, и если он потерпел неудачу, то не потому, что приложил мало ума или стараний. За обедом доктор почти не разговаривал с молодым человеком, но наблюдал за ним очень внимательно, а когда дамы вышли из-за стола, предложил ему вина и задал несколько вопросов. Морис был не из тех, кого надо тянуть за язык, а отведав великолепного кларета, уже вовсе не нуждался в поощрениях. Вина доктор держал превосходные, и надо честно сказать: поднося к губам бокал, Морис отметил про себя, что вкус к хорошим винам — а хорошие вина в этом доме не иссякали — весьма привлекательная причуда в характере будущего тестя. На доктора сей искушенный гость произвел немалое впечатление; он понял, что мистер Таунзенд — личность не совсем обычная. "Человек он способный, — решил отец Кэтрин, — определенно способный, светлая голова. И сложен весьма неплохо как раз таких и любят дамы. Но мне он, пожалуй, не нравится". Доктор, однако, держал свои наблюдения при себе, а с гостями говорил о дальних странах, — предмет, касательно коего Морис выложил много таких сведений, которые доктор мысленно определил как «басни». Доктор Слоупер мало путешествовал и теперь позволил себе усомниться в правдивости иных рассказов этого забавного шалопая. Доктор не без гордости считал себя отчасти физиономистом, и, в то время как молодой человек разглагольствовал, наслаждался сигарой и подливал себе вина, хозяин дома не сводил внимательных глаз с его живого, выразительного лица. "Ишь, какая уверенность в себе, — думал доктор. — Пожалуй, такого я еще не встречал. И чего только не придумает, чего только не знает. В мое время молодые люди меньше знали. Я, кажется, решил, что у него светлая голова? Определенно! И он не потерял ее после бутылки мадеры и полутора бутылок кларета!"

После обеда Морис Таунзенд подошел к Кэтрин, которая стояла у камина, освещавшего ее алое атласное платье.

— Я ему не понравился, вовсе не понравился! — сказал он.

— Кому вы не понравились? — спросила Кэтрин.

— Вашему отцу. Странный он человек!

— Не понимаю, почему вы так решили, — сказала Кэтрин, покраснев.

— Я чувствую. Я очень хорошо чувствую такие вещи.

— Может быть, вы ошиблись.

— Ну да! Вот спросите его и сами увидите.

— Нет, уж лучше я не буду его спрашивать — вдруг окажется, что вы правы?

Морис состроил притворно-трагическую гримасу.

— А возразить ему вам было бы неприятно?

— Я никогда ему не возражаю, — сказала Кэтрин.

— И вы будете слушать, как меня ругают, и не раскроете рта в мою защиту?

— Отец не станет вас ругать. Он слишком мало вас знает.

Морис Таунзенд громко рассмеялся, и Кэтрин снова покраснела.

— Я вообще не буду говорить с ним о вас, — сказала она, пряча свое смущение.

— Что ж, прекрасно. И все же я предпочел бы услышать от вас иной ответ. Я предпочел бы, чтобы вы сказали: "Если отец не одобряет вас, мне это совершенно не важно".

— Напротив, это очень важно! Я бы так никогда не сказала! — воскликнула девушка.

Он смотрел на нее, слегка улыбаясь, и доктор — если бы он в эту минуту наблюдал за Морисом Таунзендом — заметил бы, как в его милых, приветливых глазах мелькнул нетерпеливый огонек. В ответе его, впрочем, не было ни капли нетерпения; он только трогательно вздохнул:

— Будем надеяться, что мне удастся его переубедить!

Позже, в разговоре с миссис Пенимен, молодой человек высказался более откровенно. Но сперва, исполняя робкую просьбу Кэтрин, он спел несколько песен; нет, он не льстил себя надеждой, что это поможет ему расположить к себе ее отца. У Мориса был приятный мягкий тенор, и, когда он кончил петь, каждый из присутствующих издал какое-нибудь восклицание — лишь Кэтрин напряженно молчала. Миссис Пенимен объявила его манеру исполнения "необычайно артистичной", а доктор Слоупер сказал: "очень проникновенно, очень"; сказал во всеуслышание, но тон его при этом был несколько суховат.

— Я ему не понравился, вовсе не понравился, — проговорил Морис Таунзенд, обращаясь к тетке с тем же заявлением, какое раньше сделал племяннице. — Он меня не одобряет.