Вожделеющее семя - Энтони Берджесс

Беатриса-Джоанна захныкала, Тристрам опустил руки.

— Ну хорошо, хорошо, — пробормотал он. Смущенный, Тристрам стоял у окна, покусывая ноготь мизинца пластиковыми зубами.

— Прости меня. Я просто не подумал. Беатриса-Джоанна собрала со стола бумажные тарелки и выбросила их в мусоросжигатель.

— А, черт! — выругался Тристрам с неожиданной яростью.

— Они превратили нормальный пристойный секс в преступление. И тебе больше не хочется этого! Что ж, тем лучше.

Он вздохнул.

— Я вижу, что мне придется встать в ряды кастратов— добровольцев, даже если я просто хочу сохранить работу.

В эту минуту к Беатрисе-Джоанне вернулось то острое чувство, которое всего лишь на одну ослепляющую секунду охватило ее мозг, когда она лежала с Дереком на смятой постели. Это был какой-то евхаристический момент: пронзительное звучание труб и вспышка света — говорят, что так бывает, когда перерезается зрительный нерв. И тоненький голосок, странно пронзительный, закричал: «Да! Да! Да!» Если все твердят об осмотрительности, может быть, и ей следует быть осмотрительной? Не до абсурда осторожной, конечно, а так… Чтобы Тристрам не догадался. Да и ясно уже, что контрацептивы не подействуют.

— Прости меня, дорогой, — проговорила она. — Я не то хотела сказать.

Беатриса-Джоанна обвила шею Тристрама руками.

— Если ты хочешь… («Если бы это можно было делать под наркозом! Ну ничего, это ведь не продлится долго».) Тристрам стал жадно целовать ее.

— Таблетки приму я, а не ты, — решил он. Со времени появления на свет Роджера, в случаях — к счастью, надо признаться, довольно редких, — когда Тристраму хотелось воспользоваться своим правом супруга, он всегда настаивал на том, чтобы самому принимать меры предосторож ности. Потому что, по правде говоря, Роджер появился против его желания.

— Я приму три, на всякий случай, — сказал он. Тоненький голосок внутри Беатрисы-Джоанны коротко хихикнул.

Глава 13

Несколько дней Беатриса-Джоанна и Тристрам были заняты делами, а поэтому не видели и не слышали выступления Премьер-Министра по телевидению. Но в миллионах других квартир — обычно на потолке в спальне, так как места не хватало — светилось и ворчало, как готовая перегореть лампа, стереоскопическое изображение достопочтенного Роберта Старлинга, имевшего классическую внешность ученого: голова луковкой и мешочки под глазами. Он говорил о том, что Англия, Союз Англоговорящих Стран и даже весь земной шар скоро могут подвергнуться ужасным опасностям, если — к большому сожалению! — не будут приняты строгие репрессивные меры. Это будет война. Война с безответственностью, с теми элементами, которые подрывают устои Государства (а такая деятельность, безусловно, нетерпима), это будет война со всеобщим пренебрежением существующими разумными и либеральными законами, особенно тем законом, который — для общественного же блага! — должен обеспечить ограничение роста населения. «Во всех уголках планеты, — с серьезным видом бормотало мерцающее изображение, — лидеры государств сегодня вечером или завтра утром скажут примерно такие же твердые слова своим народам. Весь мир объявляет войну самому себе… строжайшие наказания за продолжающуюся безответственность (несмотря на то, что наказующему гораздо больнее, чем наказуемому)… выживание планеты зависит от баланса между количеством населения и научно рассчитанными минимальными нормами продовольствия… затянем пояса… будем бороться с недостатками… сплотимся… мы все преодолеем… да здравствует Король».

Тристрам и Беатриса-Джоанна пропустили также захватывающие кадры кинохроники, показывавшие быструю ликвидацию забастовки на заводах «Нэшнл Синтелак». Они не видели, как полицейские, прозванные «серыми», орудовали дубинками и карабинами, и как они при этом улыбались и как разлетающиеся мозги забрызгивали объективы кинокамер.

Пропустили они и последовавшее позже сообщение о создании корпуса так называемой Народной полиции. Ее Столичным Комиссаром должен был стать хорошо известный им обоим человек — брат, предатель, любовник…

ЧАСТЬ II

Глава 1

Во всех Государственных Учреждениях действовала система восьмичасовых рабочих смен, однако в школах и колледжах сутки были разбиты на четыре смены, по шесть часов каждая. Занятия велись непрерывно, каникулы предоставлялись по скользящему графику.

Месяца через два после начала Интерфазы Тристрам Фокс сидел за своим ночным «завтраком». Его смена начиналась в час ночи. Полная луна заглядывала в окно. Тристрам пытался съесть что-то вроде бумажной каши, сдобренной синтелаком. Хотя теперь он чувствовал себя голодным в любое время дня и ночи (пайки были сильно урезаны), протолкнуть в себя этот мокрый волокнистый ужас ему было так же трудно, как давиться собственными извинениями. В то время как он пытался разжевать то, что было у него во рту, блестящий черный «Диск Ежедневных Новостей» на стене, медленно вращаясь, пищал своим искусственным, как у мультипликационного мышонка, голосом двадцатитрехчасовой выпуск.

«Беспрецедентно низкий уровень добычи сельди объясняется только необъяснимой неудачей с ее разведением, сообщает Министерство рыбоводства…» Тристрам протянул левую руку и отключил «Диск».

Контроль над рождаемостью среди рыб, так, что ли? Перед Тристрамом мелькнуло видение, всплывшее откуда-то из глубин памяти: большая круглая плоская, не помещающаяся на тарелке, рыба, политая ярко-коричневым острым соусом.

Теперь вся пойманная рыба перемалывается машинами, превращается в удобрение или добавляется в универсальные пищевые брикеты, из которых можно сварить суп, приготовить котлеты, испечь хлеб или пудинг и которые Министерство естественной пищи распределяло в качестве главной составляющей еженедельного пайка.

Когда в гостиной перестал звучать маниакальный голос, изрекавший ужасные газетные штампы, Тристрам еще более явственно услышал, как в ванной тошнит его жену. «Бедная девочка, ей теперь постоянно бывает плохо по утрам. Возможно, что это из-за пищи. От такой еды любого стошнит».

Тристрам встал из-за стола и пошел посмотреть, что с Беатрисой-Джоанной. Та выглядела бледной и измученной, двигалась с трудом, приступ рвоты измучил ее до предела.

— На твоем месте я бы сходил в больницу, выяснил, в чем дело, — мягко проговорил Тристрам.

— Со мной все в порядке.

— А по-моему, с тобой совсем не все в порядке.

Тристрам перевернул наручное микрорадио. Часы на обратной стороне показывали половину первого.

— Я должен бежать.

Тристрам поцеловал Беатрису-Джоанну в мокрый лоб.

— Позаботься о себе, дорогая. Сходи в больницу и покажись кому-нибудь.

— Ничего страшного. Просто животик болит.

И в самом деле, будто специально для него, Беатриса— Джоанна стала выглядеть значительно бодрее.

Тристрам оставил жену одну (ведь у нее только «животик болит») и присоединился к группе соседей, поджидавших лифт. И престарелый мистер Этроул, и Фиппс, и Артур Спрэгг, и мисс Рантинг — все они были прессованными брикетами человечества, вроде брикетов пищевых: смесь Европы, Африки, Азии, присыпанная солью Полинезии, и все они направлялись на работу в свои Министерства и Народные Предприятия. Олсоп и бородатый Абазофф, Даркин и Хамидун, миссис Гау, мужа которой забрали три недели назад, — они были готовы заступить на смену, заканчивающуюся двумя часами позже смены Тристрама. Мистер Этроул говорил дрожащим старческим голосом: — Нет ничего хорошего в том, как мне кажется, что эти легавые повсюду за нами наблюдают. Я молодой был — такого не было. Если вам хотелось перекурить в сортире — вы шли и курили, и никто не задавал никаких вопросов. Не то что теперь, да-да! Теперь эти легавые вам прямо в затылок сопят, куда ни пойдешь. Не к добру все это, я так думаю.

Этроул ворчал, бородатый Абазофф кивал, пока они не втиснулись в лифт. Этроул был старым, безобидным и не очень умным человеком, завинчивавшим один большой винт на задних стенках телевизионных ящиков, которые ползли перед ним бесконечной чередой на ленте конвейера.

В лифте Тристрам тихонько спросил миссис Гау:

— Есть новости?

Миссис Гау — женщина лет за сорок, с продолговатым лицом, сухой кожей, смуглая, как цыганка, подняла на него глаза.

— Ни слова. Я уверена, что его расстреляли. Они его расстреляли! — неожиданно выкрикнула она. Окружавшие их люди делали вид, что ничего не слышат.

— Ну, этого не может быть! — Тристрам ободряюще похлопал ее по тонкой руке. — Ведь он в действительности не совершил нйкакогопреступления. Он скоро вернется, вот увидите.

— Он сам виноват, — продолжала миссис Гау. — Он пил этот алк. И разглагольствовал. Я ему всегда говорила, что как-нибудь он наболтает лишнего.