Тринадцать уколов - Александр Тюрин

Допустим, докторишка позвонил, когда я представлял, что простреливаю насквозь Гасан-Мамедова. Вероятно, я даже способен был на вопросы отвечать. Едва стадия губительных видений у меня кончалась и наступал спокойный отруб, доктор, как бы получив от меня все инструкции, принимался устраивать свои мокрые делишки. А термос он мог мне подсунуть, когда я ранним утречком спускался по темной лесенке и хватался за все, что ни попадя.

А разве доктору не надобятся деньжата? Возится же он со всякой химией, которая бьет по мозгам. Сам нюхает, пробует, ищет, что покайфовее.

Я в расследовательском порыве разбудил художника, он мне всю правду и срезал: «Доктор твой – жалкий наркоман. Если сел он на иглу, то потребности его организма таковы, что монеты требуются постоянно, без всякого перерыва. Кстати, поскольку ты явно выберешься из этого говенного заведения, оставлю я тебе телефончик одной художницы. Она из моей секции арт-нудистов. Стремно живописует телеса, от мускулов до внутренностей. Это тебе пригодится, ты ж говорил, что у тебя нелады с оформлением книжульки.»

Утром я всю свою догадку Илье изложил. А к вечеру наступила победа. Когда оперативники стали подъезжать к дому доктора Лапеко, тот оперативно удрал, сломав по дороге челюсть одному неповоротливому прохожему. Между прочим, медработник проживал на моей же улице, через дорогу наискось, и мог, не слезая со стула, наблюдать мое окно. У гражданина Лапеко в логове и «травка» произрастала, и валялись ампулы со следами такой серьезной штуки как ЛСД, и в баночках всякие химикалии плескались, которыми он Владиславского угробил, и стояли башмаки с теми самыми подметками, что запечатлелись на месте кончины Гасан-Мамедова и Сухорукова. И даже обнаружился родной брат того термоса, который обыграл в игре «смерть-жизнь» молодого бизнесмена.

Отпустил меня Илья. Я пошел на все четыре стороны, а деньжатки мои милые как отдыхали в сейфе, так и остались лежать на левом боку – ничего с ними не случилось. Завтра надо оказаться в Москве, сменять наличку на безналичку, чтобы затем перечислить деньги в типографию. А сегодня стоит навестить ту самую расхудожницу из секции арт-нудистов.

4

Особа с интересным ртом отворила дверь. Я заговорил о Петрухе (том живописце, что за голую задницу томился безвинно в КПЗ). Когда хозяйка разместила меня в кресле, я стал толковать о своих делах. Потом попробовал узнать, в чем она мастерица, и мне ее творчество в стиле критического некрореализма по нраву пришлось. Поэтому договорился я с художницей Любовью, что говорится, полюбовно. Через неделю она мне должна была выдать привлекательный жутик. Центральный образ на «крышке» – веселенький трупак в смокинге, обедающий другим трупаком.

Рассказываю я увлекательный сюжет и самые веселые сценки из своей книги этой самой художнице Любови, а она слушает как бы с интересом. Однако ноги ее, длинные и гладкие, приковывают внимание и мешают работе серого вещества, потому что сидит она на пуфике в коротенькой юбчонке. Художница была красива, особенно если смотреть снизу. Надо учесть, что с дамами я месяца три общался лишь в идеальной сфере и это уже стало приедаться. Такой срок истек с тех пор, как сбежала моя последняя телесная любовь, а чтоб давать объявления в газету: «Высокий красивый мужчина невзрачной наружности ищет напарницу для встреч-разлук», перо пока не поднималось.

Потому-то я от художницы как бы уехал, но все равно на привязи остался. Напало на меня дома острое сексуальное беспокойство и подозрение, что Любовь – мастерица не только в живописи. Я себя, конечно, успокаивал умничаниями на тему, что все приятности любви меж полами созданы лишь для того, чтоб процветала лженаука-генетика. Но помогло это слабо и пришлось себя утешать сцеволином.

Возникло из иглы видение, как никогда объемное, яркое и полное. Началось оно с того, что я вышел из дома с рукописью и отправился долгой дорогой к Любови на Гражданку. Люба-из-глюка не шибко удивилась моему появлению. Впрочем, повод-то у меня имелся – я ведь рукопись привез для лучшего понимания целей и задач. Художница откуда-то мигом выковыряла бутылочку, стала разливать и кромсать огурчики, пока я зачитывал кусочек из будущей книги. Я еще обрадовался, что в видении текст точно такой же, как в правдивой реальности.

«Где-то около трех ночи на тихой лондонской улице возле люка остановилось двое. В высоких рыбацких сапогах и длинных прорезиненных макинтошах.

– Холмс, вы уверены, что через этот колодец мы попадем в ремонтируемый и совершенно сухой водовод? А вдруг в действующую канализацию?

– Мы были бы обязаны прокрасться на водонапорную станцию даже через действующую канализацию. Однако, на ваше счастье, Уотсон, эти две системы не сопрягаются. Не бойтесь намокнуть, водовод сух уже десять дней – ремонтники, которые занимались чисткой, тоже бастуют. Мы спокойно, не замочив калош, прогуляемся как на Риджент-стрит до пустого подземного резервуара, что располагается у основания Ист-Эндской станции.

Двое джентльменов переместилось под мостовую, в холодный и, несмотря на благостные обещания, довольно скользкий туннель.

– А вы настаивали на калошах, Уотсон. Рыбацкие сапоги – вот что поможет нам сохранить здоровье, – попытался отшутиться Холмс.

Он зажег масляный светильник и друзья, сильно согнувшись, как по большой нужде, двинулись вперед под низким потолком.

– Здесь текла вода, которой, конечно, еще предстояла очистка, но все же, побывай я тут раньше, перешел бы с чая на пиво. Какая плесень, водоросли. А аромат чего стоит? – заявил Уотсон, топорща усы.

– Вонища, мой друг, а не аромат. Как бы нам самим не завоняться.

– Сэр, как можно. Такие слова…

– Молчок, Уотсон. Замрите на секундочку… Вам не послышалось шлепанье третьей пары ног?

– Нет, Холмс, должно быть какое-то эхо виновато. Вот мы стоим и ничего не слышим, кроме капели.

– Тогда вперед, нам осталось меньше ста ярдов до встречи с главной достопримечательностью.

Когда остаток пути был преодолен, джентльмены уткнулись носом в решетку, за которой, судя по гулкому отзвуку, находилась подземная полость.

– Это тот самый резервуар. Доставайте ножовки, Уотсон.

Ржавая до невозможности решетка вскоре была осилена и Холмс сделал шаг вперед.

– Пожалуй, резервуар не успел пересохнуть. В нем глубины футов семь с хвостиком. Не зря, выходит, я решил захватить с собой резиновую лодку последней конструкции и насосик.

Через десять минут плавсредство, нареченное «Стерегущий», было спущено на воду. Уотсон сидел на веслах, а Холмс, включив фонарь, выискивал что-то на потолке.