Женщина и спасение мира - Павел Евдокимов

Индивидуум, о котором говорят, что у него сильная личность, обладает лишь особым сочетанием элементов природы с некоторыми ярко выраженными чертами и, несмотря на наличие этих последних, производит впечатление чего-то "уже виденного". Духовный же человек поражает своим лицом, единственным в мире, своим светом, всегда очень личностным: такого лица никогда раньше не видели.

СОДЕРЖАНИЕ

4. Свобода

Богочеловечество предполагает и другое — прежде всего то, что относится к воле и свободе. Христологический догмат видит в воле функцию природы. Вот почему духовный подвиг направлен прежде всего к отказу от собственной воли, к освобождению от всякой необходимости, имеющей источником мир и природу. Но именно в этом отказе от воли естества осуществляется свобода, зависящая от личности; она освобождает личность от всякой индивидуальной и природной ограниченности и делает ее "кафолической", все содержащей, бесконечно ее расширяя. В идеале свободная личность стремится к тому, чтобы содержать в себе всю человеческую природу, подражая жизни Св. Троицы, ибо христианство, по словам св. Грирогия Нисского, есть "подражание природе Божией"[57]. "Бог почтил человека, даруя ему свободу, — говорит св. Григорий Богослов, — чтобы добро принадлежало лично тому, кто его выбирает, не меньше чем тому, который положил начало добра в природе"[58]. Человек свободен, потому что он есть образ Божественной свободы; поэтому он имеет возможность выбирать. Однако преп. Максим Исповедник видит несовершенство именно в необходимости выбора, свобода воли является неизбежным следствием падения. Воля перестает быть интуитивной и становится дискурсивной; в противоположность этому совершенный человек следует добру немедленно, он — выше выбора. Интересно отметить ту же концепцию в современной мысли философа Л. Лавеля. Для него прежде всего "существование состоит в осуществлении акта свободы; если это не происходит, наше бытие сводится к состоянию вещи"[59]. Наш дух рассуждения выбирает между многими возможностями, чтобы реализовать истинную. И "почти всегда определяют свободу выбором"; однако в своей наивысшей форме она есть "деятельность, которая создает свои собственные причины, вместо того, чтобы им подчиняться"[60]. Итак, свобода поднимается до того уровня, где "самые свободные действия, которые одновременно — самые совершенные, суть те, которые уже не являются следствием выбора"[61].

Личность осуществляется в свободе. Тревога, которую может испытывать личность, происходит оттого, что она всегда стоит перед собственным произволом: она может отказаться от жизни, сказать "нет" существованию. Человек каждое мгновение выбирает между самоосуществлением и небытием, из которого он вышел; опустошить себя или наполнить — в этом великий и благородный риск всякого существования и крайнее напряжение надежды. Свобода не изобретает ценности, но эти ценности получают жизнь, воплощаются через наше личное открытие этих ценностей. Субъективно это открытие всегда является творчеством, созданием "моего" отношения к этим ценностям; творчеством, потому что это отношение никогда раньше не существовало, и в этом смысле можно сказать, что человек есть то, чем он себя делает. Премудрость Божья существует до существования человека, и всякий человек носит в себе "путеводный образ", свою собственную софию, "премудрость"; он является живым замыслом Божьим. Он должен раскрыть этот Замысел, расшифровать самого себя и свободно завоевать свой собственный смысл, построить свою судьбу. Таким образом, существование — это напряженное стремление к своей собственной истине, которую надо открыть и воплотить в жизнь: "Я знаю истину только тогда, когда она становится жизнью во мне", —говорил Кьеркегор. В жизни нет никакого завершения и никакой возможности повторения; строго говоря, нет никаких прецедентов, но всегда — начало действий, всегда единственных, никогда не дублирующихся, потому что они — "мои". Каждое утро человеческой жизни занимается как утро сотворения мира — как чистый замысел Божий, — и верность, которую я ему храню, несет меня каждое мгновение к новому будущему, абсолютно желанному и девственному.

Связь с трансцендентным ни в коем случае не есть "гетерономия", по Канту, так как в теономии не существует никакого "гетеро". Зависимость от Бога открывается во внутреннем характере этой зависимости, во вселении Слова: "Я уже не называю вас рабами....но...друзьями" (Ин. 15.15). В противоположность этому всякая автономия заключает человека, замкнутого в себе, как бы в капсулу. Преп. Антоний Великий уточняет, что при подвижнической жизни в человеке борются три воли между собой: воля Божья, спасительная, действующая изнутри, -— и тогда это теономия, к которой человек свободно присоединяется в полном синергизме, делая своей эту Божественную волю; воля человеческая, хотя и не обязательно испорченная, но неустойчивая и неуверенная — и тогда это автономия; и наконец, воля бесовская, чуждая человеку, — и тогда это гетерономия. Но, с другой стороны, если свобода является лишь чистым подчинением, которое застывает внутри Божественного действия и сводится к тому, чтобы воспроизводить, копировать, то она теряет свой смысл. Евангелие ставит этику друзей Божьих выше этики рабов и наемников. Христологическии догмат — единство двух природ во Христе — уточняется в догмате единства двух воль и постулирует свою импликацию в единстве двух свобод.

Нельзя смешивать психологический термин "воля" и метафизический термин "свобода". Свобода есть метафизическая основа воли. Воля еще связана с природой, она подчинена нуждам и ближайшим целям. Свобода же относится к духу, к личности. Когда она достигает своей вершины, то свободно желает только истины и добра. В будущей полноте по образу свободы Божьей тому, что она будет желать, будут соответствовать добро и истина. Это высший смысл парадокса Кьеркегора: "Субъективность есть истина", "сознание создает, исходя из себя, то, что истинно"; вплоть до отождествления, поражающего, как гром: "Истина есть акт свободы"[62].

Именно в том случае, если наша свобода находится в пределах opus Dei [дела Божьего], она никогда не перестает быть истинной свободой. Fiat — "да будет" Пресвятой Девы вызвано не только подчинением воли, но эта воля выражает здесь высшую свободу Ее Духа. К этому акту воли Она стремилась всю предыдущую жизнь "в храме", под сенью горячего ожидания, так хорошо изображенного иконографией Благовещения, которая показывает не существо, застигнутое врасплох и удивленное чем-то неожиданным, но Существо, исполненное трепетом перед Своей Тайной, перед тем мгновением, которое, наконец, наступило, как сверкание молнии: благовествующий Архангел и слушающая Пресвятая Дева образуют целое в единой симфонической тональности. Это сокращенная история мира, его богословие — в едином Слове; судьба мира и Самого Бога зависела от свободного исхождения этого Слова. С самого начала Пресвятая Дева желает лишь одного, наполняет Свою свободу лишь одним — тем, что сейчас свершится благодаря Ее ответу: речь идет о зачатии Бога. Даже Бог не изобретает, не "выдумывает" истину, но мыслит ее и произносит. "Да хвалят имя Господа, ибо Он повелел, и сотворилось" (Пс. 148.5). Свобода человека по образу Божьему состоит в воспроизведении этого исхождения истины.

Христос, воплотившись, дал нам возможность не подражать Его Жизни, а снова пережить ее, уподобиться Его Сущности, и именно этому учат нас таинства и богослужебный круг. "Бог — это не идея, которую доказывают; это Существо, по отношению к которому ты живешь"; "искать доказательств — это хула, и делать христианство правдоподобным... — это разрушение христианства" (Кьеркегор). Нужно выбирать между жизнью и существованием в самом сильном смысле этого второго термина, и надо связать свою судьбу с "диалектикой второго лица" — с Божественным "Ты". Вера никогда не бывает простой интеллектуальной приверженностью, но это верность личности по отношению к Личности. Я совсем не подчиняюсь, когда люблю и полностью отдаю себя. Я слушаю голос, идущий из моей собственной глубины, и все миры сходятся в ней и говорят со мной. Это уже нельзя назвать подчинением. Христос не подчиняется закону, но Он его исполняет; завершая его. Он его преображает. Это отношения брака, свадебной песни; Библия всегда к ним прибегает, когда речь идет об отношениях между Богом и человеком. В опыте великих подвижников образом Евхаристии является брачный союз. Произнося: "Да будет воля Твоя", я отождествляюсь с любимым существом. Воля Божья прорывается, как струя, из моей собственной воли, она становится моей: "И уже не я живу, но живет во мне Христос" (Гал.2.20). Бог требует от человека исполнения воли Отца как своей собственной воли. Таков смысл заповеди: ".. .Будьте совершенны, как совершенен Отец ваш Небесный" (Мф. 5.48). Любви не учатся по книгам. Только поэзия может указать на нее, как "Песнь песней". Один арабский поэт рассказывает: "Человек стучится в дверь к Возлюбленному. Возлюбленный спрашивает у него: "Кто ты?" И человек отвечает: "Это я". Возлюбленный говорит: "Уходи, еще не пришло время тебе войти". После долгого путешествия, как бы сжигаемый огнем, несчастный возвращается и приближается к дому Возлюбленного. Он стучит. Возлюбленный спрашивает: "Кто у дверей?" Человек отвечает: "Это ты". "Тогда, — говорит Возлюбленный, — раз ты — это Я, войди ко Мне"[63].