Люди против нелюди - Николай Михайлович Коняев

3 328 471 пуд. Отправлено в голодные места — 1 535 650 пудов. Осталось в голодающих местах — 329 721 пуд. Еще не отправлено — 551 000 пудов»[7].

Опять-таки складываем, вычитаем и обнаруживаем: неведомо куда исчез почти миллион пудов пожертвованных продуктов. Загадочная арифметика… Еще более загадочно, почему она выносится на страницы строго контролируемой партийной газеты. Пока в порядке гипотезы выскажем мысль, что недоверие к распределению Помголом пожертвований сеялось не по недосмотру, а с вполне определенной целью…

Вот так «с особой осторожностью и тактом» и развивалась газетная кампания накануне публикации Постановления ВЦИК об изъятии церковных ценностей для помощи голодающим. Принято это постановление было 16 февраля, а опубликовано в «Петроградской правде» только 19-го. Задержка с публикацией вроде бы и не заслуживает внимания, но ежели так точно организовывалась вся кампания, то и этому промедлению должно найтись объяснение. И действительно, 18 февраля «Петроградская правда» напечатала обращение священника Введенского к верующим, озаглавленное «Церковь и голод».

«С Поволжья приходят кошмарные вести, — писал будущий архипастырь обновленчества. — Жуть охватывает душу: в безумии голода матери убивают детей и пожирают трупики…

Плачет сердце слезами кровавыми…

Плачет сердце над ними, далекими, умирающими, забытыми. Кем забытыми? Христианским миром…

Я, христианский священник, бросаю это обвинение всему христианскому миру!»

Когда говорится о массовых страданиях людей, не принято обращать внимание на стиль. Однако сейчас, зная, кем оказался автор этой статьи, нарушим правило и вглядимся, как она написана.

Первым делом бросается в глаза удивительная схожесть стилей А. И. Введенского и штатных публицистов «Петроградской правды». Та же истеричность, те же картинные рыдания. Сравните: «Дети грызут ручки!» в «Петроградской правде» за 9 февраля, и матерей, которые убивают своих детей, чтобы съесть их «трупики». Да… Случаи людоедства действительно были в Поволжье, но авторам «Петроградской правды» уже недостаточно этого ужаса. Им нужны дети-«самоеды», матери-«детоеды». Нужно не изображение страдания, способное вызвать сочувствие в любом сердце, а нечто совсем противоестественное, ошеломляющее читателей, заставляющее потерять контроль над собой. И каким диссонансом рядом с этими озверевшими матерями, пожирающими своих детей, звучат пассажи: «Плачет сердце над ними, далекими, умирающими, забытыми». Воистину, как уже сказано было в «Петроградской правде», «жуткая слезница» получается.

Нормальный человек не может не сочувствовать чужому горю. Если же очерствело сердце, он сохраняет равнодушие. Но смаковать чужое горе — это уже не вполне человеческое занятие. Впрочем, ведь и бросить обвинение сразу «всему христианскому миру» тоже занятие не человеческое, а сатанинское.

Александр Иванович Введенский — один из главных персонажей нашего повествования, и нам нужно поближе познакомиться с ним.

В прекрасной монографии «Очерки по истории русской церковной смуты», авторы которой А. Левитин-Краснов и В. Шавров весьма сочувственно относятся к Александру Ивановичу, дается такой портрет вождя обновленчества:

«Он родился в городе Витебске 30 августа 1889 года в семье учителя латинского языка, вскоре ставшего директором гимназии. В честь Александра Невского, память которого празднуется в этот день, новорожденный назван был Александром. Будущий вождь обновленческого раскола был обладателем не совсем обычной родословной. Его дед Андрей был псаломщиком Новгородской епархии; по слухам, он был крещеным евреем из кантонистов. Человек порывистый и необузданный, Андрей к концу жизни стал горьким пьяницей и погиб при переходе ранней весной через Волхов… Его сын Иван Андреевич Введенский получил от своего отца противоречивое наследство: духовную фамилию Введенский и ярко выраженную иудейскую внешность; необузданно пылкий нрав и блестящие способности. Окончив Духовную семинарию, сын сельского псаломщика поступил на филологический факультет Петербургского университета и затем надел вицмундир гимназического учителя… Мать будущего обновленческого первоиерарха Зинаида Саввишна была обыкновенной провинциальной дамой среднего буржуазного круга, незлой и неглупой. Быт семьи директора витебской гимназии мало чем отличался от быта тысячи подобных провинциальных семейств, раскиданных по бесконечным русским просторам, все члены этой семьи были самыми обыкновенными средними интеллигентами, на этом фоне неожиданно, как метеор, сверкнула яркая, талантливая личность, в которой самым причудливым образом переплетались самые, казалось бы, несовместимые черты.

С недоумением смотрели на него родные и знакомые; все поражало их в странном мальчике. Наружность отдаленных еврейских предков неожиданно повторилась в сыне витебского директора в такой яркой форме, что его никак нельзя было отличить от любого из еврейских детишек, — которые ютились на витебских окраинах; он был похож на еврея не только больше, чем его отец, но и больше, чем сам его дед. Задумчивый и вечно погруженный в книги, он как-то странно выходил моментами из своего обычного состояния молчаливой замкнутости, чтобы совершить какой-либо эксцентрический, сумасбродный поступок…»[8]

Разумеется, в отличие от авторов монографии, нас абсолютно не интересует национальный состав крови, текшей в А. И. Введенском. Гораздо более заинтересовала бы нас, так сказать, справка о наличии в Александре Ивановиче сатанинской крови… Выделили же слова авторов монографии только для того, чтобы подчеркнуть, что и внешностью своей, и манерами он удивительно походил на тогдашних вождей Советской России, и если он и не был единокровен с ними, то, по крайней мере, мог им казаться таковым.

И тогда становится понятным, почему «Петроградская правда» задержала публикацию постановления ВЦИК. Выступление Введенского, обвиняющего весь христианский мир в лицемерии, эффектнее выглядело именно накануне постановления, оно не должно было затеряться в хоре газетных писак, натравленных на Русскую Православную Церковь. Для общего течения кампании это никакого значения не имело, но протоиерею Введенскому, по-видимому, уже тогда была определена особая роль, и первое выступление его в зиновьевской газете не должно было потеряться.

Как сообщается в «Очерках по истории русской церковной смуты», контакты у Григория Евсеевича Зиновьева с Александром Ивановичем Введенским были:

«Эти два человека уселись друг против друга в одном из кабинетов Смольного и в течение часа обсуждали перспективы развития Русской Церкви. Введенский предложил конкордат… Г. Зиновьев дал следующий ответ: «Конкордат в настоящее время вряд ли возможен, но я не исключаю его в будущем… Что касается вашей группы, то мне кажется, что она могла бы быть зачинателем большого движения в международном масштабе. Если вы сумеете организовать нечто в этом плане, то, я думаю, мы вас поддержим».

Отметим тут, что эту сцену разговора Введенского с Зиновьевым А. Левитин-Краснов снабдил примечанием: «Все сведения об этом периоде жизни А. И. Введенского и о его встрече с Зиновьевым я черпаю из тех очень откровенных бесед, которые я имел с А. И. Введенским во время нашей совместной жизни с ним в Ульяновске (1943 г.)»[9].

То есть о своих контактах с Зиновьевым Введенский рассказывал сам и рассказывал, когда рассказывать об этом было весьма опасно. Вряд ли он стал бы сочинять тогда такое для