Пятёрка отважных - Александр Осипенко

Только теперь Данилка спиной почувствовал всю свою беззащитность и страх.

— Максимка! На вёсла! — закричал он.

А лодку тем временем сносило, и она вот-вот могла проскочить мимо верхнего мыса острова. Тогда уже не будет никакого спасения.

Максимка победил страх, сел на вёсла. Вдвоём с Данилкой они успели развернуть лодку, заплыть за остров. И в самое время успели, потому что только спрятались за остров, как фашисты прошлись по реке пулемётной очередью. Не на шутку, видимо, разошлись они! А мальчикам одна потеха. Стреляйте себе, если патронов не жалко!..

Данилка с Максимкой направили лодку к камышу, густо разросшемуся на этом покатом берегу. В скором времени и место нашлось для лодки — удобный такой затон среди ольшаника и бузины.

А фашисты всё ещё стреляли, чуть не захлёбывались пулемёты и автоматы. Одно только было удивительно, что стреляли как будто издали, а не возле Чёрного омута. В конце концов, на это не стали обращать внимания. Надо было добираться домой. А вот тут и появилась вдруг нежданная задача.

Убежать-то от фашистов мальчики действительно убежали, а о том не подумали, как будут домой возвращаться. Как-то же надо опять на тот берег перебраться. Но как?..

Переплывать реку опасно: доплывёшь до середины, а тебя фашист — на мушку!.. К тому же и ещё было одно немаловажное обстоятельство — Лёва не умел плавать.

Оставался один выход — дойти до Баварского пути, а там на мост через реку и… считай, дома. Круг, конечно, дай бог, но и выхода другого нет…

До Баварского пути километров пять. Наконец и он. Между рядами берёз лежал большак. Чуть в стороне от него стояли телеграфные столбы. Пять тоненьких проводочков цеплялись за них, как цепляется паутина за жнивьё в бабье лето.

Сунулись мальчики к мосту да быстренько повернули назад — сошли в кустарник. На мосту стояла охрана — фашистские автоматчики.

До этого времени на мосту охраны не было. И если теперь появилась, то не иначе, чтобы уследить за Данилкой, Максимкой и Лёвой. Чего же ещё?..

Подумав так, мальчики, не сговариваясь, шмыгнули дальше в кустарник. Спрятались в гуще, прислушались. Тихо!..

— Надо взобраться на Лысую гору да понаблюдать, — высказал предположение Данилка.

— Теперь ты с неё ничего не увидишь, — засомневался Максимка и был прав.

Лысая гора эта возвышалась среди леса метров за триста от моста. Почему её называли Лысой, никто в Велешковичах не знал. Она сплошь заросла ельником, орешником, крушиной, и никаких лысин на ней никогда не было. Что-нибудь увидеть с неё было так же невозможно, как и с низины, где притаились мальчишки. Но Данилка знал, что говорит. На вершине горы стояла вышка, которую называли то геодезической, то тригонометрической, а то и просто треугольником. Она состояла из трёх столбов, вкопанных в землю. На приличной высоте между столбов была площадка с досок. С неё и надеялся понаблюдать Данилка за фашистами, что охраняли мост.

По приступкам, прибитым к одному из столбов, Данилка взобрался на площадку.

Ну и простор же открылся перед его глазами!..

Прямо под ногами простирался лес — островерхие вершины старых елей, коричневые купола сосен, зелёные стога дубов и лип, — а дальше в обрывистых берегах Каспля, за ней местечко, Кормелицкий монастырь…

Данилка не мог оторвать глаз от такой красоты. Но не за этим же он лез на верхотуру. Его забота — мост. А вот и он. Старый, деревянный мост. Хоть и далековато до него, но у Данилки зоркие глаза, и без бинокля всё увидит.

Возле моста на обочине — мотоцикл. На нём сидел фашист, а второй стоял рядом. Они о чём-то разговаривали — тот фашист, что стоял, чего-то всё размахивал руками.

— Ну, что там, что? — нетерпеливо спросил Максимка, стоя внизу.

Данилка в ответ только махнул рукой — отстань, мол.

Максимка подумал, что Данилка не иначе как видит что-то такое интересное, что обязательно должен увидеть и он. Разве утерпишь, стоя внизу, откуда можно увидеть разве что ворону в небе?.. И Максимка также покарабкался вверх по столбу.

— Ух ты! — сказал он, оглянувшись вокруг. — Высоко, голова даже закружилась…

Данилка промолчал, потому что возле моста происходило что-то невероятное. Из-под насыпи один за другим начали выползать солдаты и строиться в шеренгу. «Наверно, мост минировали», — подумал Данилка. А солдаты тем временем быстро пошли в местечко. За ними уехал и мотоцикл.

Значит, зря отсиживались. Значит, совсем и не их ожидали солдаты, а столько времени потеряно, и теперь неизвестно, дома ли Кешка.

5

Бабушка Ерофеиха собирала огурцы в огороде. Большие бурые она ложила на полку под крышей, чтобы дозревали, чтобы потом можно было намыть с них семян, а молоденькие зелёные складывала в корзину — на засол.

Кешки, видимо, дома не было, и поэтому, хочешь не хочешь, надо спрашивать у бабушки — где он?

— Нет его, — со злостью ответила бабушка, даже не взглянув в сторону мальчишек.

Лёва с Максимкой даже растерялись, а Данилка и ухом не повёл.

— А он нам очень нужен, — сказал Данилка и начал помогать бабушке нести корзину с огурцами.

— А это чьи сорванцы будут? — спросила бабушка, почему-то чересчур внимательно приглядываясь к Лёве.

Данилка ответил, что и Максимка, и Лёва друзья Кешки, и поэтому у них неотложное дело к нему.

Бабуля высыпала огурцы в большущее корыто, залила двумя вёдрами воды и только после этого пригласила мальчишек в дом…

— Садитесь за стол, — сказала она, — по глазам вижу, что вы ещё и не обедали.

Максимка с Лёвой начали отнекиваться: они, мол, только что вылезли из-за стола, и поэтому есть не хотят. Но Данилка выдал их.

— Мы ещё и не завтракали, — признался он.

— Ну, так заодно и позавтракаете, — сказала бабушка и вытащила из печи один горшок с горячими щами и второй — с тушёной в растительном масле картошкой с лисичками и сыроежками, а к картошке накрошила малосольных огурцов и белой, как сахар, редьки, положила перед каждым по ломтю ржаного хлеба, испечённого на кленовых листьях.

— Кушайте на здоровье…

От такого лакомства и сытый бы не отказался. А если ещё в животе с самого утра маковой росинки не было, то будешь уплетать как за себя кидать. Пот с лица и то некогда вытереть.

Бабушка Ерофеиха стояла возле печи, посматривала на мальчишек с грустью в выцветших глазах. Но они этого не замечали.

Минут, наверное, через двадцать на столе ничего не осталось, крошки и те подобраны, тарелки и те вылизаны. Данилка хотел уже давать команду вставать из-за стола, как в сенях кто-то громко затопал.

Может быть, Кешка?

Но нет!..

В избу ввалились два фашистских солдата. Один был рыжий, конопатый, курносый, на небрежно распахнутой груди его болтался коротенький воронёный автомат. Другой выглядел совсем по-свойски, словно деревенский дядя, которому неизвестно зачем натянули военную форму.

— Партизан… Большевик… Комсомол! — как ужаленный закричал рыжий, не успев переступить ещё порог.

У мальчишек мурашки поползли по телу: не иначе как за ними пришли, потому что в доме только они и могли считаться партизанами. Из бабушки Ерофеихи, известно, какой партизан.

Но как раз бабушка Ерофеиха и не испугалась. Она, как тот коршун, накинулась на рыжего:

— С перепоя ты, что ли? Где ты тех партизан увидел? Разве ты не видишь, что это дети, киндеры по-вашему…

Рыжему, наверное, стало стыдно, он сразу потерял воинственность и спокойно стал в угол, где висела полка с кухонными принадлежностями. Зато у солдата, подобного на деревенского дядю, появилось желание поговорить.

— О-о-о, киндер! — воскликнул он, словно узнал своих детей. — Киндер гут!.. Зер гут! Матка гут! Партизан шлехт… Партизан то есть плёхо…

На большее у него, видимо, не хватило слов, и он прекратил свой разговор, ожидая, что скажет бабушка Ерофеиха.

— Попугай чёртов, — сказала бабушка Ерофеиха. — Будто я не знаю, зачем ты припёрся. Яйко, млеко, масло…

— О, я, я… Так, так… Отчень хорошо, отчень лучше — яйко. Покупать буду…

Солдат снял с головы пилотку, а из неё достал жёлтую жёсткую бумажку, сложенную пакетиком.

— Айн, цвай, драй, фиер, фюнф, — один за одним солдат загнул пальцы на руке. — Пять яиц, матка, мне, а это — тебе…

Солдат протянул пакетик. В нём было десять картонных спичек.

— Ах ты, торгаш сопливый, — сказала бабушка.

— О, я — сопливый, — согласился солдат. — Отчень лучше сопливый…

Данилка не сдержался, расхохотался и тут же зажал рот рукой — чёрт его знает этого торгаша, на что он способен. А Максимка с Лёвой не смогли сдержаться. Они покатывались со смеху.

Солдата, видимо, обидел этот ихний смех. Он вдруг вытаращил глаза, закричал, как псих:

— Юда!.. Эр ист юда! — и пошёл к столу, за которым сидели Максимка и Лёва. — Он есть еврей!..