Ловкость рук - Хуан Гойтисоло

Корчась и кривляясь, он повалился на пол и тут же порывисто вскочил.

— Ох, я совсем пьян.

Все хлопали, даже Ривера. Хозяин кафе, который сначала боялся, что это дикое представление распугает клиентов, и уже было собрался выпроводить Урибе, увидев успех актера, поспешил его поздравить:

— Выпейте, рюмочку. Я вас угощаю.

Урибе с жаром провозгласил тост.

Группа распалась. Первым поднялся Кортесар, остальные поспешили последовать его примеру. Все оживленно обсуждали представление.

Уже выйдя на улицу, Урибе взял Риверу под руку.

— О Рауль,— сказал он.— Ты всерьез обиделся?

Видя, что приятель все еще на него дуется и молчит, Урибе продолжал скоморошничать.

- — Бежим. Луна наш союзник.

Они отстали от остальных. Блестел мокрый асфальт. В молчании друга Урибе видел залог прощения.

— Послушай,— сказал он Ривере.— Давай-ка напьемся!

Жизнь Глории складывалась далеко не так, как предполагали ее родители. Это открытие девушка сделала уже много лет назад, но даже теперь она отчетливо помнилаГ^огда Это йройзошло впервые. Дон Сидонио отвез их в городок под Гуадалахарой, где

Глория провела летние каникулы. Здесь она узнала, что мир не заключается в четырех стенах их дома и что картины бытия, которые рисовал перед ней брат, были ничуть не хуже и нисколько не скучнее тех, которыми пичкали ее дома. В этом сером городишке, пристанище змей и ящериц, где лишь чудоцвет и герань бросали в небо крик о помощи, Луис посвятил ее в секреты своей ватаги. Основой всего у них были сила и жестокость, средством борьбы была хитрость, и ложь была боевым оружием. В заброшенном сарае на холме, среди старых ржавых плугов и борон, на пу-стых изодранных мешках устраивались сборища Великих Крабов, отчаянных головорезов, которые били фонари на улицах, воровали фрукты в лавчонках, таскали церковные кружки и преследовали парочки, уединявшиеся в темных закоулках сада местного казино.

Глория, из уважения к ее полу, была принята в братство без особых испытаний и в качестве Всемогущей Сестры присутствовала при посвящении новых членов братства. Луис — Соколиный Глаз, в шелковой маске, с широким кожаным поясом и с хлыстом—цепью из уборной,— правил суд над непокорными и провинившимися.

На веранде своего домика в нескольких метрах от своих детей, а по сути дела в недосягаемой от них д^ли дон Сидонио и донья Сесилия читали газеты и журналы. Ежедневно отец негодовал на Луиса, совсем забросившего занятия; сын вел себя недостойно тех усилий, которые были затрачены ради осуществления этого летнего отдыха. Неужели его так воспитывали в семье? Да, так. Какую пользу извлек он из пребывания в дорогом колледже? Никакой. Ни математика, ни физика, ни геометрия не пошли ему на пользу. И так до бесконечности. Бабушка в белом чепце, какие изображают на обложках сказок, со своей стороны старалась повлиять на внука; она рассказывала ему о чудесном мире, где даже растения благодарны тем, кто их поливает, а уж о животных и говорить нечего, они лелеют своих детенышей в благодарность за их ласки и нежность. Рассказывала она и о бедных детях — круглых сиротах, которых надо жалеть; показывала святых с жирными, отъевшимися лицами, которым надо было молиться и препоручать себя. Луис научил сестру презирать все это, как презирал он сам.

Возвращение в Мадрид было возвращением в иной мир. В то время Луис заставлял Домашних за все платить ему дань: за хорошее поведение за столом, когда приходили гости,— пять песет. За то, что он не орал песни, когда спала бабушка,—полторы песеты и так далее. Глория только молча наблюдала за братом. Однажды Луис с сестрой и братьями выпотрошили во дворе пуховую перину, и дон Сидонио в наказание запер их на весь день в спальне. Луис разделся сам и раздел братьев, и все нагишом, встав на подоконник, высунулись в окно. Была зима, дети дрожали от холода и плакали: «Мы замерзли». Под окнами начали собираться удивленные прохожие. «Это папа нас наказал». Через минуту возмущенная толпа ворвалась в дом, и дону Сидонио пришлось пережить неприятные минуты.

— То, что ты совершил сегодня, превзошло все мои ожидания. Ты потерял всякое чувство стыда. Неужели в тебе течет моя кровь? — и, хлопнув дверью, отец вышел из комнаты.

Такую сцену Глория видела впервые. Как хэлько за отцом захлопнулась дверь, насмешливо тикая, пробили часы с кукушкой; на граммофоне, точно упрямое насекомое, монотонно и нудно продолжала жужжать застрявшая на одном месте пластинка. И Глории на миг почудилось, будто время остановилось и будто леденящий душу бой часов и жужжание пластинки были единственными признаками жизни в доме, где, подобно бледным от-вратительным летучим мышам, поселились раздоры. Бабушка, держа молитвенник на коленях, громко прочитала вслух:

— Кто будет тот, кто осмелится сказать, что не все создано господом богом?

Все обернулись к бабушке, потому что не узнали ее голоса; казалось, ее устами говорила какая-то неведомая сила, которую Глория вдруг познала и которая хотя и непонятно, но выражала ее мысли. С тех пор прошло пять лет, но Глория не могла забыть тот день.

Луис погряз в бесстыдстве.

Да, в бесстыдстве он воздвигает преграду, чтобы порвать со всем и всеми, чтобы попрать уважение людей, собирая с них дань,— эти слова соединялись у Глории с другими:

— Замолчи, Сидонио, мальчик еще слишком мал.

Все это звучало, как нудная музыка, на фоне которой в течение многих лет разыгрывалась домашняя комедия. Луис был для нее путеводной звездой.

— Он пионер, благодаря которому ты смогла создать себе личную жизнь,— как-то сказал ей Бетанкур.— Вот польза, которую приносят младшие братья в семье.

Так оно и было. И ответ Луиса насчет пропавших марок был тому прекрасным доказательством. Глории хотелось поблагодарить брата за то, что он вытащил ее «из этого болота», где, по словам Бетанкура, «даже жизнь выдается взаймы». Но когда она собралась воспользоваться представившейся возможностью, все так перепуталось в ее голове, что она не знала, что предпринять. 11 Глория отступила. Хайме твердил ей о какой-то «трагической узости моральных устоев», но она не очень-то разбиралась в этих высокопарных разглагольствованиях и на всякий случай предпочитала отмалчиваться.

Долг до сих пор оставался неоплаченным. Было бесполезно напоминать о нем. Луис не обращал на сестру никакого внимания. Он, как сказал бы Хайме, «шел прямо к своей цели». Луис подождал, когда все уйдут, и вдруг обратился к сестре. Глория восприняла это как чудо.

— Пойдем пройдемся,—сказал Луис,—Мне надо поговорить с тобой.

— Давай.

Они молча надели пальто. Донья Сесилия вдогонку крикнула:

— Застегнитесь получше. На улице очень ветрено.

Они вышли на улицу. Глория молча, немного взволнованная, шагала справа от брата. Она неотрывно смотрела на его ботинки, которые прокладывали тропку в опавших листьях каштана, и вдруг вздрогнула, услышав давно ожидаемый вопрос:

— Что ты сделала с марками?

Она кашлянула, прежде чем ответить.

— Я отдала их Суаресу. Он продал их одному коллекционеру.

— Сколько вам заплатили?

— Не знаю... Мало. Кажется, шестьсот песет.

— Это для Бетанкура?

— Да. А почему ты спрашиваешь?

— Он же еще в тюрьме.

Девушка отвела глаза в сторону. Она явно была смущена.

— Все оказалось напрасным. Должно быть, залог в таких случаях не действует, но Херардо уверяет, что Хайме скоро выпустят. Одного арестованного по обвинению в незаконном хранении оружия выпустили на свободу через десять дней.

Луис стал закуривать сигарету. Чтобы ветер не задул пламя спички, он зашел в подъезд.

— А как же деньги?

— Какие? Шестьсот песет?

— Да.

Глория в замешательстве остановилась.

— Тебе они нужны?

Луис сплюнул табачную крошку.

Некоторое время они шли молча.

— Я... в тот же день передала их Херардо.

— Ты же сама сказала, что они не понадобились.

— Да, верно. Но у него были долги...

Глория в нерешительности замялась.

— Его родные не посылают ему ничего. Он на ножах со своими, они хотят, чтобы он вернулся домой. Он ни за что не хотел брать денег, но я узнала, что он нуждается...

Она умоляюще посмотрела на Луиса.

— Дура!

Луис выхватил изо рта сигарету и швыркуд ее на землю.

— Ты дура.

— У него было столько долгов,— сказала Глория.

Брат даже не взглянул на нее.

— Долги... долги... Расскажи это бабушке, авось она тебе поверит.

Щеки Глории стали пунцовыми.

— Может... они их еще не отдали. Если хочешь, я сегодня же схожу к Херардо и скажу, что деньги нужны мне. Я ему расскажу...

— Мне надо пятьсот песет. Если тебе вернут пятнадцать реалов, можешь взять их себе.

— Если хочешь, я...

— Я ничего не хочу. Просто мне пришло в голову попросить тебя об одолжении. Не хочешь — не надо, дело твое.