Красная палата - Федор Сухов

АНАФЕМА МАРАНАФА

Преданный Вселенским собором анафеме (анафема маранафа), Аввакум одиноко ждет своего рокового часа. Пригретая боярыней Морозовой, опечаленная Марковна горестно повествует о выпавших на ее долю и на долю ее мужа мытарствах.

Марковна

«Доколе муки, протопоп, сии?» —«До смерти, Марковна, до самой смерти», —Сказал и очи опустил свои —Скорбящие глаза мои заметил.«Измучил, Марковна, и не себя — тебя,Детишек неразумных обездолил».И тут-то он, как малое дитя,Уткнул себя в иззябшие ладони.И всей-то, всей спиною заходил,Всей собью, всей-то скорбью прослезился,Как будто он на весь-то свет одинСредь неумолчного остался свиста.Вокруг-то и свистело и драло,Такая поносуха колотилась!Казалось: с протопопом заодноВесь белый свет, давным-то он давноПал у царя небесного в немилость.А я-то что, я вроде в стороне,Души моей никто не замечает, —И тут-то он приблизился ко мне,И тут-то протопоп воспрял очами.«Поволоклись», — промолвил протопоп.«Добро, Петрович, побредем помалу», —Сказала я, и чрез сплошной сугробК неведомому двинулись урману,К реке оледенелой и по нейНедели две аль, может, три скользили,И что ни день, печалились больнейПо гибнущей по нашей по России.Не чаяли добраться до ееНеугасимого живого света, —Впадало в ярость дикое зверьеОт только что проложенного следа.Скулило, голосило по ночам,Звездой падучей пасти обжигало…«За что, Петрович, — не могла смолчать, -Невыносимая такая кара?» —«Не говори-ко, Марковна, не говори,Любая кара на земле не внове…»

Боярыня Морозова

Дай, матушка, облобызать твоиСвятые, измозоленные ноги.(Припадает к ногам Марковны.)

Марковна

Прокопьевна, да что ты? Что с тобой?

Боярыня

(Подходя к раскрытому окошку.)Иван, корету выкатит!(Возвращаясь к Марковне.)                        В каретеПрокатимся и не в Тобольск,Себя в московском покупаем ветре.(Выходя на улицу.)А ветер-то, а ветер-то какой!(Садясь в карету.)Гони, Иван, на горы Воробьевы!(Обращаясь к Марковне.)Подышим, матушка, Москвой-рекой,Речной водицей ноженьки обмоем.

Марковна

На Аввакума поглядим.

Боярыня

                        К нему,К нему и катимся, моя голуба,В его узилище, в его тюрьмуВойду и упасу его от глума,От поруганья упасу.

Аввакум

                        На чепьАнтихристовы слуги посадили.И на чепи дышу. Иду не на ущерб, —Доднесь в великой пребываю силе!Доднесь в себе не потерял себя,От непогоди не стемнели очи…Аз ведаю: чем студеней земля,Тем веселее муравеет озимь,Рябина полыхает веселей.

А ведь она и вправду полыхает,Во мраке холодеющих ночейЧервлеными ликует петухами,Неугасимую благовестит зарю,Да снидет свет небесной благодати!

Что я глаголю? Что я говорю?

Не образумятся лихие тати.Сам царь отдался в лапы сатаны,Антихристовы обратали слуги.Они все слышат, и они сильны,А мы-то немощны, а мы-то глухи.И убоялись немощи моей,В железо взяли, в узы заковали,Они владыки рек земных, морейРябины полыхающей моей,Ее-то устрашились ликованья!Ее-то благовеста не смоглиПеренести всеслышащие уши…

Аз, яко божий промысел, своиЖелезные воспринимаю узы.И верую: ослобонит господьОт тяжкого греховного недуга, —Изнемогающая в муках плотьРодит величье страждущего духа.Явит…        Явил, не позабыл он, нет,Меня во тьме кромешной не оставил…Дай припаду, мой незакатный свет,К устам твоим греховными устами.(Припадает к крепко запертой двери, к ее железной скобе.)

Как будто меду напился. ДавноТакого не отведывал я меда.Совалась в щель мою, в мое окноМалаксой опечатанная морда.Смердящим духом стухшего смольяРыгала пасть лихого супостата.

Прасковьюшка, а как она, мояЛикующая красная палата?Егда войду в высокую, егдаПоставлю на пол ноженьку босую?Наполненные яствами блюда,Егда и одесную и ошуюю?Немотствуешь, родимая? Немотствуй…(Прислушивается к едва слышным за крепко запертой дверью торопливым шагам.)

Опять идут мучители, опятьСухую земь копытами долбят,Опять они, мучители, опятьПо плачущему топают помосту.Оборони, господь, и упаси,Не дай живой души обезъязычить,Понеже тщусь я и на небесиПоведать, что творится на Руси —Аз есмь ее глашатай и повытчик!Аз есмь ее ходатай. И нижеСам царь меня не сдержит. И нижеСам сатана не остановит. Нету,Не может быть поруганной душеНи царского указу, ни запрету.(Слышит скрип тяжело открываемой двери.)

Боярыня

Живой ли протопоп?

Аввакум

                    Не протопоп —Расстрига я! Мятежник я! Отлучник!Аз, яко тать, весь во грехах утоп,Аз яко щур из тальниковой лужни.

Боярыня

Гы, яко агнец, непорочен, чист.

Аввакум

Прасковьюшка, не велено глаголить…

Боярыня

Очнись-ка, Аввакумушка, очнись,Со мною нету никакой Прасковьи,Со мною Марковна.

Марковна

                    Была она, былаИ во Сибири, бедная, казалась.

Аввакум

А рядом будто в воздухе плыла,Березовая трепетала заросль.

ПОСЛЕДНЯЯ ПРИСТАНЬ

Покровительство влиятельных лиц (боярыни Морозовой, княгини Урусовой, самой царицы) спасло Аввакума от немедленной казни. Вместе со своими ближайшими сподвижниками (попом Лазарем, дьяконом Федором, старцем Епифанием) он был сослан в Пустозерск, где и обрел свою последнюю пристань.

Аввакум

Обнажаюсь и душой своей и телом,Выворачиваю все свое нутро,Перед непорочной выкладаю девойСокровенное потайное добро.А добра-то кот наплакал. А добра-тоТокмо нагота одна да босота.Красная — не мне — дарована палата,Поднебесная — не мне — сияет высота.Копошусь в глубоко выдолбленной яме,Света вольного не ведаю, не зрю,Токмо слышу — не во сне — как будто въявеОщущаю восходящую зорю.И рябину ощущаю. И рябинуВсею собью слышу, внутренностью всей.

Почеши-ко, Федор, поскреби мне спину,Побольнее налегай, повеселей…Хватит, миленькой. Благодаренье богуВозвещаю я за все твои труды.И реку тебе: доходят понемногуНаши вздохи до холопьей колготы,До сермяжного они доходят люда…

А воды-то сколько наслезилось, набралось!На дворе-то — чудится — не больно люто,Мнится: стихший пригорюнился мороз.Так ли я глаголю, Епифаний?                                Так ли,Лазарь — отзовись! — я так ли говорю?

Чую дух паленой, осмоленной пакли,Слышу чадно дышащую головню.И не слышу,              уст твоих не слышу, Лазарь,Всю-то Русь обезглаголил сатана,Светлый — у родимой — помутился разум,Безъязыкая, немотствует она.Вся-то Русь немотствует.                            Аз самовидецМук твоих, обезъязыченная Русь.

Слуги дьявола! Понеж аз есмь — молитесь,Придет день — грозой великой разражусь.Бездной громыхающей пожру вас. Чую,Как вошли в меня и небо и земля,И вся тварь вошла. Неслыханному чудуПодколодная дивуется змея,Вся-то тварь,                дивуется она, понежеАз реку: — Немотствующий, говори!Обличай сидящую на тронах нечисть,Рци,      егда земные кобствуют цари!Рци всей грязи этой, рци всей этой коби, —Устрашится дел своих вся эта кобь.

Братья по кресту! Родимые по крови!Возговорит с уст стекающая кровь!Все-то реки возглаголят. И тогда-тоПросияет восходящая зоря,Возликует красная моя палата,Дивного она познает соловья,Сладким гласом возвестит о благодати —Небывалые раскроются цветы.

Хватит, родненькие! Говорю вам: хватит,Не печальтесь скорбью сгорбленной ветлы.Так ли я глаголю, Епифаний?                                Так ли,Лазарь — отзовись! — я так ли говорю?Чую дух паленой, осмоленной пакли,Слышу чадно дышащую головню.

Дьякон Федор силится что-то сказать, но не может, не может ничего сказать и обезъязыченный поп Лазарь, и только старец Епифаний выдавил из своего рта одно слово: горим…