Возвращение любви - Пенни Джордан

Роберт удивленно приподнял вверх брови.

– Довольно дискриминационное заявление по отношению к мужчинам.

– Это заявление основано на фактах, – поправила его Холли. – Женщины более чувствительные натуры, и они ясно представляют себе опасность от загрязнения окружающей среды. В конце концов именно женщины вынашивают и растят новое поколение, поэтому у них сильнее развито желание защитить и его, и окружающую среду.

– Я мог бы с тобой об этом поспорить, – возразил Роберт. – Мужчины в одинаковой степени чувствуют себя ответственными за молодое поколение, хотя по-своему. В конце концов мы все живем на одной планете, мужчины и женщины, богатые и бедные.

Не понимая, как так случилось, но Холли неожиданно обнаружила, что они разговаривают вдвоем, в то время как другие стоят где-то поодаль, а Роберт, несомненно, стоит ближе к ней, чем стоял до этого. Она забыла, каким он был высоким, каким мужественным и сильным и как он всегда заставлял ее чувствовать себя женщиной.

Ее охватило негодование по отношению к себе, и она попыталась побороть свой инстинктивный импульс еще больше приблизиться к нему. Она даже нарочно сделала шаг назад.

Повернув голову, она увидела, что к ней направляется Джон, неся в руках накидку.

Она испытала огромное облегчение. Она уже двинулась было к нему навстречу, когда Роберт ошеломил ее, произнеся:

– Да, кстати, я был бы тебе весьма признателен, если бы ты выбрала время посоветовать мне насчет сада.

– Ну, как ты себя чувствуешь? – с беспокойством спросил Джон, помогая ей набросить накидку, в то время как она молча боролась с шоком, который на нее произвела просьба Роберта.

И когда Джон начал со всеми прощаться, Роберт добавил:

– Я свяжусь с тобой… относительно сада.

А затем Джон повел ее прочь, покровительственно обхватив за плечи.

Позднее она вспоминала, что, по всей вероятности, говорила с Джоном о чем-то по дороге домой, просто нормально реагировала на его замечания, потому что когда он оставил ее у собственной двери, он, похоже, не подозревал о смятении, царившем в ее душе.

Оказавшись, наконец, дома одна, лишенная необходимости сохранять лицо, она тяжело опустилась в кресло у камина, обхватив голову руками, и ее всю затрясло от напряжения.

Все ее тело ныло. Она чувствовала себя физически усталой… почти разбитой, лихорадочной и слабой – как во время какой-либо болезни.

Ей недавно сделали газовый камин – конечно, это было не совсем то, что дровяной, но легче убирать, и он быстрее нагревался, с удовлетворением подумала она, включая его.

Ее так знобило, что ощущение было такое, будто в желудке у нее – лед. Она начала дрожать, обхватив себя руками, прекрасно понимая: то, что с ней происходит, было исключительно из-за встречи с Робертом, хотя ее разум всячески противился это признавать.

Ей совершенно не хотелось, чтобы он влиял на нее подобным образом. Она не желала вновь быть затянутой прошлым, вновь страдать, как страдала тогда. Ей необходимо забыть о его существовании… забыть чувства, которые он когда-то в ней вызывал…

Она с трудом сглотнула, и горло у нее болело от напряжения, когда она старалась не думать, как он возбуждал ее, что даже сейчас, десять лет спустя, воспоминания были свежи так, как если бы это случилось вчера.

Даже от одних мыслей о нем мускулы у нее напрягались, грудь начинала ныть, тело дрожать… а рот становился мягким. Если сейчас она закроет глаза, она легко вспомнит… представит себе… Совершенно неожиданный звонок у входной двери вернул ее к действительности.

Вскочив на ноги, она сморщилась, потому что они затекли, и она поняла, что уже долго сидит без движения перед камином.

В холле было темно. Она включила боковой свет.

Открывая тяжелую дубовую дверь, она виновато вспомнила, как часто Пол говорил ей поставить цепочку, но было поздно. Дверь была открыта, и человек, стоявший спиной к ней, уже поворачивался.

Она узнала его задолго до того, как увидела лицо. В конце концов разве она когда-то не знала его так близко, что ей была знакома каждая его черточка?

– Роберт…

Голос ее дрожал, когда она произнесла его имя.

– Я ехал домой, отвезя Анджелу, и решил узнать, как ты себя чувствуешь. Полагаю, твой друг уже уехал?

Ее друг? Ей потребовалось несколько секунд, чтобы понять, что он имел в виду Джона.

– Я… я уже собиралась ложиться, – соврала она, когда он зашел, и тут же покраснела, когда он взглянул на нее.

И она отчетливо представила себе, что раньше, когда они оставались вот так, одни, она сразу бы оказалась в его объятиях, с готовностью прижимаясь к нему и плача, как она любит его, как желает.

– Я тебя не задержу. Я уже говорил, что проезжал мимо и увидел свет на первом этаже. Я помню про твои мигрени и помню, как ты ушла делать массаж, чтобы головная боль прошла.

Холли уставилась на него. Не мерещится ли ей все это? Она действительно так говорила, но только потому, что ей доставляло несказанное удовольствие, когда он гладил ее, и мысль о том, что он, по сути, приехал сюда, чтобы предложить ей то же самое после того, как они расстались… после того, как не видели друг друга больше десяти лет, казалась столь невероятной, что она подумала, не почудилось ли это ей?

Когда же в конце концов она овладела собой, то взглянула на него и увидела, что он ждет ответа. На нее нахлынула волна головокружительного безрассудства, острое желание продлить самообман, который, казалось, овладел ею, опасный порыв позволить себе поверить тому, что она услышала, прошептать ему, что ничего в жизни так не желает, как ощутить его руки на своей коже; теплое женское стремление позволить себе плыть по течению судьбы, которая привела его сегодня к ее порогу, но, к счастью, вмешался здравый смысл.

– Это не мигрень, – сказала она, услышав в своем голосе одновременно панику и желание и надеясь, что их не услышит он.

Для женщины тридцати лет она вела себя на редкость неразумно. Боже, сколько раз за последние десять лет ей приходилось иметь дело с нежелательными проявлениями мужского внимания и справляться с этим со значительно большим достоинством и умом, чем сейчас?

Но тогда, правда, она знала, с чем имеет дело. Сейчас же… Она закрыла глаза. Она, должно быть, сходит с ума… должно быть, ей мерещится, что сказал Роберт… должно быть, она жертва собственной глупости.

Он не мог сказать, не мог подразумевать…

– И коль я уже сказала, что собиралась лечь… – повторила она дрожа, пытаясь сделать сейчас то, что ей следовало сделать раньше, а именно – выпроводить его из дома, прежде чем она окончательно выдаст себя.

То, как он на нее смотрел, заставило ее задрожать еще больше.