Жан Лерон ДАламбер (1717-1783). Его жизнь и научная деятельность - Елизавета Литвинова

Сострадание и отзывчивость к чужому горю были в высшей степени свойственны Д’Аламберу, но это ему не мешало весьма часто чувствовать глубокое недовольство людьми; в одном из своих писем к госпоже дю Деффан он говорит: «Прусский король помирился с Вольтером, и Мопертюи снова в немилости. Боже мой, как безумны все люди, начиная с самых мудрых из них». Д’Аламбер считал всякую безнравственность умоисступлением – безумием.

Кормилица Д’Аламбера, простая и добродушная госпожа Руссо, хорошо знала душу своего воспитанника; она считала его добряком, но вместе с тем большим чудаком и часто ему говаривала, смеясь: «Нет, уж, видно, вы всю свою жизнь проживете философом». Д’Аламбер попросил ее как-то раз объяснить ему, что именно разумеет она под словом «философ». И госпожа Руссо чистосердечно ему ответила: «Философ – это такой странный человек, который лишает себя при жизни всего, работает как вол с утра до вечера, и все для того только, чтобы о нем говорили после его смерти». Так понимала госпожа Руссо стремления своего гениального воспитанника. Посмотрим, был ли Д’Аламбер действительно таким философом. Госпожа Руссо, конечно, не могла понять, что Д’Аламбер находил наслаждение в своем труде; она видела, что труд этот не давал ему никаких земных благ, и ей оставалось только думать, что он надеялся на славу после смерти.

И все это госпожа Руссо говорила Д’Аламберу в то время, когда он пользовался уже огромной славой. Из этого видно, до какой степени Д’Аламбер был прост со всеми, если даже женщина, заменявшая ему мать, не подозревала, какой великий человек живет с ней под одною крышей. Она, по всей вероятности, очень часто с грустью смотрела на своего «философа», думая, не напрасно ли он так трудится, будут ли еще говорить о нем после его смерти? Такое отношение кормилицы очень забавляло Д’Аламбера; он так часто и так искренно смеялся, когда она наивно высказывала ему нечто подобное.

Он не расставался со своей кормилицей до тех пор, пока врачи не настояли на том, чтобы он переменил квартиру. Но и переехав, он часто заходил к ней и по-прежнему принимал участие во всех ее горестях и радостях. Д’Аламбер глубоко ценил в своей кормилице также и то, что он сам был для нее дороже всего на свете.

Потребность в этой исключительной привязанности постоянно жила в его сердце. Потеряв госпожу Леспинас, он не держался уже за эту привязанность, но был неутешен до самой своей смерти. Он не скрывал своего горя, говоря: «Сама природа послала человеку для облегчения страданий возможность проявлять их слезами и стонами; зачем же отказываться от этого последнего блага? Не будем удерживать ни слез, ни жалоб». Душевное горе Д’Аламбера было так велико, что он спокойно встретил смерть и бодро переносил физические страдания; он умер 29 октября 1783 года от очень мучительной болезни.

Мы видели Д’Аламбера в простых человеческих отношениях с простыми смертными; рассмотрим теперь его отношения к людям власти.

Глава III

В жизни великих заслуживают внимания их отношения с людьми, занимающими высокое общественное положение, потому что в этих отношениях проявляются особенности, имеющие большое значение при оценке их личности. Это замечание применимо к Д’Аламберу особенно потому, что он был замечен двумя великими своими современниками – Фридрихом, королем прусским, и русскою императрицей Екатериной II.

Фридрих Великий был известен своею склонностью к философии, Екатерина II – тоже. Может быть, эта склонность обусловливалась и общими причинами: и Фридрих, и Екатерина в молодости своей были несчастливы, и философия служила им утешением. Во время долгого царствования Елизаветы Петровны Екатерина обречена была на полнейшее бездействие и усердно занималась философией, но потом государыне некогда было философствовать, хотя она и сохранила на всю жизнь, так сказать, платоническую любовь к философии и к философам. Что касается короля прусского, то он всю жизнь стремился выработать философские воззрения на жизнь, отвечающие его идеалу; он нашел их в философии Вольтера, которого и называл своим земным богом.

Д’Аламбер в одном из писем к Вольтеру высказывает следующим образом отношение свое к сильным мира сего: «Я предпочитаю свидетельствовать им мое почтение издали, отдаю им должное и уважаю, насколько могу». Все частности отношений Д’Аламбера к королю прусскому и к русской императрице представляют только подробное развитие того, что так сжато и выразительно он высказал в письме своем к Вольтеру.

Знакомство Фридриха с Д’Аламбером произошло следующим образом. В 1745 году Д’Аламбер представил Берлинской Академии наук мемуар «О причине ветров», замечательный по своему содержанию; эпиграф этого мемуара заключал в себе какую-то ничтожную, но умно и сердечно выраженную похвалу государю-покровителю наук и искусств. Мемуар вызвал восторг берлинских академиков и заслужил премию, а эпиграф обратил на себя внимание короля. В 1752 году Фридрих предложил Д’Аламберу место президента Академии наук. Д’Аламбер был человек бедный, но независимый; распределители наград и субсидий во Франции никогда не были к нему расположены, и в будущем судьба его в этом отношении никогда не могла измениться к лучшему. Несмотря на все это, он не задумался тотчас же отказаться от предлагаемого ему почетного и выгодного места. Фридрих удвоил свои просьбы – философ остался непреклонным. Д’Аламбер в письмах своих к королю и к посреднику между ними, маркизу Даржансу, так искренно и ясно мотивирует свой отказ, а причины отказа так хорошо характеризуют его личность, что мы позволим себе привести несколько выдержек из этих писем. В одном из них Д’Аламбер описывает свое положение на родине; оно, по его словам, таково, что другой не задумался бы променять его и на менее выгодное и блестящее место, чем положение президента Академии. «Состояние мое, – пишет он, – самое ничтожное: 425 рублей составляют весь мой годовой доход. Я совершенно свободен и, не имея семьи, могу как угодно располагать собою. Я забыт правительством, на мою долю не выпадают награды, которые так и сыплются на других ученых и писателей. В будущем я могу только рассчитывать на ничтожную пенсию, но и этот расчет может оказаться неверным, потому что французский двор расположен ко мне далеко не так хорошо, как прусский. Несмотря на все это, душевное спокойствие мое так велико, так невозмутимо и так сладостно, что я не в состоянии подвергнуть его ни малейшему риску. Лишения с детства приучили меня довольствоваться малым; и то немногое, чем я располагаю, я готов разделить с добрыми, честными людьми, которые беднее меня. В молодости своей я одно время желал видного положения и богатства, но когда я увидел, чем надо пожертвовать, чтобы достигнуть того и другого, то навсегда отказался от всяких к ним стремлений, и это решение приносит мне с каждым днем все более и более спокойствия. Уединенная, бедная жизнь совершенно отвечает моему характеру, моей страстной любви к независимости, моему желанию стоять в стороне от людей и большого света. Замкнутый, правильный, скромный образ жизни, предписываемый мне самым моим положением, благотворно действует на мое здоровье; я пользуюсь им неизменно, и оно не оставляет желать ничего лучшего; это истинное благо для философа. Наконец, я имею счастье соединять около себя друзей, дающих мне утешение и радость в жизни. Посудите сами, милостивый государь, в состоянии ли я пожертвовать всем этим и променять свое малое, но истинное счастье на положение шаткое, как бы оно ни было заманчиво и блестяще. Я вполне верю в добрые намерения государя и в его желание сделать все возможное для того, чтобы мое новое положение меня удовлетворяло; но, к моему горю, условия моего счастья не находятся в руках короля. К тому же климат Берлина и Потсдама может оказаться мне вредным; если же здоровье мое, от природы некрепкое, мне изменит, то я не в состоянии буду даже как следует исполнять свои обязанности.