Мировая война Z - Макс Брукс

Мы забавлялись словесными шарадами, сколько могли, улыбались и перемежали свои выступления шутками… Не знаю, когда настроение изменилось. Думаю, никто даже не заметил перехода, но внезапно в кабинете оказалось полным-полно профессиональных военных, из которых каждый имел академическую подготовку получше, нежели средний гражданский хирург, делающий операции на головном мозге. И все мы говорили открыто и честно, обсуждая возможную угрозу со стороны ходячих мертвецов. Это было как… ну, как прорыв плотины, нарушение табу… правда вырвалась наружу. Наступило… да, освобождение.

— Значит, вы и раньше что-то подозревали?

— Как и председатель, еще за несколько месяцев до израильского заявления. Все в том кабинете о чем-то слышали или догадывались.

— Кто-нибудь из вас читал отчет Вармбруна-Найта?

— Никто. Я слышал название, но не представлял, о чем идет речь. Вообще-то копия отчета попала мне в руки только через два года после Великой Паники. Большая часть того текста почти слово в слово совпадает с нашим.

— С вашим — чем?

— С нашим предложением Белому дому. Мы разработали целую программу по устранению угрозы вначале внутри Соединенных Штатов, а затем и во всем мире.

— Как же отреагировал Белый дом?

— Им понравилась Первая фаза. Дешево, быстро и, при надлежащем исполнении, секретно на сто процентов. Фаза подразумевала внедрение подразделений специального назначения в зараженные области с приказом обнаружить, изолировать и уничтожить.

— Уничтожить?

— Ликвидировать.

— Имелись в виду отряды «Альфа»?

— Да, сэр, и они действовали очень успешно. Пусть все засекречено на следующие сто сорок лет, но могу сказать, что действия тех подразделений остаются одним из наиболее выдающихся моментов в истории американских элитных войск.

— Что же пошло не так?

— В смысле первой фазы — ничего, но отряды «Альфа» были временной мерой. В их задачу никогда не входило устранение угрозы, они должны были всего лишь сдержать ее, выигрывая время для второй фазы.

— Но Вторую фазу так и не завершили.

— Даже не начали, вот в этом и заключается причина, почему американских военных поймали на постыдной неподготовленности.

Вторая фаза была национальным делом, подобных которому не случалось со времен самых черных дней Второй мировой. Такие мероприятия требуют геркулесовых вложений государственных активов и гражданской поддержки. Ни того, ни другого в то время не наблюдалось. Американцы только что пережили долгий и кровопролитный конфликт. Они устали. Они были сыты по горло. Как и в семидесятые, маятник качнулся от воинственных до прямо-таки пацифистских настроений.

При тоталитарных режимах — коммунизме, фашизме, религиозном фундаментализме, поддержка народа — данность. Можно начинать войну, продолжать войну, обрядить всех в военную форму на какой угодно промежуток времени и не беспокоиться об обратной реакции. При демократии ситуация диаметрально противоположная. Поддержку народа приходится лелеять как ограниченный государственный ресурс. И тратить мудро, аккуратно, с отдачей, во много раз превышающей вложения. Америка особенно чувствительна к усталости от войны и ничто не дает такой негативной обратной реакции, как предчувствие поражения. Я говорю «предчувствие», потому что американское общество живет по принципу «все или ничего». Мы — как большой куш, гол, или нокаут в первом раунде. Мы хотим знать — и об это должны знать все остальные, — что наша победа не просто неоспорима, а совершенно сногсшибательна. Если нет… ну, тогда… вспомните, какими мы были до Паники. Мы не проиграли в последнем локальном конфликте, вовсе не проиграли. На самом деле мы справились с очень сложной задачей при минимуме ресурсов и в крайне неблагоприятных обстоятельствах. Мы выиграли, но люди видели все совсем в другом свете, потому что наш национальный дух требовал победоносного блицкрига. Слишком много времени прошло, слишком много денег вложено, слишком много загублено жизней и поломано судеб. Мы не просто растранжирили поддержку народа, мы ушли в полный минус.

Подумайте о стоимости Второй фазы. Знаете, сколько всего требуется, чтобы одеть одного-единственного американца в военную форму? И я имею в виду не только время, когда он будет в ней — обучение, обмундирование, вооружение, пища, кров, транспорт, медицинское обслуживание. Я говорю обо всей сумме, на которую ради него придется раскошеливаться американским налогоплательщикам всю свою жизнь. Это неподъемная финансовая ноша, а в те дни нам едва хватало денег, чтобы сохранить имеющееся.

Даже если бы мы наскребли достаточно средств, чтобы нашить солдатских мундиров для Второй фазы, кто бы стал их надевать? Здесь уже речь идет о сути американской усталости от войн. Будто не хватало «традиционных» страшилок — убитые, обезображенные, сломленные, — появился целый выводок новых проблем. «Преданные». Мы были армией добровольцев, и посмотрите, что случилось с нашими добровольцами. Сколько вы слышали историй о каком-нибудь солдате, чей срок службы увеличили, о каком-нибудь бывшем резервисте, которого после десяти лет гражданской жизни вдруг ни с того ни с сего призвали на службу? Сколько «солдат выходного дня» потеряли работу или дом? Сколько вернулись к разбитой жизни или вообще не вернулись? Американцы — честный народ, мы ждем справедливой сделки. Я знаю, многие нации считали нас наивными или даже инфантильными, но это один из наших священных принципов. Видеть, как Дядя Сэм берет назад свое слово, плюет на частную жизнь людей, плюет на их свободу…

После Вьетнама, когда я служил молодым командиром взвода в Западной Германии, нам пришлось вводить систему поощрений, чтобы удержать солдат от самоволок. После той последней войны никакие поощрения не могли восполнить обедневшие ряды, никакие бонусы, особые условия или онлайн-вербовка, замаскированная под обычные видеоигры.[19] Это поколение уже нахлебалось, и вот поэтому, когда мертвецы начали пожирать нашу страну, мы оказались слишком слабы и уязвимы, чтобы остановить их.

Я не виню гражданское руководство, и не считаю, что мы, люди в форме, им ничем не обязаны. Это паша система, и она лучшая в мире. Но ее нужно защищать, отстаивать и никогда больше не попирать.

В довоенные времена это поселение считалось самым отдаленным на Земле. Здесь, рядом с южным геомагнитным полюсом планеты, над четырехкилометровой ледяной коркой озера Восток, зарегистрирован мировой рекорд минусовой температуры — восемьдесят девять ниже нуля по Цельсию, и вообще в этом месте она редко поднимается выше минус двадцати двух. Тут очень холодно, но больше всего станция привлекла Брекинриджа Брека Скотта тем, что наземный транспорт добирается до нее около месяца.

Мы встретились в «Куполе», укрепленной геодезической теплице, которую снабжает энергией геотермальная электростанция. Эти и другие новшества ввел сам мистер Скотт, когда взял станцию в аренду у русского правительства. Он не покидал ее со времен Великой Паники.

— Вы разбираетесь в экономике? Я имею в виду настоящий, довоенный, глобальный капитализм. Знаете, как он работал? Я — нет, и любой, кто скажет иначе, просто кусок дерьма. Там нет правил, нет абсолютных понятий. Выигрыш, проигрыш, сплошная лотерея. Единственное правило, которое я понимаю, объяснил мне в Вартоне один профессор. Профессор истории, не экономики. «Страх, — говаривал он. — Страх самый ценный товар во Вселенной». Меня это убило. «Включите телевизор, — говорил он. — Что вы увидите? Люди продают свои товары? Нет. Люди продают страх того, что вам придется жить без их товаров». И он был чертовски прав. Боязнь постареть, боязнь остаться в одиночестве, боязнь бедности, боязнь поражения. Страх — наше фундаментальное чувство. Страх во главе всего. Страх продает. Это стало моей мантрой. «Страх продает».

Впервые услышав о вспышках странной болезни, тогда ее еще называли африканским бешенством, я увидел шанс всей своей жизни. Никогда не забуду тот первый репортаж: Кейптаун, всего десять минут самого репортажа и час рассуждений по поводу того, что случится, если вирус когда-нибудь доберется до Америки. Боже, храни новости. Через тридцать секунд я нажал кнопку быстрого набора на трубке.

Я пообщался со многими важными людьми. Они все видели тот репортаж. Я первым предложил реальную идею — вакцина, настоящая вакцина против бешенства. Слава богу, от бешенства не лечат. Лекарство покупают только при подозрении на инфицирование. Но вакцина! Она предупреждает болезнь! Люди будут принимать ее все время, пока есть опасность заразиться!

У нас было множество связей в биомедицинской промышленности и еще больше на Хилл- и Пенн-авеню. Мы получили бы прототип всего через месяц, а предложение составили через пару дней. К восемнадцатой лунке все уже пожимали друг другу руки…