София. В поисках мудрости и любви - Дэ Нирвакин

еще и шестнадцати нет! Каюсь, грешен, — ответил Юрка. — А ты знаешь, какая сейчас молодежь пошла? Они сейчас все с четырнадцати лет этим занимаются! Все поголовно. Это мы с тобой в их годы были примерными учениками, пионерами. Макулатуру собирали, на портфелях с ледяной горки катались. Оглянись по сторонам — теперь совсем другая жизнь пошла! Поверь, они в своих смартфонах такое зырят в интернете! Или, хочешь сказать, у тебя в студенческие годы ничего такого не было?

— Такого точно не было.

— Ты же образованный человек, Жека, вспомни «Ромео и Джульетту», «Лолиту» Набокова…

— Слушай, какой Ромео, какая Джульетта? Опомнись, ты хоть о чем говоришь? Конечно, я не исключаю, что можно влюбиться в школьницу, провожать ее из школы, стихи о любви писать. Но ты подумай, какая у этой малолетки жизнь будет? Она до двадцати лет вряд ли доживет, умрет где-нибудь в притоне от передозировки.

Закрыв лицо руками, Юрик замолк, потом взъерошил на голове волосы и замычал. Случилось нечто совсем, казалось бы, невозможное. Юрик вдруг покраснел — и это был один единственный раз, когда Евгений увидел Юрку покрасневшим, точно сгорающим от стыда.

— И что ты предлагаешь? Ну, допустим, я ее разыщу, извинюсь, — размышлял Юрка вслух. — Ну, допустим, она что-то поймет, решит с этим завязать, начать новую жизнь. В чем я лично сомневаюсь. Ведь на ее место придет другая малолетка! Ничего же не изменится! Как можно что-то изменить в этой дерьмовой жизни?

— Я не знаю, Юрка, честное слово, я не знаю, можно ли что-то изменить. Тем более, можно ли что-то изменить навсегда, — ответил Евгений. — Ты, давай, иди проспись хорошенько.

Вообще-то, Женич сам смертельно устал. Ему казалось, что он не спал больше недели — с тех пор, как устроился сюда ночным сторожем. Он закрыл за Юркой дверь магазинчика. Зашел в ванную комнату, где был самый низкий сводчатый потолок, ополоснул шею, склонившись над керамической раковиной, вытерся полотенцем и сразу завалился спать. Он никогда не стремился выстраивать дружеские отношения с огнями большого города, с мигающими вывесками, с рекламными баннерами, банкоматами и телефонами, но стоило тут немного задержаться, прикоснуться к неписаным законам, которые диктовала система потребления, как жизнь мегаполиса схватила его цепкими клешнями и никуда не отпускала.

В действительности он ничего здесь не выбирал, ничего не решал. Город не предоставлял ему никакого права решать что-либо самому. Все решения были уже учтены, и если что-то не нравилось, система требовала выходить на улицы, устраивать беспорядки и акции протеста. Но от этих акций всепланетарному монстру становилось только лучше, как в средневековье ненадолго становилось лучше пациентам, на любые жалобы которых доктора в черных масках прописывали одну и ту же процедуру кровопускания. Совершенно обессилев от всего этого, от всей этой борьбы с ветряными мельницами, он лежал в темноте цокольного этажа, будто пережеванный и проглоченный многоликим зверем бездны.

***

Он проносился над теплым морем, над гребнями пустыни, над восточным городом с обветшалыми домами, смотровыми башнями, плотно застроенными кварталами. Кое-где внизу виднелись покатистые купола античных храмов, мелькали склепы и старинные мраморные плиты, которыми были усеяны холмы и пригорки.

Редкие деревца вязов и маслин отбрасывали синие тени на золотистую охру каменных уступов, поднимавшихся к старинной крепостной стене. Высоко над стеной сверкал купол изумительной красоты, однако вход в крепость был почему-то замурован камнями. Евгений пролетел над стеной и стал снижаться, маневрируя между дорожками парка и деревьями. Коснувшись ногами земли, он осмотрелся в надежде повстречать кого-нибудь на площадке перед храмом, в который вели семь готических арок, поставленных в ряд, подобно семисвечнику. Но поблизости никого не было.

Тем не менее, со стороны арочного портала до него донесся озорной детский смех, как будто играющий с ним в прятки. Евгений обошел колонны, пытаясь разглядеть, кто от него прячется, однако смех больше не раздавался. Он вышел во двор с каменным колодцем. Чуть поодаль от него в тени одноэтажного здания с башенкой минарета росло черное дерево, ветви которого были подрублены. По всему двору были расставлены остатки коринфских капителей и постаментов, придававших этому месту весьма загадочный вид. Впрочем, загадочным и нереальным было все вокруг — его окружали реплики давно разрушенных архитектурных сооружений, которые продолжали на что-то намекать и каким-то чудесным образом присутствовать в этих разбросанных повсюду камнях.

Обойдя остатки колонн, он заметил за ними девочку, которая во что-то играла сама с собой. Она бросала камешек на известняковый пол и прыгала следом за ним на одной ноге, а потом двумя ногами сразу. Подойдя ближе, он остановился неподалеку от игравшей девочки, заметив римские цифры от одного до десяти, расчерченные на пористых плитах известняка.

— Сыграешь со мной? — спросила девочка, не оборачиваясь к нему.

— Это что, классики? — улыбнулся Евгений, вспоминая правила детской игры.

Не прерываясь и не отвлекаясь на него, девочка продолжала прыгать с одной плиты на другую, повторяя странную считалку:

Один — сам себе господин,

Два — и вот началась игра,

Три — части в одно собери,

Четыре — свет изливает в мире,

Пять — чтобы его принять,

Шесть — он находится здесь,

Семь — светит всем,

Восемь — останется после,

Девять — чтобы его измерить,

Десять — вернись на прежнее место.

Допрыгнув до цифры десять, которая была изображена в виде крестика, девочка обернулась лицом, которое показалось ему знакомым. Но, как обычно бывает в сновидениях, Евгений не мог припомнить, кому именно принадлежало это прекрасное юное лицо, от которого исходило легкое сияние. Девочка посмотрела на него с упреком.

— Ты в самом деле не помнишь меня, Эжьен? — мелодичным голосом произнесла она.

Это было во сне! Евгений вспомнил сон, в котором его однажды так уже называли.

— Лючия? — не поверив глазам, отозвался он.

Она сделала шаг в сторону, разглядывая его чарующим взглядом из-под ресниц. Ей понравилось, что Евгений не назвал ее «Люцифером», этим вульгарным именем из комедийных книжек — именем, которого одни глупцы боялись, а другие обожествляли, хотя и те, и другие неизменно вызывали у нее лишь презрение.

— Ты опять вторглась в мое сознание? Зачем?

— А что, нельзя? Это же сон, здесь все можно, — серьезно сказала она. — Или ты думаешь, что сны принадлежат только тем, кто их видит? Как клочок земли, который обносят забором и называют неприкосновенной частной собственностью?

Она изящным жестом обвела дворик.

— Ты знаешь, где мы находимся?

Евгений оглянулся, заметив справа от себя музейную табличку.

— Музей под открытым небом?

— Почти угадал, — произнесла Лючия, склонив голову набок. — Во дни