Дерево Серафимы - Владимир Царицын

Ленку свои честные глаза, я честно ответил:

– Я все помню. – И добавил, чем свел на нет все Ленкины усилия, направленные на мое обольщение: – Давно это было.

Ленка отодвинулась и проворчала зло:

– Где ходят эти долбанные официанты! Нет, Игнат, ты мне ответь – что должно произойти в этой долбанной стране, чтобы сервис в ресторанах стал таким, как на Западе?

Я пожал плечами.

– Я практически не бываю в ресторанах, ни в наших, ни в зарубежных. Да и за рубежом я был только в Болгарии в восемьдесят шестом, да в Чехословакии, служил там солдатом. Так что сравнивать мне особо нечего, да и не с чем. А ты, я так понимаю, за границу частенько выезжаешь?

– Приходится, – горестно вздохнула Ленка, словно речь шла не о

Римини и Коста-дель-Соль, а о Ямале или Анадыре. – Мотаюсь то в

Испанию, то в Италию. По делам фирмы в основном. А ты-то как?

Устроился в этой жизни?

– Да так…, – нехотя ответил я, – кручусь потихоньку.

– Свой бизнес? Или на дядю работаешь?

– У меня небольшая фирмочка. Поставляю на производства всякую ерунду – железяки, электродвигатели – промышленное оборудование, двумя словами.

– И что, на этом можно заработать? – искренне удивилась она.

– Мне хватает.

Мы поговорили о том, о сем. Чаще всего звучало: "А ты помнишь такого-то?", или: "А ты помнишь такую-то?", "А как у этих дела?",

"Ты с ними встречаешься?". И вдруг:

– Игнат, а Симу Оленину ты помнишь? Черномазенькая такая соплюшка с жиденькими косичками. Татарочка кажется. Да ты ж с ней за одной партой сидел.

Я вздрогнул, хоть и ожидал, что разговор рано или поздно коснется

Серафимы.

– Помню…, конечно.

– А, ну да, ты же с ней до седьмого класса крутил, – в Ленкином голосе прозвучали нотки застарелой ревности.

– До восьмого, – поправил я Ленку.

– Ну да, до восьмого. Но в восьмом она уже не училась. Они, кажется, уехали куда-то?

– Уехали. В Санкт-Петербург. Тогда еще в Ленинград.

– Ничего не знаешь о ней?

Еще бы мне не знать! Но я покачал головой.

– А давай, выпьем за прошлое, – предложил я, уводя разговор в сторону, – за наши школьные годы!

– Давай, – нехотя согласилась Ленка, – хотя, честно говоря, мне больше хочется выпить за наше будущее. А прошлое… Ты сам говорил – это было так давно.

– За будущее не пьют, – заметил я.

– Да, но о нем мечтают и хотят, чтобы оно было лучше прошлого. А ведь оно и правда может быть намного лучше прошлого. – Ленка посмотрела на меня так призывно, что любой другой на моем месте воспылал бы страстью и в тот же момент потащил ее в койку.

Но у меня не было в планах тащить Ленку, куда бы то ни было. И мы с ней выпили за школьные годы. И стали снова вспоминать о друзьях товарищах. Слава богу, про Серафиму она больше не заикалась. То ли поняла, что я не хочу говорить на эту тему, то ли решила – уехала

Сима в Питер, да и бог с ней.

Вместо оговоренных двух часов мы с Ленкой провели в ресторане без минут три часа. Я уже собирался оплачивать счет, невзирая на Ленкины протесты, когда ей неожиданно позвонили на мобильник и сообщили о какой-то неприятности с партией товара, кажется, речь шла о таможне.

Срочно требовалось Ленкино вмешательство. Это было мне на руку – я уже давно размышлял о том, как бы ловчее и естественней уклониться от предстоящей близости с женщиной, которая была мне глубоко безразлична. И сейчас и тогда, тридцать четыре года назад. Я даже хотел признаться ей, что я тоже – не рыба и не мясо, как и выгнанный ею супруг. И что вообще – никакой я не мачо.

Я видел, Ленке очень не хотелось никуда ехать, вернее, ехать на таможню и в срочном порядке разруливать ситуацию с арестованной партией товара. Напротив, ей хотелось ехать со мной. Но… бизнес – есть бизнес. Ленка дала мне свою визитку и попыталась взять с меня честное слово, что я позвоню завтра после трех. Я обещать не стал, сославшись на возможную командировку.

– В любом случае позвони, – сказала Ленка, уезжая на своем серебристом "Мерсе". О "Хеннесси" и "Хванчкаре" она даже не подумала. Если гаишники остановят, откупится.

Я не позвонил.

Зачем? О школьных годах мы с ней поговорили. О грехопадении на выпускном вечере не говорили, но Ленка намекала и мы вспомнили, каждый что хотел и как. Встретиться, чтобы заняться любовью? С новым опытом, но без былой страсти, а может, и без желания? Во всяком случае, с моей стороны.

Заняться любовью… Как странно сочетание этих двух слов. Любовь

– это высокое чувство. Кто-кто, а я знаю это точно – самое высокое чувство. А поставить перед словом "Любовь" слово "заняться" и вся возвышенность тут же исчезает. Любовь становится не чувством, а чем-то низменным, каким-то механическим действом, когда душа сидит, повернувшись к тебе спиной, и со скукой ожидает окончания насыщения плоти удовольствием…

Может, сейчас взять, да и позвонить Ленке? Ее визитка где-то валяется в бумагах.

Я встал с дивана и поплелся к зеркалу в прихожей. Да. Мачо! Не буду я Ленке звонить. Вообще – пошутил я, и не собирался звонить даже. Не хотел бы я рушить в Ленкином сознании свой образ. Пусть в ее памяти я всегда буду мачо.

На вешалке четыре крючка. Полный комплект. Тот, который я безуспешно искал в салоне Ленки Селезневой и в других мебельных салонах и не нашел, мне выточил знакомый токарь с завода имени

Чкалова из куска бериллиевой бронзы. И покрыл лаком.

Новый крючок совершенно не отличается от трех остальных.

6. Пятьдесят один.

Дерево Серафимы практически не требовало ухода. Поливать его надо было три раза за год. Первый раз – в начале января, второй раз – в начале мая, и в третий – в начале сентября. Но обильно и по три дня подряд. Сегодня я сделал первый майский полив. Земля в горшке мгновенно впитала воду и стала почти сухой. На сегодня хватит двух литров, завтра вылью четыре, а послезавтра целых шесть. И потом до сентября. Так мне велела Серафима, и я выполняю ее волю уже целых семь лет…

Она как всегда приехала из своей экспедиции уставшая и похудевшая, черная от солнца как негритоска. Но с блеском в глазах и с цветочным горшком в руках. Как всегда, без вещей (обычно она оставляла их в камере хранения аэропорта), только с горшком. Легко прикоснувшись губами к моей щеке, словно мы не виделись каких-нибудь пару часов, а не пару месяцев, она, не выпуская горшка из рук, сначала заглянула в ванную, спросив на ходу: "Ты один?", и сразу, бросив беглый взгляд в раскрытую дверь спальни, пошла на кухню.

Горшок свой поставила на кухонный стол.

– Один, – ответил я. – Два месяца я в состоянии продержаться.

– Ну и хорошо, – сказала Сима и, поняв по моим глазам, что я действительно один, лучезарно улыбнулась и, наконец, бросилась в мои объятия.

– А это что за коряга? – спросил я, когда мы, приходя в себя после бурных постельных баталий, сидели на кухне и курили, смешивая сладкую горечь сигарет с терпкой горечью кофе без сахара. Вернее, без сахара пила Сима, она так привыкла в своей Америке. Я же позволял себе ложечку другую сахара, за фигурой мне следить было не нужно. Впрочем, и Серафима в свои сорок шесть на лишние граммы жира на боках и бедрах пожаловаться не могла. Откуда им взяться при ее-то образе жизни? Тем не менее, кофе пила без сахара.

Дерево и впрямь напоминало корягу с черным, перекрученным вокруг оси стволом, четырьмя отростками, похожими на обрубки ветвей и без единого листика. Верхушка дерева тоже представляла собой обрубок.

– Это не коряга, – возразила моя негритоска, – это дерево…, – и она произнесла мудреное латинское название, которое я тут же забыл.

Я и теперь не могу его вспомнить. Пытался. Как-то даже купил в книжном магазине толстый батанический атлас и хотел отыскать в нем подарок моей возлюбленной, но не нашел. Потом пригласил в дом малознакомого ботаника, товарища Борьки Тубарова. Тот долго рассматривал растение, нюхал его, ковырял кору, пробовал на вкус, чесал затылок и бормотал что-то по латыни, но к концу своего знакомства с деревом Серафимы вынужден был признаться, что понятия не имеет, что это такое.

– Это очень редкое дерево, – продолжала Серафима. – Оно растет только на одном из островов Каролинского архипелага, больше нигде в мире.

– Так ты сейчас оттуда?

– Оттуда. Я же тебе писала.

– Ты писала про Тихий океан. Какой он красивый и бескрайний. Я думал, ты опять была на Курилах.

– Вот именно, Тихий океан огромен. Я была на Каролинских островах…А на Курилы я полечу завтра, – добавила она, словно сообщала мне, что планирует завтра пробежаться по магазинам.

– Как это завтра? – не понял я. Обычно, из экспедиции Сима прилетала на два-три дня ко мне, а потом возвращалась к себе домой, в штаты. – Как это на Курилы? Ты ведь только что из экспедиции.

– Сообщили, что Колокол начинает ворчать.

– И что? Пусть себе ворчит.

– Я должна быть там.

– Ты совершенно себя не жалеешь, Сима, – возмутился я. – Ну, сколько можно мотаться по свету? Человечество все равно не спасти.