Перед бурей - Нина Федорова

смрадного огня». Но веры Егор не потерял, наоборот, она возрастала при виде торжествующего зла. Богохульство свидетельствовало уже о скором конце мира. Единственное, что было нужно человеку «в последние времена», – это сохранять веру и в чистоте сердца готовиться к концу. Он жил «у порога» в вечность, и за этот порог обращены были его мысли и взоры. «Града пребывающа не имам», да и не нужен этот град, ибо всё уже обречено на горькую погибель, всё, кроме человека, кто живёт по Божьему слову.

Этот Егор и вёз Головиных на новогодний бал. Здание офицерского собрания было иллюминовано. Издали на тёмном фоне его контур был нарисован лёгкой огненной линией. Подъезжали гости. Смех, радостные и возбуждённые голоса звенели в воздухе. Дрожа от волнения, Мила вошла в собрание.

Георгий Александрович ожидал её внизу с букетом. Он сказал, что счастлив её видеть. От его слов всё засветилось, волшебно засияло для Милы. Она не вошла, она впорхнула в зал.

Все Головины всегда танцевали прекрасно. Пара Мила и Мальцев притягивала восхищённые взоры. Пожилые, уже не танцевавшие дамы вскоре заметили, что поручик Мальцев танцевал только с Милой, делая исключение лишь для тех, кому обязан был, так сказать, «служебным» вниманием, по должности. Кое-кто видел и букет, и не один пронизывающий взгляд был брошен на эту пару.

В оживлении зала, в движении танца невозможно было, конечно, вести тот разговор, о котором мечтала Мила, спросить: вы любите меня? как крепко? как долго? – но теперь Мила уже радостно отдаляла этот момент. Георгий Александрович был всем, чем должен быть влюблённый жених во время бала: ни к чему совершенно нельзя было придраться, и Мила теперь удивлялась своим прежним мыслям и подозрениям.

Близилась полночь. Все были приглашены к столу. Мила, посаженная рядом с Жоржем, неподалёку от председательского места полкового командира, теперь обращала на себя не только дамские, но и мужские взгляды: кое-кто начинал предполагать и догадываться.

Столы блестели серебром и хрусталём. Сияли огни. Благоухали цветы. Звучал смех. Играла музыка. Вечер проходил на редкость оживлённо и радостно. И кое-кто отмечал, что ни один прежний год не был встречен так счастливо, как этот! Увы! роковой для многих, для многих уже последний – 1914 год.

Оставалось десять минут до полуночи. Подавали десерт и шампанское. Командир полка встал для традиционной приветственной речи. Речь, по обычаю, была краткой, состояла из поздравлений и пожеланий. Но сегодня он добавил, что Новый год начинается прекрасно. И он огласил помолвку Жоржа и Милы.

Новость эта была так неожиданна, что на минуту воцарилось глубокое молчание. Тишина эта в средине такого многошумного вечера словно остриём пронзила праздник. И в этот странный момент тишины раздался тонкий звук разбитого хрусталя: Саша Линдер уронила бокал, он разбился, и вино разлилось по скатерти и полу.

Но уже поднялись первые голоса шумных поздравлений, восклицаний, звон часов, гром музыки и пожелания счастья в новом году. В общем радостном возбуждении, казалось, забылось и неловкое удивлённое молчание гостей в ответ на объявление помолвки, и инцидент с бокалом Саши. Они не забылись, конечно. Они были отложены, чтоб затем, на свободе, завтра, хорошенько обдумать всё и расценить. Саше на подносе принесли новый бокал, но он был иной формы, чем у всех остальных, – и это выделяло её от всех гостей. Взглянув на бокал, каждая дама взглядом своим говорила: она! Саша! от такой дамы – и такая неловкость!

Но Саша Линдер ничем не проявляла какого-либо душевного волнения, растерянности, беспокойства. Сидя около своего безобразного мужа, она спокойно сияла красотою. Между тем дамы бросали теперь любопытные взоры – мимо Милы – на Сашу и Жоржа. От них всегда ожидали романа, лишь потому, что оба были бесспорно первыми по красоте. И то, что внешне никакого романа заметно не было, только усиливало подозрения. Как? Ничего? Он – адъютант её мужа – и ничего? Он – по должности – бывал в её доме чаше, чем у других, он видел её чаще, чем других дам, – и ничего? И вот он женится – неожиданно, не поухаживав, хотя бы для вида, за невестой. А Саша и не знала, очевидно, об этом. Ей говорят: «обручён!» – и она роняет бокал. Такая неловкость – и от такой дамы!

Но всё это было пока только в умах. Внешне – как и всегда в полку: манеры были корректны и приветливо-дружелюбны. Существовала, конечно, интрига, существовала и сплетня – но осторожная, искусная, хорошо замаскированная, плелась она лишь в кругу верных друзей, в полутёмной гостиной. А затем выносилась в свет в якобы весёлой, незлобивой болтовне, с каплей яда, хорошо скрытой внутри.

Но и пауза, следовавшая за объявлением помолвки, – непредумышленная и тем более красноречивая – была, конечно, замечена всеми. Родители Головины были ею задеты, но понимали её как реакцию на неожиданность и задавали себе вопрос: разумно ли было уступить настойчивой поспешности жениха? Но они знали, что истинная причина – болезнь матери Жоржа – будет известна всем завтра же, и это успокаивало их.

Полная счастья, Мила была единственным человеком в зале, не заметившим ничего. Поручик Мальцев, хотя и не выказывая этого ничем, был очень задет. Он знал, что никто в полку не признавал его совершенно «своим». Но сам он по отношению ко всем был безукоризненно корректен и такой же корректности требовал к себе. Он чувствовал себя оскорблённым и за Милу, и в нём встало желание защищать её, ограждать и беречь. Это было первым тёплым движением его сердца к ней.

Бал продолжался шумно и весело.

Все, и особенно товарищи Жоржа, старались усиленным вниманием загладить прошлую неловкость. Единственной дамой, которая оставалась сама собою, как всегда, была Саша Линдер. Она поздравила жениха и невесту совершенно так же, как поздравила бы всякую другую пару.

Как была счастлива Мила! По временам она сжимала руку до боли в пальцах и говорила себе: «Вот и я счастлива! Я счастлива! Я счастлива!»

Лился свет, лилась музыка. Мила кружилась в вальсе в объятиях Жоржа, и он говорил ей:

– Вы необыкновенно прекрасны сегодня.

Новогодние балы обычно длились до рассвета. Головины боялись, чтобы Мила не утомилась, – ей вскоре предстояла поездка в Петербург. Ещё до бала решено было, что она отправится домой в два часа и Жорж проводит её.

Это возвращение домой наедине с женихом было тем моментом, который Мила назначила для разговора о любви.

Накинув свою лёгкую соболью шубку, подвязав ленты капора бантом под подбородком, она легко сбежала вниз по ступенькам, счастливая, видя, что Жорж уже стоит у выхода, ожидая её. Он смотрел на неё, пока она бежала вниз по ступенькам, смотрел,