День 21. Книга вторая (СИ) - Грэм Анна "Khramanna"

По дороге мне не попался ни один патрульный экипаж, и я без проволочек добралась до Подразделения, припарковав машину на своём месте подземной парковки. Сонный дежурный поприветствовал меня у лифта ленивым кивком головы. Дежурная боевая группа кучковалась у стрельбища — я видела их затылки, поднимаясь на стеклянном лифте на свой этаж. Они с нетерпением ожидали окончания смены — оставалось ещё два с половиной часа. Я вышла из лифта и лоб в лоб столкнулась со стеной тяжёлого, почти физически ощутимого звука — взвыли закрепленные на внешней стороне здания динамики. Комендантский час закончился.

Продираясь сквозь него, заткнула кулаками уши, я добралась до кофемашины в опенспейсе. На столе блестели круги от чашек и подсохшие кофейные лужицы, щедро усыпанные крошками крекеров — умники не слишком аккуратные ребята, видимо, их заточенные под мыслительные процессы мозги не размениваются на такую мелочь, как помыть за собой чашку. Я взглянула на рабочее место Браунинга: синий пиджак на спинке кресла, три здоровенных монитора без единой пылинки, девственно чистый рабочий стол и пластиковая безделушка с эмблемой Академии — такую выдавали особо отличившимся выпускникам. В отличие от его коллег, на его столе не красовалась почерневшая от частого использования и редкого мытья посуда — он предпочитал пить кофе внизу, в кафе. Сбегал, чтобы побыть в одиночестве. С тех пор, как я узнала его ближе, я смотрела на его привычки в ином свете, они приобретали теперь другой смысл. Мысль, что сегодня я увижу его снова, царапнула где-то в груди чувством волнения. Я усмехнулась — кажется, Дэмиан всё-таки добился чего хотел. Взаимности. Вот только всё это оказалось слишком сложно…

Зёрен — а точнее плотно сформованного в виде них субстрата — внутри кофемашины не оказалось, и я, встав на стул и проклиная свой низкий рост, кое-как разыскала упаковку на самой верхней полке. Я не сразу поняла, что произошло, но от неожиданности выронила пакет: кофейные зёрна разлетелись по полу с мерным, шуршащим звуком, словно разбегающиеся насекомые. Звук этот перекрыл утробный, зловещий вой сирены. Она была ниже по тону и длиннее сирены отбоя. Это была тревога первой степени.

— Чёрт, — прошептала я, вмиг потеряв голос. На дрожащих ногах я слезла со стула, поскальзываясь и с хрустом давя зёрна подошвами, помчалась в кабинет Максвелла. Распахнув дверь так, что она грохнула о стену, я увидела, что на информационной панели взбесились датчики — панель мигала красным и жёлтым, словно рождественское дерево. Рождество. Похоже, мы до него не доживём…

Комм взбесился — на него стали поступать сообщения. По лестнице загрохотали шаги — через минуту взбудораженные бойцы в количестве семи человек топтались на пороге моего кабинета, ожидая от меня информации. Её было слишком много, я не знала, с какой стороны схватится за неё. Выбрав голосовое сообщение от техника с военной базы, я включила его так, чтобы слышали все.

«Щит отключился. Внимание. Северный метеорологический щит не работает! На город идут токсичные осадки. Тучи собираются, ребят!»

В голоса техника едва ли не слышались слёзы, но мне было не до эмоций. Нужно было действовать немедленно

— Парни. Охрана периметра по инструкции, проверка герметичности помещения, бегом! — скомандовала, повысив голос, чтобы испуганные здоровенные лбы, наконец, отошли от шока и зашевелились. Угрожающий гул сирены словно повторил мои слова. Эту сирену слышал сейчас весь город… Я подошла к громкоговорителю и щелкнула рычажком включателя. Жители, прильнув к радиоточкам, ждали объяснения. И я была обязана его дать.

— Говорит инспектор Первого подразделения Отдела по ликвидации последствий Катастрофы Флоренс Белл, — голос предательски дрожал, дрожали колени и руки, мой голос сейчас транслировался в каждом доме и на каждой улице, моим голосом говорил сейчас целый город, это была непереносимая ответственность. — Сегодня в четыре пятнадцать произошло отключение метеорологического щита. Настоятельно прошу каждого из вас оставаться дома, не выходить ни при каких условиях, даже в полной защите до возобновления работоспособности щита. Немедленно проверьте окна и двери, заткните щели. Если вы находитесь вне дома, оставайтесь там, где находитесь. Если новость застала вас на улице, найдите ближайший пост дезинфекции, сделайте все необходимые процедуры и позвоните в госпиталь. За вами приедут и окажут помощь. Пейте воду, примите иммуномодулятор. Берегите себя и близких. И, пожалуйста, самое главное, не выходите из дома.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})

Те кто оказался сейчас на улице — курьеры, собачники, спешащий со смен медперсонал — уже заражены. Кому-то из них удастся выжить, кому-то нет. Сейчас я не могла ничего сделать, только ждать вместе со всеми. Ждать, когда восстановят щиты. И ровно так же никуда не высовываться из Отдела.

Выезжать имели право только медики и полиция — в таких случаях им полагалось обряжаться в костюмы А+, в которых военные работают непосредственно вблизи океана. Они похожи на скафандры, в них нереально двигаться, но только они способны защитить от высокой концентрации токсина. Медики выезжают, чтобы забрать заражённых. Полиция чтобы отлавливать сопротивляющихся госпитализации. Скоро госпиталь переполнится. Я снова подумала о родителях. Наверное, они ещё дома. Наверное, они слышали меня. Я сжала в ладони прямоугольник коммуникатора так сильно, что рёбра впились мне в кожу, и чуть не вскрикнула, когда он завибрировал у меня в руке. На экране высветился номер дома.

Я приняла вызов.

— Здравствуй, Колокольчик.

Голос отца был тихим и обеспокоенным. Это было так неожиданно, что я растеряла все слова. Это было так не вовремя, что мне хотелось сбросить вызов.

— Привет…

Повисло неловкое молчание. Я готовилась к тому, что он начнёт осуждать меня за то, что я не звонила, что я забросила их. И готовилась обороняться. Невидимые глазу, опасные, как сама смерть, взвеси токсина, атакующие крохотное окно моего кабинета снаружи, волновали меня сейчас гораздо меньше, чем собственное чувство вины, смешанное с давней обидой. Почему именно сейчас? Сейчас я как никогда обязана быть собранной, а выяснение отношений с собственной семьёй этому никак не поспособствуют. Я была одна столько времени, я научилась справляться без них, да и, судя по всему, они без меня, так почему же именно сейчас? Когда у меня чертовски мало времени.

— Ты дома? — он отозвался первым. Вопрос был нейтральным, но даже в нём я углядела скрытый подтекст.

— Нет, я на работе. А что?

— Просто услышал твой голос и… очень разволновался. Я надеюсь, ты была в помещении, когда… когда это случилось?

Он заикался, будто забыл, как разговаривать. Или забыл, как разговаривать с дочерью. Нет, он не пытался на меня давить — мне просто показалось, да я и не ожидала ничего иного после нашего последнего разговора — он действительно тревожился. Жаль только, что происшествие стало единственным весомым поводом узнать, наконец, как я.

— Да, я приехала на работу пораньше.

Словно чувствовала. Я поняла это только сейчас — какая-то неведомая сила разбудила меня жуткими кошмарами, словно предупреждала о том, что быть беде. И эта неведомая сила — предчувствие беды — направила меня на работу раньше, потому что без Максвелла я оставалась единственным достаточно квалифицированным специалистом, способным хоть как-то управлять ситуацией. От моих действий зависели тысячи жизней, но я не могла сделать ничего — кроме контроля — пока не восстановят щит.

— А вы? Дома? — вкрадчиво, словно прощупывая почву, поинтересовалась я. Мне всё ещё не верилось, что это первый нормальный — без упрёков и осуждения — разговор с отцом за долгие два года.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})

— Я да. А мама в госпитале, на дежурстве… — он вздохнул, — надеюсь, всё обойдётся.

— Она пробудет там не меньше трёх недель. С момента восстановления щита. — Так положено по инструкции. Когда с военной базы придёт официальное подтверждение о восстановлении работоспособности щита, начнётся карантин. Двадцать один день. И я надеялась, что она не заразиться за это время.