Служу по России - Савва Ямщиков

От казаковской бригады осталось трое: Борис Николаевич Лебедев, Иван Орестович Алексеев и Виталий Геннадьевич Журавлёв. Всем им уже за семьдесят, но они по-прежнему продолжают совершать свой скромный на первый взгляд подвиг. И когда я в тот приезд в очередной раз шёл по роскошным залам дворца, у меня перед глазами стояли лица этих людей. Главное в них – любовь к своему делу, и она делает лица удивительно выразительными и сильными. Я тогда никого из них не смог повидать и послушать неторопливый и обстоятельный разговор о делах обыденных и насущных. Зато мне удалось познакомиться с завершающим этапом восстановления Янтарной комнаты. И это ещё один подвиг русских реставраторов. Не могу сейчас перечислить всех героев, тех, кто работал, внося вклад в уникальное возрождение шедевра. Руководитель работ – Борис Павлович Игдалов, директор Царскосельской янтарной мастерской. Его помощник Александр Крылов показал мне отдельные элементы восстанавливаемой комнаты, рассказав о тонкостях и методах её восстановления. Меня поразили его слова: «Янтарную комнату не надо искать. Она умерла. Янтарь – материал очень хрупкий и недолговечный. Пока комната находилась во дворце, за ней постоянно следили, заменяли устаревшие фрагменты янтаря на новые. А если она хранится в подземелье, то от нее ничего не останется. Наш же янтарь мы покрываем специальной плёнкой, он не будет разрушаться». Кстати, в дни празднования 300-летия Петербурга посетители Царского Села смогли увидеть возрождённое чудо и воздать славу его творцам.

Работа по восстановлению убранства царскосельских интерьеров – главное, чем жил в это время музей. Главный хранитель – Лариса Бардовская, жена моего друга, реставратора Юрия Боброва – проректора Санкт-Петербургской Академии художеств. Приезжая в Царское, я не устаю наслаждаться тем, как работают она и её коллеги. Вот и сейчас Лариса с нескрываемой радостью провела меня по устроенной ею экспозиции «Николай и Александра», разместившейся в Александровском дворце. Перед глазами, словно наяву, образы венценосной семьи, их трагическое время, заботы, тревоги, поиски путей к Богу. Меня поразила скромность обстановки, лишённой какой-нибудь пышности, показной мишуры. О каком царском золоте говорят нынешние «пытливые» историки и доморощенные политики? Последний император всё до последнего рубля отдал на содержание армии. Я задавал на выставке этот вопрос себе: почему же не приняли опальную императорскую семью их родственники в Англии? Ответ один – не нужны им были люди, следующие канонам и принципам русского православия, впоследствии причисленные к лику святых. Экспозиция в Александровском дворце по сию пору стоит у меня перед глазами как свидетельство чистоты и непорочности людей, творящих отечественную историю.

Возвращаясь из Царского Села в Петербург, я снова вспоминал о Купрееве. Не убери тогда с дороги подразгулявшаяся «демшиза» его и ему подобных, таких, как Н. И. Рыжков, – история России пошла бы по иному пути. А теперь Петербург стал «бандитским», и не по воле тамбовских, воронежских и других «братков», а по мановению рук болтливого Собчака с супругой и его духовных наставников, потакавших каждому разрушительному начинанию бракоразводного юриста.

Я ездил по Питеру, подвергнутому поспешному юбилейному ремонту, и думал: увы, ремонта этого хватит ненадолго. Аврал, подновление декорации, потемкинские деревни. Да, конечно, центр намарафетят к торжествам и ублажат глаз властей предержащих. Но отойдите немного в сторону, загляните в подъезды: повсюду вонь, грязь, шприцы наркоманов. Трудно было Яковлеву – губернатору, получившему расхристанное собчаковское наследие. Раньше бы Общество охраны памятников кардинально вмешивалось в процесс ремонта и реставрации. Сейчас не до Общества охраны и Обществу не до губернаторских забот. Сейчас всё идёт по рыночному накату бесконтрольно. Несколько лет назад меня поразили результаты проверки Счётной палатой, которой руководил один из прорабов перестройки Болдырев, процветающего Государственного Эрмитажа. То, что комиссии не были предъявлены десятки единиц хранения, отсутствующие по непонятным причинам, и не подтверждены страховки выставок, отправленных за рубеж, у истинных музейщиков может вызвать шок. Из бесчисленного множества демократов Болдырев, один из создателей «Яблока» (к счастью, быстро его покинувший разочарованным), вызывает доверие и не заставляет сомневаться в его порядочности. Ответ же руководства Эрмитажа напомнил мне лепет нашалившего ребенка. А вот на чудовищный сюжет, показанный в еженедельном политическом обозрении «Постскриптум», где ведущий, один из самых профессиональных журналистов-аналитиков Алексей Пушков рассказал, как в Петербурге снимается супердорогая порнопродукция на фоне Царского Села, Эрмитажа, а в Русском музее – даже во дворе за решёткой, ответа вообще не последовало. Да, после смерти и похорон выдающегося деятеля русской культуры, почти тридцать лет возглавлявшего Русский музей Василия Алексеевича Пушкарёва, я лично и не ждал реакции петербургских музейщиков на тревожное ЧП…

Вернувшись из поездки обратно в Москву, я пошел на кладбище, к могиле Сергея Купреева. Годы болезни лишили меня возможности участвовать в обрядах памяти у места его захоронения. Я не донёс целиком большой букет гвоздик до усыпальницы любимого друга. Олег Комов, Георг Мясников, под началом которого трудился я в Фонде культуры, кинооператор Александр Княжинский, актёр и режиссёр Валерий Приёмыхов – все они так рано ушли из этой жизни, ушли, оставив нас наедине с бандитскими городами и беспределом пошлости, блатными песнями, которые верещат расхристанные демократы по собственным телеканалам, напоминая персонажей из «Ночи на Лысой горе». Сергей Купреев погиб на своем посту как герой. Лучше бы этот героизм оказался невостребованным, лучше бы он продолжал жить. И нам жилось бы легче, уверен в этом.

Зеркало Тарковского

Два чувства сопутствуют моим воспоминаниям о шестидесятых: тоска по молодости ‘и благодарность Богу за прекрасное то время, полное надежд, творческих радостей, общения с людьми ярчайших талантов и судеб. Кино занимало отнюдь не последнее место среди этих радостей молодого бытия. В ту пору мне ещё разрешали ездить за границу, и я был избалован ретроспективами Бергмана, Бунюэля, Антониони, Куросавы. После этих кинопиршеств не очень-то тянуло к советскому экрану. Разве что по мальчишеской привычке хотелось иногда пересмотреть «Чапаева», «Александра Невского», «Мы из Кронштадта» или восхититься ещё раз «Балладой о солдате», «Журавлями» с Татьяной Самойловой. Вот почему, несмотря на уговоры друзей, уже побывавших на «Ивановом детстве», я сомневался и упорствовал. Жалко было тратить время на очередную продукцию Мосфильма.

Может, и к лучшему, что «Иваново детство» я увидел не среди столичной суматохи, а в Пскове, куда приехал в командировку. Из окошка гостиничного номера хорошо читалась реклама соседнего кинотеатра. Я перешёл проспект и остался наедине с творением молодого режиссёра Тарковского. После сеанса долго сидел на берегу Псковы: история столь непохожего на советских киноподростков героя, запечатленная невероятно свободной в своих движениях камерой оператора Юсова, не отпускала, заставляла вновь вспоминать самые пронзительные сцены. Хотелось поблагодарить актёров за искреннее, страстное, подлинное искусство. Случай не заставил себя ждать…

Надеюсь, кто-то из моих сверстников ещё напишет о московском кафе «Националь» середины прошлого века. Право, этот клуб любителей долгих и вольных застольных бесед, ласково именовавшийся «уголком», заслуживает мемуаров не меньше, чем прославленная парижская «Ротонда».

Получая скромную зарплату сотрудника реставрационной мастерской, я тем не менее умудрялся скроить свой бюджет таким образом, чтобы ежедневно отмечаться на «уголке». Влекли меня в это место не алкоголь, не изысканные блюда, а завсегдатаи «уголка». Это были люди самых разных профессий и увлечений – от Юрия Олеши, Михаила Ромма, легендарного разведчика Абеля до суперфарцовщика Рокотова, впоследствии расстрелянного по личному указанию Хрущёва. По молодости, скудости собственной биографии я тогда мало говорил и, как губка, впитывал опыт и знания людей бывалых. Так, однажды, весь уйдя в слушание-лицезрение, не сразу заметил, как к моему столику подсел знакомый художник. Его спутник, невысокого роста, по-юношески стремительный, добродушно улыбаясь, обратился ко мне без формальностей: «А, это и есть Савелий Ямщиков! Давно вас ищу, чтобы поговорить о важном для меня деле. Мы с Адроном Кончаловским заканчиваем сценарий об Андрее Рублёве. Даст Бог, запустимся в производство. Хотел бы пригласить вас в консультанты».

В Русском музее. Кинорежиссер Андрей Тарковский и кинооператор Вадим Юсов слушают рассказ о чудесном «ферапонтовском явлении». Ленинград. 1964 г.