Карибский брак - Элис Хоффман

Отвернувшись от окна, я увидела в комнате месье Пети.

Любовные утехи меня не интересовали, но я со страхом ждала, когда муж начнет приставать ко мне со своими желаниями. Мама запугала меня своими предупреждениями.

– Мы теперь женаты, – напомнил мне муж.

– Да, знаю.

– А что еще ты знаешь об этом? – спросил он, глядя на меня так, как не глядел до сих пор.

– Ничего, – призналась я.

Я подумала о том, как тянет друг к другу Жестину и Аарона, даже когда они не хотят этого. И даже просила Жестину рассказать мне все, что она знает о любви, но она отказалась.

– На словах это будет звучать глупо и нелепо. Ты воспримешь все по-другому, когда это случится с тобой. Это можно понять только на собственном опыте.

Месье Пети отвел меня в спальню и объяснил, чем люди занимаются в темноте. Затем он раздел меня. Я позволила ему сделать это, хотя думала о том, что могу в любой момент убежать в детскую, запереться и переночевать на полу. Он положил руку мне на грудь. Я не сопротивлялась. Он сказал, что не сделает мне больно, но его прикосновения словно обжигали меня. Он, отодвинувшись, спросил, все ли со мной в порядке. Я кивнула, ожидая, что будет дальше. Я уже начала испытывать некоторое разочарование, поскольку настроилась на определенное поведение мужа, а он вел себя по-другому. Женщины на рынке говорили, что в мужчинах в этот момент просыпается зверь, они становятся рабами своих желаний. Мама тоже говорила о каких-то несдержанных действиях, которые меня заинтересовали. Я вспомнила сказку Перро о Синей Бороде, у которого было много жен, и все сходили с ума по нему, несмотря на его плохое обращение с ними.

А месье Пети вел себя спокойно и обращался со мной с нежностью, которой я не ожидала. Он не допускал никаких грубостей и только прижал меня к себе. Я почувствовала, что он желает меня, и это было очень любопытно. Это была не любовь, но все же какая-то страсть – возможно, голод физической близости, который он испытывал после смерти жены.

Держа меня одной рукой за ягодицы, он просунул другую между моих ног. Это пробудило во мне сильное желание. Может быть, это было нехорошо с моей стороны? Я почувствовала, что внутри меня разливается какой-то непонятный жар. Мысли мои смешались. Мне показалось, что в бархатном кресле у стены сидит какая-то тень. Я даже явственно услышала ее вздох. Всего один. Отодвинувшись от месье Пети, я уставилась на кресло. У меня было ощущение, что за нами наблюдают, хотя в комнате, кроме нас двоих, никого не было.

– Что-то не так? – спросил меня муж.

Покачав головой, я закрыла глаза. Если тут присутствовала первая мадам Пети, это было ее право, а я имела право не обращать на нее внимания. Мне казалось, что я нахожусь вне своего тела, словно мой дух порхает над нами и я вижу себя сверху. Я была в каком-то сне, но при этом ощущала жар внутри. Наверное, я дрожала, словно вылетела вместе с мотыльком из своей старой спальни, в которой никогда больше не буду спать.

Месье Пети опять сказал, что, если я хочу, он может подождать, пока я не привыкну к нему, но я не хотела этого. Мы были женаты, и я попросила, чтобы в нашу первую брачную ночь он думал обо мне, а не о своей первой жене. Больше я никогда не обращалась к нему с такой просьбой, а если он порой называл меня Эстер, я не обращала на это внимания.

Мне очень многому надо было научиться: ухаживать за детьми и воспитывать их, вести домашнее хозяйство. Я очень скоро потеряла бы голову, если бы не Розалия. Она была хорошим наставником. Она сообщила мне, что родилась на Сент-Томасе, на старой датской ферме, и приобрела навыки в кулинарии еще маленькой девочкой. На кухне мы стояли рядом, надев фартуки и повязав головы платками. Я научилась готовить куриный суп с лаймовым соком, освоила все рецепты Розалии, и прежде всего любимое блюдо детей – фонджи, кашу из кукурузной муки с овощами, которую и сама очень любила. Дети играли во дворе целыми днями, так что стирки хватало, и выстиранная одежда сушилась на двух длинных веревках почти постоянно. Она пахла морским воздухом; перед глажением Розалия спрыскивала ее лавандовой водой. Давид уже посещал школу при синагоге, Самуил же ходил за мной по всему дому, как собачонка. Я позволяла мальчикам ложиться спать поздно – меньше всего мне хотелось требовать от них строгого соблюдения дисциплины. Часто месье Пети читал в гостиной, а я в это время играла с детьми.

– Вы боялись, что не будете любить их, а теперь я боюсь, что вы их слишком сильно любите, – упрекала меня Розалия.

– Слишком сильно любить невозможно, – смеялась я.

Но Розалия сказала, что я не права. Мы сидели на террасе и пили чай с имбирем. Понизив голос, она рассказала мне, что у нее был ребенок, который умер в младенчестве. Она слишком любила его и считала, что Бог наказал ее за гордыню. Ребенок кашлял кровью и горел у нее на руках, как в огне. Когда он сосал молоко, оно вскипало у него во рту. Возможно, именно материнское молоко и убило его, прошептала Розалия. Хотя прошло уже несколько лет, ее душевная рана не заживала, и она не могла вспоминать это без слез. Обняв Розалию, я убеждала ее, что ни ее Бог, ни мой не могут быть настолько жестоки. Не может быть, чтобы ребенок умер от молока. Наверное, у него была желтая лихорадка, и никто в этом не виноват. Я была молода и думала, что могу понять горе матери, но я даже не подозревала, как оно может быть глубоко.

Розалия была настолько тактична, что не стала говорить, как глупо с моей стороны давать ей советы. Наверное, она с сочувствием относилась к моей тупости и считала ее неопытностью, а потому лишь молча обняла меня. Но и после этого я часто слышала, как она тихо плачет в уголке по своему малышу, которого слишком сильно любила.

После чая у мадам Галеви завязался разговор о детях-сиротах, о больных и о тех, кому не везло в делах. Были запланированы благотворительные обеды, чтобы собрать средства для нуждающихся; мы составили отчет, который надо было представить всем членам комитета. Подробно обсудили тех, кто нарушал общепринятые правила, в том числе мужчин, которые посмели завести, помимо жены нашей веры, еще одну жену – а может быть, и семью в районе гавани. В таком обществе, как наше, малейшее отклонение от нормы необходимо было выявить сразу. Разбирали скандальный случай с Натаном Леви, который переехал в Шарлотту-Амалию из Балтимора. Он занимал почетную должность американского консула, но, как говорят, действовал на этом посту неподобающим образом. Больше всего женщин возмущало то, что он жил с негритянкой по имени Сандрина и разгуливал с ней повсюду, как со своей женой. Я видела их лишь однажды, когда ходила на рынок с Адель. Она смотрела на них с интересом.

– Мама говорит, что это брак цапли с попугаем, – заметила я.

– Вот как? – презрительно бросила Адель. – Твоя мать ничего не понимает в жизни. Они не птицы, а люди, которые любят друг друга.

Леви был членом нашей конгрегации, и хотя было послано несколько писем в Вашингтон государственному секретарю США Джону Куинси Адамсу, открыто высказать претензии Натану Леви никто не осмеливался, так как он был влиятельным человеком и помогал многим на острове в их делах. Люди ограничивались тем, что переходили на другую сторону улицы, если видели эту женщину или их обоих, прогуливавшихся под руку.

Мне захотелось навестить подругу, и я пошла к Адель домой. На террасе Жестина разбирала белье.

– Я думала, ты слишком занята своей замужней жизнью, чтобы прийти ко мне, – сказала она. – А на сегодняшнее собрание ты не ходила?

– У меня трое детей на руках, так что я ушла, не дожидаясь окончания. – Я надеялась, что найду в будущем предлог, чтобы совсем не посещать эти собрания.

Жестина бросила на меня мрачный взгляд.

– У тебя есть один верный друг, – сказала она с упреком.

– Ага, а у тебя два. Как поживает Аарон?

Жестина горько усмехнулась:

– Понятия не имею.

Она сказала, что Аарон избегает ее. Он дважды не приходил на свидания, о которых они договаривались. Она бросала из сада камешки в его окно, но он не вышел.

– Может, он спал? Его не добудишься. И к тому же он ленив, как тебе хорошо известно. – По правде говоря, в его лени было даже что-то привлекательное. Он не любил торопиться и предпочитал вести долгие разговоры с коммерсантами, нежели работать в магазине моего отца. Он явно считал физический труд ниже своего достоинства.

Жестина помотала головой:

– По-моему, кто-то настроил его против меня.

Мы обе понимали, что этим «кем-то» была, скорее всего, моя мать.

– Не надо было брать его с собой на прогулки, когда он просился, – сказала я. – От него всегда были одни неприятности.

– Неправда. – Жестина запихала белье в плетеную корзину. – Неприятности достались нам по наследству.

Жестина покончила с бельем, и мы пошли на холмы, как часто делали до моего замужества. Она была права: мои новые обязанности отнимали у меня столько времени, что я не уделяла достаточного внимания своей лучшей подруге, а ведь мне ее так не хватало. Мы болтали, взявшись за руки, пока нас не настиг налетевший дождь, и побежали искать укрытие. Ливень сменился моросящим дождиком. Вокруг пахло зеленью и свежестью. На острове было не меньше сотни разновидностей дождя – от такого, при котором все темнело, до грибного дождичка, от бурь с ураганами до редких ленивых капель или зимних ливней. Мы использовали листья банана в качестве зонтиков и прятались под деревьями. В ясные дни были видны Козлиный остров и Водный, где скот свободно пасся на влажной соленой траве. Солнечные лучи пробивались сквозь дождевую завесу; небо расцветилось разными красками. Снова стало жарко; мы улеглись в высокую траву на лугу и стали плести гирлянды из травы и прутьев. Если бы кто-то прошел мимо, он нас и не заметил бы – разве что трава колыхалась от нашего дыхания.