Patrida - Владимир Файнберг

— А летом? — он поднимался за ней по лестнице. снова видел перед собой струение очень длинных, чуть полноватых ног.

На площадке второго этажа Лючия обернулась:

— Вы могли бы жить в этом доме всегда. Без проблем. Но нельзя так смотреть. Если так смотреть — не смогу быть как хочу, как хочу одеваться. Не смогу быть свободна. Ну, пер фаворе, Артурос! Пожалуйста! Так на русском?

Он кивнул, побрёл к своей комнате, открыл дверь. Лючия догнала его, взяла сзади за плечи.

— Не надо быть грустным. Как мать и сын. Иначе всё станет плохо. И вы это тоже должны понимать. Если Филипп и Поппи видели вас тут — весь остров узнает. Пусть! Сделайте звонки всем. И в Россию. Дайте мой номер. И — без проблем. — Лючия развернула его к себе лицом. Или ещё есть проблемы?

— Хотел работать за секретером. А он заперт.

— О! Простите. Вчера было поздно. Забыла, давно закрыт. Идём. Дам ключ.

Лючия ввела его в свой кабинет, достала из ящика письменного стола связку ключей, сняла один из них, протянула.

— И ещё. Можно вечером смотреть новости из России?

— Можете. Хотя — не советую. — Она стояла, опершись узкой ладонью о стол. В солнечном луче сверкал бриллиант в кольце на её пальце. — Сейчас буду смотреть бумаги, что привёз Филипп. В два часа спускайтесь обедать.

Дальневосточный берег обрывается скалой. С неё бьёт водопад, ручьём впадает в океан. Дальше — Америка.

Стою под скалой на узкой полоске галечного пляжа. Подсёк закидушку, вырвал из волн прибоя серебряную в бархатно–чёрных пятнах кумжу— здоровенную лососёвую рыбину.

Она срывается с крючка, плюхается прямо в ручей. Секунду лежит неподвижно. Затем мощно разворачивается не в сторону океана, а в сторону скалы и вдруг по ручью, по струям водопада устремляется вверх, вертикально вверх.

Смотрю, как сверкающим штопором ввинчивается в падающие струи её тело.

Из огромного океана инстинкт гонит в родную реку. Ей нужно обязательно войти в неё против течения. Чтоб выметать икру и умереть именно в родной реке.

ГЛАВА ШЕСТАЯ

Не работалось. Он закрыл полукруглую крышку секретера, запер его, оставив ключ в замке.

Всё, что больше всего любил Артур Крамер, — солнце, опять встающее над безмятежной гладью моря, пролёт чаек, пронизанная золотым светом комната — всё давало редкостную возможность спокойно заниматься делом.

«Господи, зачем Ты, прислав Марию, искушаешь Лючией? Мария — чистое чудо, Твой знак, Твой посланец. Но зачем Лючия? Зачем нам обоим этот экзамен? Она сильная. Она выдержит. А я? Второй день я тут. Потерял свободу думать, быть самим собой. Сорвался. Господи, вышвырни меня отсюда. Тем более, беден, не молод. Зачем это все? И двух дней не прожил в этом доме, докатился до бессонницы, потерял себя…»

Он накинул куртку, сошёл вниз, в кухню, надеясь, что Лючия там. Но ни в кухне, ни в гостиной, где сверкала серебряными шарами и золотистыми гирляндами украшенная ими вечером сосенка, её не было.

«Последний день года, — думал Артур, отыскивая на кухонных полках кофе. — Ещё спит. Подарка нет. Да и что ей дарить? Вся в фамильных драгоценностях… Целая полка с банками кофе, чаёв, ни одной открытой».

Он повертел в руках высокую чёрную банку с золочёной надписью «Maxwell». He решился её распечатать.

«В конце концов попить кофе, позавтракать смогу и у себя в доме. Тем более, ведь к одиннадцати туда придут Маго с какой‑то Сюзанной. Ох, эта Маго!»

Шёл уже десятый час. Артур спустился к парадной двери, но, не имея ключей, не смог её отпереть. Тогда он стал подниматься наверх, надеясь, что Лючия, услышав его шастанье по лестницам, проснётся, выйдет из спальни.

В доме стояла такая тишина, что было слышно, как за стенами кричат чайки.

Через свою комнату он прошёл на терраску, сбежал по лестницам к причалу, огляделся. Узкая полоска сырого песка между скалистым мысом, на котором одиноко высилась вилла, и тихим кружевом прибоя вела в ту сторону, где должен был быть город.

Идти по мокрому песку со следами чаичьих лап было легко. Ощутимо пригревало солнце.

«Мне кажется, я вас знаю всю жизнь, — сказала Лючия, когда вчера после обеда вместе наряжали сосенку. — Между мною и вами нет стены. На самом деле я боюсь людей. А вас нет». — «Невероятно. Такая властная, сильная — и боитесь. Почему?» Ничего не ответила. Потом сервировала стол в гостиной, поставила на скатерть бутылку итальянского мандаринового ликёра, рюмочки на длинных ножках, вазу с нарезанным клубничным пирогом.

Её спокойные движения, блеск золотых пуговиц на строгом синем костюме, похожем на капитанскую форму, тугая причёска с высоко подобранными волосами — всё это, при полном несходстве, напоминало Артуру прежнюю жизнь, четыре года, прожитые с Анной.

Когда кофе был сварен, она села рядом на диванчик, разлила ликёр в рюмки.

«Из‑за вас не спала ночью. Прочитала больше половины вашей книжки. До того места, где написано, как умерла мама. Действительно так было?»

«Действительно так».

Вдруг мгновенным жестом погладила по голове.

…Шагая сейчас по влажному, плотному песку мимо комков гниющих водорослей, Артур вновь услышал горьковатый запах духов.

Тогда в гостиной он стал рассказывать о своём духовном отце, о том, как тот погиб, о внезапной смерти Анны. Лючия слушала молча. Лицо её сделалось таким же хмурым, как в момент их знакомства на ночном шоссе.

А он, словно прорвало, продолжал, рассказывал, одновременно с ужасом думая: «зачем я это делаю, она теперь знает обо мне все, я о ней в сущности — ничего.» Об одном не сказал — об угрозах. О том, что его хотят убить.

…Зеркало залива сверкало под солнцем. Отсюда всё, что происходило с Артуром там, в России, в Москве, показалось ему невероятным. Он шёл, временами подбирал валяющиеся на песке веерообразные плоские ракушки с кремовой окантовкой, думал о том, что случилось вчера вечером.

Лючия повела его звонить из своей рабочей комнаты. Дозвонился в Москву приятелю, которого поселил на время своего отсутствия в квартире, сообщил ему номер телефона Лючии. Потом звонил в ту же Москву — Вадиму. Потом в Пирей — Манолису. Позвонил Фанасису. И опять нарвался на Маго. Та, конечно, заинтересовалась, почему это у него новый номер. Артур притворился, что не понял её английской речи. Тогда Маго напустилась с просьбой полечить какую‑то Сюзанну, страдающую от вегетативно–сосудистой дистонии и низкого давления.

В правилах Артура Крамера было — никому никогда не отказывать. И он согласился.

«Только пусть не в моём доме, — негромко сказала стоящая рядом Лючия. А когда положил трубку, усадила в кресло, сама села спиной к окну и деловым тоном сообщила. — Из того, что видела в доме Манолиса, я поняла: вам действительно не надо возвращаться туда. Тут тепло. Вам не надо думать ни о чём, кроме того, что пишете. Подождите! Не надо перебивать. У меня в банке почти двадцать семь миллионов долларов. Здесь, на острове, отель, который даёт прибыль. И ещё — ферма. Филипп — мой управляющий. Имею ещё один дом — в Италии, под Бергамо, в горах. Я его сдала. У вас не будет никаких проблем».

«Почему же? Я — мужчина. Не могу жить за ваш счёт».

«А если б я была ваша мама? Что я младше — не значит. Понимаете? Вы должны это понимать. Может быть, то, что вы здесь, для меня тоже хорошо. Понимаете?»

«Не очень».

«Потом». — Она бросила взгляд на висящие над книжным шкафом часы, встала.

Поднимаясь с кресла, Артур вдруг увидел за стеклом книжного шкафа знакомый с детства красный том.

«Неужели это Маяковский?»

«Вы не любите? Теперь не модный?» — Брови её, чёрные, атласные сердито сошлись над переносицей, глаза сузились.

«Ох, Лючия… Не только люблю — обожаю. Многим обязан, как поэту, как человеку. Между прочим, знал его мать. Прочтёте об этом в моей книге».

Когда спускалась впереди по лестнице, на миг обернулась. И пошла дальше вниз. Постукивали по мрамору ступенек тонкие каблучки туфель с перепонками.

…Вспомнив про эти туфельки, он приостановился. Справа сверкал залив, слева за широкой полосой пляжа торжественной, баховской фугой вздымались горы. «Наверное, проснулась, — подумал Артур. — Пришла позвать завтракать. Меня нет. Подумает — опять поплыл. Будет беспокоиться». Он чуть было не повернул назад. Но вспомнил, что произошло вчера вечером, когда под наряженной сосенкой вместе смотрели «Новости» российского телевидения. И снова зашагал вдоль воды.

…Новости были как новости. Сплошной «катарсис и апокалипсис». Лючия сбросила туфли, сидела, поджав прикрытые пледом ноги, в углу короткого дивана. И он сидел на диване, счастливый от одной только близости с ней, доверчиво устроившей его рядом, чувствовал, как взгляд Лючии переходит с его лица на экран и опять на его лицо, следит за реакцией на то, что сообщает московский диктор.