За темными лесами. Старые сказки на новый лад - Стив Даффи

– Конечно, нет, матушка. Неужто ты думаешь, будто за такого стоит держаться? – вздохнула Шура. – Отца Василисы ты бы одобрила. Был он богатым купцом, мягким и нежным… И сейчас остается таким же, если Людмила заботится о нем, как подобает.

Вздохнула украдкой Баба-яга, опустила голову…

– И какова же она?

Шура взглянула вниз, на свои крохотные пальцы.

– Пожалуй, такова же, как я сама. Заботится о собственных дочерях… вот только не по нраву мне, что за счет моей. Правду сказать, если б могла я выволочь ее из своей постели да выгнать пинком из своего дома – непременно так бы и сделала.

– Но это тебе не по силам.

– Но это мне не по силам, матушка, нет. Вот ты бы справилась. А лучше… взяла бы ты Василису к себе! – Нарисованные глаза куколки заблестели, точно живые. – Уж ты бы могла присмотреть за моей красавицей.

Казалось, старость обрушилась на Ягу разом, откуда ни возьмись: щеки старухи ввалились, осели, будто хлипкий порог под ногой разжиревшего гостя. На глазах Шуры вдоль одной из морщин на материнском лице скользнула вниз серебристая капля. Только теперь она поняла, почувствовала причиненное матери горе, и деревянное сердце – что оказалось куда мягче, чем прежнее, живое – болезненно сжалось в пустой, лишенной всего остального груди.

– Не плачь, мама. Прошу тебя, не плачь. Присмотри за дочерью. Освободи меня.

Не успели последние слова сорваться с губ, как Шура горько пожалела о них. Глаза Бабы-яги так и заблестели в отсветах пламени, словно черные угли.

– До самого конца думаешь об одной себе… – Схватив куколку, она крепко стиснула ее сильными пальцами. Если бы та могла дышать, тут бы из нее и дух вон. – Хочешь отдать дочь мне и упокоиться с миром. А потом, когда я буду нуждаться в ней, она оставит меня – так же, как сделала ты.

Она подняла игрушку, раздумывая, не швырнуть ли ее в огонь да не разворошить ли угли, чтоб кукла сгорела дотла. Но Шуре, почуявшей ход мыслей матери, хватило ума умолкнуть, замереть в ее жестких, как когти, пальцах и положиться на то, что материнскому гневу не одолеть материнской любви.

В конце концов старуха попросту встряхнула куколку – с досадой, словно собака, треплющая обглоданную кость. Шура молчала, вновь превратившись в дерево и лак, чтобы избавиться от ужаса перед возможной кончиной или возможным продолжением жизни.

На следующий день Баба-яга осталась дома. Поутру Василиса нашла ее все так же сидящей перед угасшим очагом, неподвижной, как камень. Она дышала, но лицо и руки ее были холодны, как лед. Поднять бабушку с кресла девочке не удалось, а на оклик Костяная Нога не ответила – только перевела взгляд с потухшего очага на двор за окном.

Василиса приготовила Бабе-яге холодные примочки, смочила водой ее пересохшие губы, но старуха не шевелилась, и глаза ее оставались мертвы, как стеклянные. Перепуганная сверх всякой меры, Василиса подняла Шуру, лежавшую на полу у очага. Обращенный к огню бок куколки слегка почернел. Шура жадно выхлебала мед, первым делом налитый для нее Василисой, и завершила трапезу крошками пирога.

– Вот, куколка моя, возьми – попей, покушай, да горе мое послушай, – сказала ей Василиса, сделав глубокий вдох. – Боюсь, умирает моя бабушка.

Шура безвольно обмякла, будто марионетка на перерезанных нитках.

– Она не может умереть, но может обратиться камнем. Когда ушел отец, она провела так почти год.

– Что же мне делать, куколка? Что же мне делать, матушка моя?

К пущему огорчению Василисы, матушка только плечами пожала да покачала головой. Девочка так и вскипела от возмущения:

– Мы должны сделать хоть что-нибудь! Негоже оставлять ее так!

– Ее хворь не телесного свойства, Василиса, – дрогнувшим голосом ответила Шура. – Ее терзает сердечная мука. Как исцелить одиночество? Как облегчить его боль? Она ведь одна – одна-одинешенька на всем белом свете. Нет у нее никого.

С досадой встряхнула Василиса матушку, поставила ее на полку у очага, а сама забралась к Бабе-яге на колени, свернулась клубком, крепко обхватила руками узкие бабушкины плечи, уткнулась гладким личиком в морщинистую кожу старушечьей шеи и тихонько заговорила:

– Не оставляй меня, бабушка. Я тебя ни за что не брошу. Не будешь ты больше одна. Только не обращайся камнем. – Голос ее набрал силы. – Я люблю тебя, бабушка. Я тебя ни за что не брошу.

С этим обещанием на губах, клейким и сладким, как мед, она и уснула. И приснился ей тревожный сон: увидела Василиса во сне человека, идущего через лес по следу бабушкиной ступы – топор его остр, а сердце переполнено скорбью и злобой.

Разбудил Василису шум на дворе. Кинулась девочка к окну, глядь – черепа на привратных столбах стучат зубами, тревогу бьют. А из-за леса идет к воротам человек, и предвечернее солнце ярко блестит на лезвии его топора. Схватила девочка Шуру и побежала на кухню. Много ли у нее времени? Долго ли незваный гость будет бродить вокруг да около, приглядываясь, надежна ли защита избушки?

Насыпала девочка куколке хлебных крошек, плеснула в наперсток меду, и закричала:

– Вот, куколка моя, возьми – попей, покушай, да горе мое послушай! Идет к нам человек с блестящим острым топором! Страшно мне за всех нас!

Подхватила она Шуру и устремилась к окну, и обе ясно увидели его, остановившегося у самого забора в гневе и неуверенности.

– Черная всадница близко. Чувствую я, как дрожит земля под копытами ее вороного. Вели ей укрыть всех нас темнейшей из ночей, а я уж с человеком этим разделаюсь. Да смотри, не бойся ничего! – наказала дочери Шура.

Бросилась Василиса к дверям, выбежала на крыльцо, глядь – человек с топором уж в ворота вошел. Увидел он девочку и зашагал быстрее, готовый обратить гнев свой на всякого, кто под руку подвернется. Но тут услышала Василиса грохот копыт и закричала во весь голос:

– Черная всадница, черная всадница, приди мне на помощь! Укрой всех нас темнейшей из ночей!

На ту пору явились в воздухе три пары отрубленных рук, да как начнут незваного гостя трепать да вертеть! Миг – и все вокруг стало черным-черно – словно в самой глубокой пещере на свете. В этой кромешной тьме зазвучал, взвился к небесам голос Шуры, заклинающей человека с топором лишиться памяти, сбиться с пути и отправиться восвояси, навеки забыв дорогу к избушке, а после настала долгая-долгая тишина.

Ждет-пождет Василиса… Наконец потянулась она вперед, пошарила по земле, нащупала рядом куколку, подняла ее да на колени положила. Долго ли, коротко ли, а только сделалась тьма не такой густой, вспыхнул в избушке факел, вышла на крыльцо Баба-яга и осветила Василисе дорогу в дом.

Забрав у внучки Шуру, Баба-яга растерла по губам куколки каплю воды, насыпала перед ней крошек пирога и говорит негромко:

– Вот, куколка моя, возьми – попей, покушай, да радость мою послушай. Присмотрю я за твоей дочерью, Шура.

Заблестели глаза куколки, засияла улыбка на нарисованных губах.

– Спасибо тебе, матушка. Уж моя Василиса тебя не оставит.

И отвечает ей Баба-яга:

– А когда придет время, я ее отпущу. Как сейчас отпускаю тебя, доченька. Покойся с миром.

Анджела Слэттер

Анджела Слэттер – автор удостоенных премии «Ауреалис» произведений «Девочка без рук и другие сказки» и «Фабрика Женщин (написано в соавторстве с Лизой Л. Ханнетт). Ее сборник «Закваска и другие истории» попал в список финалистов Всемирной премии фэнтези, а «Полночь, лунное сиянье» (также написанный в соавторстве с Ханнетт) – присутствовал в списке финалистов премии «Ауреалис». Кроме этого, на ее счету – «Чернокрылые ангелы» и «Биттервудская Библия и другие рассказы». Ее рассказы публиковались в таких изданиях, как «Фэнтези», «Найтмэр», «Лайтспид», в антологиях «Книга ужасов» и «Страхослов», а также в австралийских, британских и американских антологиях «Лучшее из…». Первой из австралийских писателей удостоенная Британской премии фэнтези, Анджела Слэттер имеет ученые степени магистра искусств и доктора наук в области литературного творчества. Ее первый роман под названием «Бодрствование» был выпущен издательством «Джо Флетчер Букс» в 2016 г., а в 2017-м было издано его продолжение, «Могильный свет».

Казалось бы, Элизабет Бир соединяет в своем рассказе несоединимое: волшебную сказку с намеком на «Русалочку» (или любой другой сюжет о нечеловеческом существе, стремящемся стать человеком), выбор трудного, но праведного пути в противовес неправедному, истинную красоту, скрывающуюся за безобразной наружностью… и, как ни противоречиво это прозвучит, историю любви в духе Лавкрафта.

Путеводный огонь

[14]

Хрюша Гилман хромал. На обеих ногах он носил опорные протезы. Блеск металла и черная моющаяся пенка безнадежно портили силуэт его магазинных готовых костюмов, и без того не блиставших изяществом линий. Ходил он на костылях с опорой на предплечье. Обычно я могла услышать их стук по плиткам пола гулких коридоров адвокатуры за добрую дюжину дверей до нашей.