Бумажный пейзаж - Василий Аксенов

Вдруг меня осенило. Вдруг меня со страшной силой так прямо пронзило, что я даже рот раскрыл. Да ведь эти Сахаров-академик и Солженицын-лауреат, ведь они для меня даже людьми-то не были, ведь это просто какие-то были бумажные фигуры, такие вот просто в жизни были понятия, против которых всегда была направлена газетная критика окружающей среды.

Вот ведь не раз и положительное о них слышал, вот, например, сослуживец Спартак Гизатуллин не раз говорил что-то вроде «Солженицын прав, Сахаров не допустит» и так далее, а ведь ни разу эти слова у меня как-то с реальными образами пожилых этих мужчин не связались. Для меня эти живые люди были вроде как бы названиями станций метро, до сих пор, например, не вникал, почему называется «Сокол». Или, еще пример, учили в институте «производительные силы и производственные отношения», от зубов отскакивало и ни в зуб толкнуть, понятия не имею, с чем его едят. Значит, я туп, значит, обыватель, вот из-за чего меня моя девка прогнала, я просто жертва бумажной узурпации, бессмысленный муравей.

И с диким рыком бросился я на газету «Честное Слово», стал рвать ее, желая наказать за унижение. Увы, и с этим у меня получилось как-то нелепо, неуклюже: хотел стащить ее со стенда одним махом, а она, зараза, приклеена оказалась так туго, что пришлось скрести ногтями и не без боли и с тихим отчаянным воем, пока два милиционера-трассовика (на правительственной трассе произошел инцидент) не огрели меня специально антиповстанческой дубинкой и не запихали меня головой вниз в люльку патрульного мотоцикла. На третий день моего пребывания среди коротко подстриженных пришел за мной как бы представитель общественности, дорогой мой Спартачок Гизатуллин.

Сели в кабинете майора Орландо заполнять протокол о передаче на поруки с обязательным разбором общественностью предприятия, шесть страниц под копирку в трех экземплярах.

Майор Орландо на прощание сказал:

— Я вижу, вы ребята хорошие. Вот мой телефон. Айда как-нибудь на футбол сходим.

На улице, под лучами весеннего солнца, не приносящего ни тепла, ни радости (в Москве иной раз даже весеннее юнице кажется нескончаемым наказанием), Спартак остановился, порвал протокол о передаче на поруки общественности вдоль и поперек и швырнул этот протокол в мусорную урну.

— Не волнуйся, — хмуро сказал. — Я этому майору четвертную дал за любезность.

— Спартак, — прошептал я, — дорогой ты мой человек, вот уже доподлинно друзья познаются, когда бывают у человека большие неприятности.

— Кончай, — физиономия Спартака перекосилась. — Плюнуть бы надо на тебя. Плюнуть и растереть. Жопа ты, Игорь, и настоящая шестерка. Твоим товарищам стыдно за тебя. Обгадить таких людей, которые за простой народ стоят, не жалея огромных окладов. Сейчас весь советский народ торчит против проклятой Организации. Вон космонавт Быковский уже поднялся за права человека.

— А ты не преувеличиваешь, Спартак? — спросил я. — Если космонавт Быковский, так ведь это же очень серьезно, очень и очень…

Гизатуллин Спартак сплюнул в сторону:

— А ты бы, Игорь, вместо того, чтобы по райкомам жуевничать, включил бы как порядочный человек приемник, послушал бы «рупора». Что же ты думаешь, космонавты не видят, какой вокруг бардак, кто нашу прибавочную стоимость хавает? Вчера как раз передавали — арестован Владимир Быковский.

Может, пойдем выпьем, Спартак? — осторожно предложил я.

Он смотрел в сторону.

— Откровенно говоря, Игорек, нет у меня никакого аппетита пить с тобой.

Контакты средней интенсивности

У нас тут интересуются одним человечком, сказал гэбист кадровику экспериментальной моторной лаборатории. Давайте-ка сверим наши данные. Он вынул из своего «дипломата» серую тощую папочку. Вот пожалуйста. Велосипедов Игорь Иванович, 1943 года рождения…

Кадровик открыл свой железный чулан, извлек из соответствующего закутка личное дело названной персоны. Уроженец города Краснодара…

Значит, проживал на оккупированной территории, оживленно поинтересовался гэбист. Вот важное, довольно существенное звено, вот оно!

Собственно говоря, не проживал, а просто-напросто родился на оккупированной территории, подсказал чрезвычайно опытный заслуженный кадровик. С этими «проживавшими на оккупированных территориях» старый кадровик возился всю жизнь, собаку на них съел, в общем-то знал, как действовать, нареканий сверху по этому поводу никогда не имел, а вот с «родившимися на оккупированных территориях», которые, собственно говоря, в кадровых списках-то стали появляться совсем недавно, не более десяти лет, что совпало, увы, с переносом тела из самого священного места в менее священное место, с ними все-таки была неясность, инструкции отсутствовали, и позиция как-то была не выработана — с одной стороны, вроде бы несмышленышами были во время пребывания на оккупированных территориях, а с другой-то стороны, вдруг вражье семя взошло?

Ну, если родился, значит, и проживал, с некоторым, под вопросом, легкомыслием, свойственным этим новым кадрам, сказал молодой гэбист. В принципе, если человек рождается лаже в момент уличных боев, это все-таки означает, что он проживал на оккупированных территориях. А вот если наше знамя уже на городском театре, и в этот как раз момент человек рождается, а город уже не переходит назад к врагу, это значит, что он не проживал на оккупированных территориях, и значит, с этой стороны — чист.

Это что же, новая инструкция, поинтересовался кадровик и зорко глянул на гэбиста — случайно ли упомянут городской театр.

Нет, это мое собственное умозаключение, скромно признался гэбист и в то же время зорко подметил зоркость кадровика.

Неплохой получился обмен мимикой, прямо как в театре?

— Над театром, вы сказали?

— Да. А что?

Ну просто вот мамаша-то Игоря Ивановича как раз по театральной части, Сильва. Вот именно в том смысле, что поет Сильву. Нет, не пела, а поет по сей день, поет и танцует. Любопытно?

Нет, не очень. Любопытно, конечно, но не очень. У нас вообще интерес к товарищу Велосипедову средний, вполне умеренный. В общем, спасибо вам за консультацию, в общем, я пойду пока, так сказать, для визуального знакомства, а детали, в общем, по телефону.

Гэбист пошел в поршневой сектор и увидел прямо с порога молодого человека, которого сразу узнал, ибо предварительно изучил и фотоматериал. Огорчила гэбиста велосипедовская золотая шевелюра, под влиянием тяжелых переживаний она превратилась в желтовато-мочалистые пряди длинных, но тощеватых волос. Зоркое око внутреннего разведчика отметило также обильный падеж волос на плечах синего халата и перхоть.

Объект сидел за столом, вперив тоскливо невидящий взор прямо в пространство перед собой, то есть в стоящего на пороге гэбиста. Иногда он как бы спохватывался, бросал взгляд вбок на тяжело работающий в специальном лабораторном углублении поршень, смотрел на дрожащие стрелки и ставил какие-то крючки в трех гроссбухах, распластанных перед ним на длинном столе, словно пироги с капустой к празднику Восьмое марта.

В углублении за стеклянной стенкой впечатляюще демонстрировал свою мощь поршень сорокатонного «Белаза», похожий на ступню двухтонного слона. Стенка цилиндра была для наглядности открыта, и поршень внушительно ходил вверх и вниз внутри своего влагалища.

Что— то помешало гэбисту немедленно вступить в личный контакт с объектом. Не менее пятнадцати минут он смотрел на эксперимент Велосипедова, все вместе представляло из себя нечто: мощное движение металлургического поршня и уязвимый клиент, слабой рукой заносящий в гроссбухи данные могучей долбежки.

Вот таков порядок вещей, вдруг подумал гэбист мысль, не относящуюся к работе. Вот такая получается символика, и так будет всегда, и чем больше, тем лучше для всех, не говоря уже об авангарде, — увы, чем больше он вникал в свою первоначальную мысль, тем больше приближался к работе.

Наконец взгляды их встретились. — Я из райкома комсомола, — сказал гэбист и почти не соврал. — Здравствуйте, Игорь Иванович! Давай на «ты»? Какая у тебя работа творческая, Игорь. Интересный эксперимент, ничего не скажешь. Напрашивается вопрос, когда наступает момент впрыскивания?

— Момент чего? — в глубоком унынии спросил Велосипедов.

Впрыскивание горючей смеси в газовую среду дэ-вэ-эс, охотно расшифровал свой вопрос гэбист. Ничего я тут не наврал, Игорь? Мы ведь, знаешь, стараемся сейчас не только словесами заниматься, времена Павки Корчагина прошли, надо вникать, вгрызаться. Согласен?

— Комсомол в эпоху эн-тэ-эр всегда в ногу, — с прежним унынием согласился Велосипедов.

А вот теперь, благодаря тебе, сказал гэбист, всякий раз, глядя на работу могучего «Белаза», буду понимать его внушительные внутренние процессы. Из лаборатории они вышли вместе.