Смерть пахнет сандалом - Мо Янь

– Я женщина, – возразила я, – разве может для меня быть любимым кольцо для стрельбы из лука?

Названый отец продолжал вести себя с напускной церемонностью, и я спросила:

– Так ты хочешь его или нет? Не хочешь, так я его разобью.

Он тут же сказал:

– Ах, сокровище мое, ни в коем случае, хочу.

– Надел кольцо на палец и время от времени подносил к глазам, чтобы полюбоваться, даже забывал о таком важном деле, как ласкание моей груди. Позже названый батюшка повесил мне на шею нефритового бодхисатву на красном шнурке. У меня аж глаза загорелись, как понравилось украшение, вот уж точно женская вещица.

– Спасибо, названый батюшка, – сказала я, поглаживая его бороду.

Он перевернул меня лицом вниз, оседлал, как коня, и, тяжело дыша, проговорил:

– Красавица моя, хочу хорошенько покопаться в прошлом этого твоего свекра…

7

Под мрачный и холодный смешок свекра от его сандалового кресла и сандаловых четок в руках вдруг пахнуло тяжелым ароматом, от которого у меня зарябило в глазах и сердце бешено забилось. Ему было наплевать, жив или мертв мой родной отец, он не обращал внимания на мои заигрывания. Весь дрожа, он встал, отшвырнул четки, с которыми недавно не мог расстаться. Глаза сверкали похожими на звездочки лучиками. Что за огромная радость так взволновала его душу? Какая такая огромная беда так напугала его? Он протянул свои маленькие, как у призрака, ручонки, постанывая и с надеждой глядя на меня безо всякой злобы. Он взмолился:

– Руки помыть… Руки помыть…

Я зачерпнула из чана пару черпаков холодной воды и налила в медный таз. Свекор нетерпеливо погрузил руки в воду. У него изо рта вырвалось какое-то шипение, не поймешь, что он при этом чувствовал. Руки покраснели, как раскаленные угли, нежные пальчики изогнулись, став похожими на красные лапки маленького петушка. Мне смутно показалось, что его руки раскалены докрасна, как сталь. Вода в тазу будто бы забурлила пузырями, поднялся пар. Это было настолько диковинно и странно, что у меня глаза на лоб полезли. То, что старый хрыч кладет горящие огнем руки в воду, наверняка говорит о том, что, когда ему станет лучше, он вскоре помрет. Смотри, как ослаб: глаза как щелочки, с шипением втягивает воздух через прорехи между зубами. От одного вдоха до другого был большой перерыв. Ясно, что перед тобой заядлый курильщик опиума. Легкой тебе смерти, старый осел. Не думала, что ты еще будешь откалывать такие дьявольские штучки, вот ведь нечистая сила.

Достаточно расслабившись, он поднял мокрые красные руки и снова уселся в свое кресло. Только теперь он не жмурился, а, широко открыв глаза, пристально вглядывался в свои руки, смотрел на капли воды, стекавшие с кончиков пальцев и падавшие на пол. Он сидел умиротворенный, выбившийся из сил, испытывающий полное удовлетворение, как мой названый батюшка, только что слезший с моего тела…

Тогда я еще не знала, что он – знаменитый заплечных дел мастер, я всецело была поглощена мыслью о купюрах у него за пазухой. Я любезно говорила: «Батюшка, я за вами уже ухаживаю, чтобы вам было хорошо, а жизнь моего родного отца может прерваться, если не вечером, то на рассвете. Мы как-никак свойственники, вы должны помочь мне. Вы спокойно подумайте, а я пока приготовлю вам кашу из фиолетового риса со свиной кровью».

Набрав воды, я промывала рис у колодца во дворе, а в душе царила какая-то пустота. Подняв голову, посмотрела на высоко взметнувшиеся ввысь карнизы Храма Бога-покровителя города. Там ворковала стайка серых голубей, птицы теснились там, словно что-то обсуждали. На выложенной плиткой улице за стеной звонко зацокали копыта, показались на конях немецкие солдаты. Над стеной я видела их высокие круглые шляпы с перьями. Сердце беспокойно забилось, я догадалась, что эти прихвостни заморских дьяволов прибыли к нам по поводу моего отца. Сяоцзя уже наточил ножи, разложил рабочие инструменты. Взяв ясеневый шест, он вытащил из хлева черную свинью. Крюк на конце шеста впился в нижнюю челюсть зверя. Свинья пронзительно взвизгнула, и щетина на загривке встала дыбом. Подогнув задние ноги, она изо всех сил ногами и задом упиралась в землю, глаза налились кровью. Но кто сможет противостоять нечеловеческой силище нашего Сяоцзя? Только гляньте, как он напрягает поясницу, используя силу рук и ножищ, каждая из которых что твоя мотыга, оставляя с каждым шагом отпечаток в земле на три цуня[29] глубиной, тащит, как плуг на пашне, черную свинью, а та оставляет копытцами две свежие борозды. Не успела оглянуться, а наш Сяоцзя уже подтащил черную свинью к верстаку. Держа одной рукой шест, другой – свинью за гузно, он с гиканьем выпрямляется, и большая жирная свинья весом двести цзиней[30] бухается на верстак. Свинья уже не понимает, где она, уже забыла, что нужно вырываться, она может лишь разевать пасть и испускать предсмертные вопли да сучить ногами. Сяоцзя опускает впившийся в свинью крюк, отбрасывает его в сторону, попутно хватает из таза для крови остро наточенный сверкающий нож – и раз! Как бы между делом, мимоходом, как протыкают соевый творог, вонзает этот нож свинье в грудь, и еще раз с силой загоняет его по самую рукоятку. Пронзительное верещание вдруг стихает, остается лишь невнятное повизгивание. Очень скоро прекращается и оно, свинья лишь подергивается, подрагивают ноги и шкура, подрагивает даже щетина. Сяоцзя вытаскивает длинный нож, поворачивает тушу так, чтобы ножевая рана приходилась напротив таза для сбора крови. Посверкивающая, похожая на красный шелк горячая кровь фонтаном бьет в таз.

У нашей семьи большой, в половину му[31], участок с загоном для собак, свинарником, посадками роз и пионов. Устроены шесты для развески мяса, стоят чаны и кувшины с вином, во дворе построена кухня под открытым небом, повсюду разносится запах крови. С жужжанием роятся пьющие ее зеленоглазые мухи. Носики их не подводят.

В ворота вошли двое курьеров из управы – мягкие молодцеватые красные шапочки, черные мундиры, широкие черные кушаки, на ногах сапоги с выступающим впереди швом на голенище и эластичной подошвой, мечи на поясе. Я узнала их: это были стражники из конной стражи. Бегали они быстрее зайцев. Только имен их я не знала. Из-за того, что мой родной отец сидел в тюрьме и на душе было пусто, я лишь слегка улыбнулась им. Обычно я и глазом не вела в сторону таких потрохов ослиных, от которых простому люду один вред.