Дочь - Александра Толстая

Впоследствии, после переворота, этот врач устроил целую большевистскую революцию во второй летучке, и мне пришлось ее расформировать.

Вероятно, везде, во всех частях и отрядах были скрытые советские агенты, о существовании которых никто и не подозревал. Одним из таких крупных агентов, спрятавшимся под видом помощника уполномоченного, в нашем Всероссийском Земском Союзе был товарищ Михаил Фрунзе.

Много позже, после опалы Троцкого, Фрунзе был назначен главенствующей тройкой - Сталиным, Зиновьевым и Каменевым - военным комиссаром и до конца своей жизни был одним из виднейших членов коммунистической партии.

Никто никогда не узнает, отчего погиб Михаил Фрунзе. Умер ли он естественной смертью или, как говорили в Москве, был убит по приказу Сталина.

В Земском Союзе он вел себя скромно. В обществе уполномоченных в Минске, на Захарьевской, 63, его не принимали. Был он не свой, хотя и держал себя преувеличенно почтительно со всеми нами.

Молча, склонив голову, выслушивал распоряжения. "Слушаюсь, так точно..." И действительно, точно и аккуратно выполнял порученное ему дело. Его считали ничтожеством. Я не помню его лица. Такие лица ничтожных, бледных людей не запоминаются. В его лице не было ни характера, ни силы.

* * *

Во второй части эпилога "Войны и мира" Толстой задает вопрос: "Какая сила движет народом?" И отвечает: "Единственное понятие, посредством которого может быть объяснено движение народов, есть понятие силы, равной всему движению народов".

"Если источник власти лежит не в физических и не в нравственных свойствах лица, ею обладающего, то очевидно, что источник этой власти должен находиться вне лица - в тех отношениях к массам, в которых находится лицо, обладающее властью.

Власть есть совокупность воль масс, перенесенная выраженным или молчаливым согласием на избранных массами правителей".

Власть? Но почему же народ избрал коммунистическую власть? Думаю, что ответ один и Толстой так же на него ответил - отсутствие веры.

Перестала гореть ярким огнем вера в русском народе, и угасла духовная сила, которая одна могла бы противоборствовать грубой, жестокой и беспринципной силе 3-го Интернационала.

Как талантливый поэт Волошин сказал о России:

И пошла оборванной и нищей

И рабой последнего раба*.

Часть II

ПРОБЛЕСКИ ВО ТЬМЕ

Революция

Надо мной склонилось толстое красное лицо со вздернутым носом. Лицо улыбалось, и это раздражало меня.

Болела рана. Я лежала в минском госпитале, мне только что делали операцию. К пиэмии прибавилась тропическая лихорадка, которую я подхватила, работая на Турецком фронте. В голове было мутно от очень высокой температуры.

Но болезнь не волновала меня. Революция? Что-то будет?

Чему сестра радуется? Сверкают белые ровные зубы, смеются маленькие серенькие глазки, утопающие в складках полного лица. Почему ей так весело?

Мой любимый доктор, пожилой благообразный еврей, вошел в комнату, сел у кровати и взял мой пульс.

- Скажите, доктор, как дела?

- Хорошо, рана скоро заживет. Высокая температура от малярии.

- Я не об этом... Я о революции, что происходит? Есть ли какие-нибудь перемены?

- Да, Великий Князь Михаил Александрович отрекся от престола.

- Боже мой!.. Значит... Пропала Россия...

- Да. Пропала Россия! - печально повторил доктор и вышел из комнаты.

Сестра продолжала глупо улыбаться.

* * *

Первое время ничего не изменилось на фронте. Солдаты продолжали сидеть в окопах, вяло перестреливаясь с немцами. В ближайшем тылу топили землянки, варили пищу, резали дрова, несли дежурство. Правда, вместо "благородия" появилось совершенно бессмысленное и не менее буржуазное обращение солдат к офицерству: "господин подпоручик", "господин полковник"; кое-где само офицерство догадывалось снимать погоны, кое-где посрывали их солдаты. Так же скучали в бездействии санитарные отряды, офицерство ухаживало за сестрами.

Но все, и офицерство, и сестры, и врачи, и земгусары, - все делали вид, что не только изменилось правительство и вместо Николая II стала у власти группа интеллигентов, а что изменились они все. В течение нескольких дней не только солдаты, но и весь командный состав изменил государю. Монархистов не осталось среди офицерства. Легко и просто вдруг стали вежливы с солдатами, перешли на "вы", прибавляли к приказу "пожалуйста".

Я выписалась из госпиталя, когда рана не вполне еще зажила. Доктор назвал меня безумной, но отпустил. В самую распутицу, в марте, я приехала в отряд.

- Вас ждут санитары, - сказал начальник летучки, - когда вы можете пойти к ним?

Этого никогда не было. Но теперь все было по-иному, я вступила в исполнение своей роли.

- Хорошо, соберите команду! - сказала я.

- Здравствуйте, санитары! - поздоровалась я, входя.

- Здравия желаем, - ответили они, - господин... госпожа уполномоченный.

- Граждане! - сказала я. - За это короткое время Россия пережила великие события. Русский народ отряхнул с себя старое царское правительство...

Слова были как будто "самые настоящие", но было мучительно стыдно. Я продолжала и, когда не хватило слов, крикнула:

- Урра! Да здравствует свободная Россия!

- Уррааа! - подхватили солдаты. Меня окружили, хотели качать. Я в ужасе схватилась за больной бок. Начальник летучки спас, качали его.

* * *

- Дозвольте спросить, госпожа уполномоченный, по какому случаю летучка перемещается?

- Приказ начальника дивизии.

- Почему же именно на это место в лощину?

- Мы с начальником летучки лучшего места не нашли.

- Дозвольте сказать. Не мешало бы отрядному комитету осмотреть местность, обсудить...

Коллективное начало вступало в свои права, надо было с ним считаться. Осматривали местность пять человек. Обсуждали, спорили. Лучшего места не нашли и, потеряв три дня, остановились, наконец, на той же лощине, которую мы выбрали с начальником летучки. Не успели расположиться, как немцы нас обстреляли.

Было еще темно. Я проснулась от знакомого звука. Забухали тяжелые орудия, один за другим просвистели тяжелые снаряды.

Встрепенулись люди, заговорили, загремели цепями лошади на коновязи, как всегда завыл отрядный большой пес Рябчик.

Несколько снарядов шлепнулось в противоположный берег, взрывая фонтаном землю.

Как безумные, из палаток, где лежали больные и раненые, побежали санитары к блиндажу.

- Куда? Мерзавцы! Раненых бросать! - забыв о новой, принятой на себя роли вежливости, орал начальник летучки.

Но людей точно подменили, не помогали ни окрики, ни увещания. С горы, из соседних воинских частей в одном белье бежали в нашу лощину солдаты.

- Братцы! - орал во все горло солдат. - Братцы! Спасайся, кто может!

Рассветало. В желто-красном зареве над мутным туманом леса показалось темное пятно, окруженное мелкими точками. Постепенно увеличиваясь, оно плыло ближе и ближе. С шумом пролетел над нами Илья Муромец, окруженный свитой фарманов.

Разинув рты, солдаты медленно поворачивали головы, следя за уплывающими аэропланами. Орудия смолкли. Стали расходиться. Было что-то бесконечно слабое и жалкое в белых, в одном белье, босых, согнутых фигурах, ползущих в гору.

* * *

- ...Вашу мать!

Персонал повскакивал с мест, одна из сестер пронзительно взвизгнула.

- Сволочи!! Мать вашу!..

Тяжелый кулак с силой ударился о стол. Задребезжала посуда, стоявшая с краю чашка женщины-врача подскочила и со звоном упала на пол. И снова дернулся в разные стороны испуганный медицинский персонал.

Заведующий хозяйством подскочил с заискивающей улыбкой:

- Что с вами, товарищ? Успокойтесь!

- Сволочь! Посылаете в такую погоду! А сами в тепле чаёк попиваете!

Лицо серое, забрызганное глиной, такое же серое, как залепленная грязью шинель. Дрожат губы, дергается круглый подбородок, убегают глаза.

- Не надо так... Поговорим завтра!

Я положила руку на его корявый рукав, на минуту поймала голубые глаза. И вдруг он весь осел, сжался...

- Двуколка перевернулась. Замучился... Никак не вылезешь, лошади потащили, ногу прихватило. Разве так можно? - рассердился он опять. - Засветло надо больных отправлять!

Вышел, хлопнув дверью и оставив за собой лепешки грязи. Аккуратненькая сестра-хозяйка встала и собрала с полу осколки чашки.

- Мозговой аффект, - сказал врач, - он был контужен. Санитары говорили, что у него бывают иногда припадки. Один раз чуть товарища топором не зарубил.

- То ли еще будет, - сквозь зубы процедил заведующий, - если бы это животное знало, что его могут расстрелять за оскорбление начальства, поверьте мне, никаких бы аффектов не было! Дисциплины нет...

- Что бы там ни было, избавиться надо от этого человека, - сказала женщина-врач, - он опасен для больных, он опасен для нас...

- Ах, как я испугалась! Я думала, он нас всех перебьет! - И хорошенькая сестра с каштановыми волосами, спускавшимися колечками на лоб, покосилась на старшего врача, который за ней ухаживал. - Почему вы не остановили его, Николай Петрович?