Суп из сказок - Даха Тараторина

и хилым лишь до тех пор, пока не услышу его гнусавого голоса звук?

Кто пугает меня самой идеей своего существования, но всё время сидит в голове?

Я боюсь его?

Или боюсь потерять его?

Может, боюсь остаться один?

Боюсь спросить сам у себя о чём-то, хоть о сущей безделице: а хорош ли я в этом цилиндре?

А в ответ – тишина.

А в ответ – ничего.

А в ответ – пусто.

Где же, где мой прескверный гость? Где едкие его замечания? Где его ненавистная тяжёлая трость, что так и просилась огреть его приплюснутый затылок?!

Ох, до чего же несладко не слышать привычного шёпота!

До чего же противно не слышать вообще ничего.

Вы спасали меня? Избавляли от кого-то, кто, быть может, МНЕ нужен был больше, чем я ему!

Кто же, кто теперь будет стихи мне нашёптывать? Кто мне правду в лицо, как перчатку, станет швырять? С кем теперь говорить? С кем праздновать то, что мир катится в тар-тара-ры???

Я один.

И разбитое зеркало рядышком.

Я в цилиндре, как тот, с кем хотелось два слова сказать.

Никого со мной нет. И – молчание.

Хоть ты узел вяжи, да в петлю полезай.

Небольшой рассказ о том, как сын городского кузнеца на совершенно трезвую голову был похищен нечистой силой и что из этого вышло

Есть в крепостной стене моего родного Смоленска башня с названием "Веселуха". Много споров было о происхождении необычного названия, но городская легенда гласит, что по ночам устраивала на ней шабаши нечистая сила. Историки же почему-то склоняются к мнению, что это мистификация и досужие сплетни, которые распространяли местные фальшивомонетчики, чтобы не попадаться на глаза любопытствующим.

Ниже – авторская версия.

В тот дивный вечер Козьма, сын городского кузнеца, возвращался домой раньше обычного: совесть в лице хозяина корчмы погнала его к жене и малым детушкам (а младшенькому шёл всего-то осьмнадцатый годок); погнала сразу, как заядлый трезвенник спустил последнюю монету, по чистой случайности оказавшуюся фальшивой.

Из-за дальней ограды доносились пьяные трели местного портного, от дома бабки-повитухи призывно попахивало волшебным зельем, как известно, излечивающим от всех болезней, а в народе именуемым самогоном. Навевая печальные мысли о любящей жене да чугунной сковородке, скулили собаки.

Вечер обещал запомниться.

– Тьфу ты, чёртова животина! – изрёк Козьма, чуть было не отдавив хвост чёрной кошке, юркнувшей под ноги прямо из лаза в крепостной стене. Кошка выразительно промолчала, подумав, быть может, только о своей тяжёлой кошачьей судьбе.

Но Козьма был мужик неробкого десятка! Да чтобы нас, смоленских мужиков, какая-то чернявая нехристь пугала?! Он, себя не щадя, героически плюхнулся в лужу, хватая за шкирку болезную скотинку. Кошка упиралась всеми четырьмя и, вероятно, мысленно костерила всех родственников кузнецова сына по материнской линии.

Бесстрашный победитель с воплями и улюлюканьем уже раскручивал кошку за хвост, дабы неповадно было добрым людям спать мешать, как вдруг та человеческим голосом молвила:

– Ты чё делаешь, скотина?!!!

Козьма аж снова рухнул в грязь, в полёте осеняя себя крестным знамением свободной левой рукой.

– Чё делаешь, спрашиваю, мерзавец?! – уже спокойнее повторила кошка.

– Да… Это… Сижу я тут, вот… – смутился Козьма, для уверенности ощупывая мокрую (такая и была – дождь ночью шёл!) землю вокруг массивного седалища.

– Сидит он тут, ага! – кошка по мере возможности уперла лапы в бока. «Прямо, как жена моя!» – умилился Козьма. Желание удавить кошку мгновенно увеличилось втрое.

– Ну-ка, пошли! – сурово зыркнула умными глазами нарушительница спокойствия.

– Куда?! – не понял Козьма.

– Награжу тебя, сво… добрый молодец, по-царски. За то, что ты, ирод… э-э-э… иррационально мыслящий человек, помог мне человеческим голосом заговорить.

Козьма был человеком доверчивым, да и говорящие кошки ему встречались не каждый день. Он согласно покивал и пополз… зашагал отважной поступью вслед за дивом хвостатым.

В лаз одной из башен крепостной стены кошка юркнула с лёгкостью. Козьма – с руганью и проклятиями.

«Кому что…» – решила кошка и засеменила по лесенке.

В башне слышались голоса и металлический стук. Но ни звуки, ни подозрительные тени по углам не заставили Козьму отступиться от обещанной награды.

Памятуя о жуткой невежливости хозяина корчмы, Козьма уже рисовал в уме (допуская, что таковой имелся) картины своего триумфального возвращения в питейное заведение: вот он, Козьма, бросает эдак небрежно горсть монет на стол и голосит: «Всех угощаю!». Мужичок остановился. Задумался. Нет, так не пойдёт. Нужно что-то другое: вот он бросает горсть монет и… да! И потребляет смоленскую амброзию в одно лицо. Нет, лучше скупает всё в корчме… Да что там! Всю выпивку в городе! И – никому. Вот! Эти ж изуверы не спасали его, болезного, в похмельные минуты грусти и печали!

За альтруистическими размышлениями наш смельчак и не заметил, как оказался в башне. Подозрительные тени приобрели вполне отчётливые очертания и недвусмысленные намерения: там и сям клацали редкими зубами лохматые старухи, приплясывали чуда-юда в рваных рубахах, сновали рогатые, норовя пристукнуть кого тяжёлым молотом…

Испугался герой. Кабы не многолетний опыт, тут бы и протрезвел – шутка ли, попасть на бал нечистой силы?!

Рванул было Козьма по лестнице вниз, забыв про все кошачьи обещания, да не тут-то было! Так просто сила нечистая свою добычу отпускать не желала: ноги с места не двигались, а вокруг звенело, гремело, щёлкало, бухало, кружилось да материлось.

– Ба! Гляди-тка, братцы, – гаркнул однорогий страшила, – кого к нам черти принесли! Никак в помощники напрашиваться пришёл! Гы! Да от него ж несёт, как от попа на Пасху! Иди-ка ты мужик, пока цел! Нам пьянь всякая без надобности!

У Козьмы уже душа в правую пятку спряталась. Неужто сам нечистый его к себе зазывает?! Свят-свят!

Дрожащей рукой кузнецов сын перекрестил нечистого… И был таков! Только пятки засверкали (вот что крест животворящий делает!).

***

Утро наш персонаж встретил в грязной луже и в дурном настроении. Оптимизма не прибавляли ни тяжёлая голова, ни твёрдая уверенность в том, что он, бедолага, побывал в плену у нечистой силы.

Никаких ощутимых повреждений на бренном теле Козьма не обнаружил, однако спина предупреждающе ныла: что-то подсказывало, что жена со сковородкой никуда из дома не делась…

В ходе ощупывания Козьма обнаружил элемент, явно не относящийся непосредственно к нему: этим элементом была вконец ошалевшая, нанюхавшаяся перегара и окончательно потерявшая всякую надежду на освобождение кошка.

Зверюшка, видать, проспала в крепких объятьях кузнецова наследника добрую половину ночи. В звериных глазах явно читалось, что всякое доверие к людям она потеряла.