Новый Мир ( № 2 2013) - Новый Мир Новый Мир

Венька подмел в избушке, сжег в печке мусор, разобрал рюкзак, вещи разложил. Долго колдовал и устраивал продукты. С ними получалось не очень. За первую неделю слопал в два раза больше, чем рассчитывал, но он не расстраивался — по мере того как втягивался в работу, аппетит убавлялся на глазах. Да и горы переставали быть чем-то страшным — рядом росли поляны дикого лука, цвела земляника, прошлогодние шишки были полны кедровых орешков, и, если что, можно было сходить к алтайцу. Ему было весело. Это была легкая-легкая свобода, какой он не знал никогда, — его абсолютно не тяготило прошлое и он ничего не загадывал вперед.

К вечеру у Вени все было в порядке. Всю цивилизацию — банки консервные, обрывки полиэтилена, пластиковые бутылки собрал вокруг избушки и спалил на костре. Дров заготовил, суп сварил из тушенки. В избушке было жарко, он распахнул дверь, сел на крылечке и потянул в себя черную прохладу ночи, запахи сухой травы и кедров. На Большую Медведицу уставился, огромную и яркую, выползавшую из-за хребта. Она была на одном уровне с ним. На черном небе, усыпанном звездами. Луна еще не выбралась из-за горы, и белые вершины по горизонту будто изнутри светились мягким, непонятно откуда взявшимся мерцанием. Их спокойные ясные силуэты, острые черные тени и лунные долины манили. Веня застыл от неведомого, влекущего и страшноватого чувства, поднявшегося в душе. Прямо почувствовал, как плечи начинают выворачиваться в огромные крылья. Он испуганно взялся за косяк двери, наваждение тут же прошло, только ноги отяжелели, но Веня на всякий случай поднял обе руки и потрепал себя по колючей макушке. Потом плечи потрогал…

Утро Венька проспал. В окошке было уже светло, когда открыл глаза. Впервые за все время в горах он проснулся не от холода. Он повернулся на бок, устраиваясь поудобнее и собираясь по старой привычке покемарить еще, но вдруг резко сел на нарах. Посидел хмурый, взял полотенце и пошел к ручью. Это был небольшой бочажок с прозрачной, ледяной водой, на дне которого бился пульс родничка. За ночь поверхность затянуло тонкой, невидимой корочкой льда. Венька умылся, сел на краю на травку.

Небо над головой было чистое, но с запада заходили тяжелые тучи. Лес стоял подозрительно тихий. Венька вернулся в избушку, вскипятил воды, сидел на порожке, пил кофе и, поглядывая на быстро затягивающееся небо, думал, что делать. Погода отменяла все его вчерашние планы, в избушке делать было нечего, только лежать. Где-то в вершине долины заворчал гром. Ветер разошелся и рвался вниз, в долину Аргута, гнул тяжелые кедровые ветви. Нет, нет, только не лежать. Надо сделать лоток, лопату. В конце концов, можно и в непогоду работать, уговаривал Веня самого себя. Но, вопреки уговорам, пошел в избушку, достал из плоского фанерного ящичка чистый лист и прикрепил кнопками к наружной, испачканной красками стороне. Он любил когда-то писать вот так — быстрые акварели. Без мольберта, сидя по-татарски на земле и поставив ящик на коленку. Так он писал давно, он чувствовал растерянность и страх внутри, волновался, что не получится, и только руки действовали привычно и почти уверенно.

Он взял все, что нужно, открыл дверь и замер. Неба не было, туч не было, даже кедрач вокруг с трудом угадывался сквозь седую карусель. Снег летел сильно, большими хлопьями. Венька вернулся, положил ящик на нары и присел неловко на край. Щетину потрогал костяшками пальцев, а сам все глядел куда-то в угол. Потом нахмурился, потер лоб, сел к печке, автоматически нащупывая в кармане спички. Окошко залепило снегом, и в избушке потемнело. Веня сидел у раскрытой печки, слушал ее веселый треск, слушал, как гудит труба и завывает снежная буря за толстыми кедровыми стенами. О жизни думал. О своей и о работе Палыча в этих местах много лет назад. Представлял себе молодых жизнерадостных геологов.

Сел к столу и достал акварель. Краски, как он и думал, оказались негодными. Он положил их на полочку, рассмотрел и попробовал свой старый пучок простых карандашей — тут все было в порядке. Он решил не мыть ничего пока, а сходить на эти пять вершин и зарисовать для Палыча места, о которых тот рассказывал: нижний лагерь, долину с золотоносными ручьями, сами ручьи, Змеиное ущелье... Венька поел супу, оделся и вышел из теплой избушки.

Он опять вернулся ночью, едва не заблудившись. Ни до какой вершины не дошел, а всего-навсего спустился вниз, к тому месту, где ночевал. Пурга все время сбивала с тропы, временами он совершенно не понимал, где находится, и приходилось искать ручей, вдоль которого он спускался. В конце концов он пошел его берегом без тропы, по кустам, высокой траве и водомоинам. Так добрался до Аргута. Вершина, к которой он нацелился, была на другой стороне. Веня срезал шест, походил по берегу, примериваясь, и не пошел. Купаться в пургу не хотелось, он, правда, и так уже весь был мокрый. Снег шел всю обратную дорогу. Уставший как собака, ввалился в сухую избушку, затопил печку, пожевал сухарик с теплой водой и лег на кошму. Ноги и спина гудели, трусы еще не высохли, и на душе была растерянность. Он куда-то и зачем-то шел сегодня целый день в пурге… он так и сяк крутил эту мысль, пытаясь что-то понять в своем нынешнем существовании, но вместо этого все время вспоминал разные картины снежной метели. Стонущие, упирающиеся кедры, снежные вихри над Аргутом, заряды пурги, летящие снизу вверх. Вспоминал, как быстро его заносило, стоило только присесть. И, как ни странно, в нем крепла мысль, что во всем этом есть смысл. Непростой, ничего не сулящий, но открывающий ему какие-то важные вещи. И вместе с этой мыслью креп он сам.

Пять вершин заняли почти две недели. Снег везде сошел, стало тепло, а днем так и жарко, на деревьях была полная листва нежного цвета начала лета, травы поднялись, от лугов глаз было не оторвать. Веня ни о чем не думал, ничего не делал, а просто гулял. Брал с собой котелок, варил в нем золотой или маралий корень где-нибудь на красивом месте. Он был по-настоящему свободен, и никто, даже его собственное тело, ему в этом не препятствовал. Иногда он ставил себе вполне детскую глупую задачу, например миновать долину, пока в ней солнце. Значит, спуститься и подняться. И он оленьей тропой легко бежал вниз, расправлял руки-крылья, и ему странно было, что он не взлетает.

Почему-то, может быть потому, что людям все равно нужны люди, у вершин появились названия. Когда Веня шел к первой, назвал ее Машка. А однажды вечером назвал их все. И на его карте появились красиво выписанные имена: Мама, Батя, Катерина Михайловна — учитель рисования, любимая и рано умершая, Машка и Олег Палыч. Последняя вершина очень была похожа на старого толстого геолога. Разговаривал с ними. Описывал линии и краски гор или просто молчал, сидя высоко и глядя вместе с ними в долину. Машка была его единственная дочь от первого брака, которая никогда его не видела и ничего о нем не знала…

Больше всего разговаривал с Палычем, зарисовывая его места. У него уже была пухлая папка с рисунками, оставалось Змеиное ущелье. Олег Палыч подробно описал его как интересное место, у Вени было очень ясное о нем представление, но почему-то оно не было отмечено на карте. Веня поднимался на окрестные высоты, внимательно изучал складки местности, но найти не мог.

Однажды он увидел людей. Они были далеко, но он так им удивился, что пошел. Они оказались такими же, как он, — били шурфы на золото. Веня понаблюдал за ними, прячась, потом аккуратно показался. Мужики, один молодой, лет двадцати пяти, другому под шестьдесят, напряглись и все время ругались, узнав, что он никогда не мыл и тоже пришел за золотом. Но потом предложили попробовать. Дали лоток и смотрели, где будет брать. Земля была сильно ископана по всему склону с обоих берегов ручья. Ямы довольно глубокие. “Перекрестись! — потребовал старый, когда Веня взялся за лопату. — Три раза!” Он вообще был занятный. Невысокий, полноватый, в толстых очках на резинке и с грязной лентой на лбу, защищавшей его от космических воздействий.

Веня, вспоминая слова Палыча и книжки, долго щурил глаза на склон, думал, как мог течь ручей и как менял свои русла, и наконец набрал наудачу в одной неглубокой яме, раскопав ее поглубже. Принес тяжелый, нагруженный с горкой лоток к ручью. Мужики не лезли, смотрели зорко и ждали. Венька промывал, откидывал гравий и тоже посматривал на мужиков, правильно ли делает. Когда на жестяном дне осталась чуть мокрого песка с водой, Веня понял, что ничего нет, поворошил еще раз рукой и собрался было выплеснуть, но мужики бросились и забрали лоток. Растерли, что оставалось на дне, домыли… Четверть того, что он собрался выбросить, было золотыми блестками, их просто было много, но был в лотке и маленький корявый самородочек. Коричневый и непохожий на золото. И еще три — каждый со спичечную головку.