Стихотворения - Цюй Юань

Примечания

С. 130. Отец-рыбак (юй-фу) - выражение, построенное мною по типу отец-дьякон, отец-ключарь, отец-пасечник и т. д., ибо речь идет хотя и не о христианском монахе, но, во всяком случае, об ученом отшельнике, ушедшем из знатного и богатого мира и принявшем на себя смиренный вид простого рыбака. Исторической правды, как я уже сказал, в этом произведении доискиваться не стоит, притча есть только притча, одна из многих, сильно распространенных в тогдашней китайской литературе, несомненно, под непосредственным даосским влиянием. Кроме образа рыбака опрощенный дао-исповедник принимает еще образы землероба, дровосека, пастуха, фигурирует под вымышленными именами, такими, как "Опустелый" (Цзы-сюй), "Где такой имеется Учитель" (У-ю сяньшэн), "Не тот" (У-ши гун) и т. д. Встреча с этими резонерами-моралистами особо важных исторических лиц вроде Конфуция и, ранее его, отшельника времен императора Яо (чао-фу - "отец-гнездовик") и других - обычный литературный прием, дающий возможность резкой всесторонней критики слишком ортодоксального и становящегося вялым героя.

Река (цзян) - по одной из версий, Сянцзян, на юге Китая.

Сочиняя стихи - и напевая их тою или другою мелодией. Глагол инь имеет значение: напевать стихи, свои или чужие. При напеве китайцы стараются избегать грубых концовок-рифм и предпочитают останавливаться на цезуре, так что рифма, говорящая сама за себя (ибо она только в китайском языке не ограничивается ассонансом, а имеет значение музыкальной ноты), остается намеренна как бы в тени, что создает в общем двойной эффект.

С. 130. У вод, т. е. скрываясь в зарослях, чтобы не попадаться на глаза населения.

Весь мир, все люди - вся эта тирада, как и последующая, пародирует и близко перифразирует Лао-цзы (ок. VI в. до н. э.). "Люди мира светленькие-светленькие, я ж один словно во тьме; люди мира чистенькие-чистенькие, я ж один грязным-грязен" и т. д.

Книга Лао-цзы ("Даодзцзин"), как известно, учит о полном и решительном противопоставлении сверхчеловека, дао-исповедника (дао-человека,- шэнжэнь, гучжи шань вэй шичжэ) банальным людям, предпочитающим букву устава и морали великим, бесконечным озарениям и внешнюю чистенькую обрядность внутренним мощным зовам дао, пребывающего в Великом Хаосе и Великой Мути, к отречению от пошлого мира и всех его условностей.

Вслед миру меняет путь и формы своей жизни, применяясь к жизни и к создаваемым ею условиям.

Я вот что слыхал - эти же фразы повторены и у позднейшего писателя Сюнь Цина (Сюнь-цзы) и, вероятно, имеют общий источник в древней пословице.

С. 131. Похоронить себя во чреве рыб - конфуцианские критики клеймят подобный выход из положения и считают поэта ненастоящим конфуцианцем. Однако и отец-рыбак, отшельник и потому не конфуцианец, тоже явно и с благословения автора, кто бы он ни был, глумится над поэтом и торжествует над ним. Таким образом, это произведение занимает промежуточное положение элементарной морали, протестующей против мирского зла, и в антологию попало по своей художественной, хронологически выдержанной ценности, но с суровыми репликами позднейших критиков. Один из них говорит: "Что, если бы Цюй Юань мог слышать речи Конфуция о следовании за временем и покорности судьбе? Быть может, он стал бы и сам правоверным конфуцианцем! Он понял бы, что в жизни удачи и неудачи - дело не человека, а небесного предопределения и не стал бы над этими вопросами раздумывать, а тем более в ожесточении на всех и на вся кидаться в воду". Другой, наоборот, восхваляет поступок Цюй Юаня и клеймит отца-рыбака за бесчеловечную жестокость (бу жэнь).

С. 131. Отец-рыбак еле-еле улыбнулся - этой фразы в основном историческом повествовании у Сыма Цяня нет, как и всей концовки, которая действительно имеет вид приставленной как вывод последующим автором, ибо смысл этой песни говорит о том, что надо служить только при благородных ("чистых") правителях, а от разрухи в государстве убегать от людей (так, как он сделал это сам), и, таким образом, вместо противоречия как бы вторит поэту-пессимисту.

Цанлан - название двух гор и реки, из них вытекающей, которая в дальнейшем носит название Хань (Ханъ-цзян).

С. 131. Когда чиста цанланская вода - песня, цитируемая в этом же виде и в книге Мэн-цзы (372-289 до н. э.), но с иным выводом.

Переводы Л. З. Эйдлина

Переводы Л. З. Эйдлина воспроизводятся по следующему изданию: Цюй Юань. Стихи. М.: ГИХЛ, 1954.- Прим. ред.

СМЕРТЬ ЗА РОДИНУ

В руках наших уские копья,

На всех носорожьи латы.

Столкнулись в бою колесницы,

И мы врукопашную бьемся.

Знамена закрыли солнце,

И враг надвигается тучей.

Летят отовсюду стрелы.

К победе воины рвутся.

Но враг в наш отряд вклинился,

Ряды наши смять он хочет.

И падает конь мой левый,

И правый мечом изранен.

Увязли в земле колеса;

Как в путах, коней четверка.

Вперед! И нефритовой палкой

Я бью в барабан звучащий.

Нахмурилось темное небо,

Разгневался Дух Великий.

Суровые воины пали,

Тела их лежат на поле.

Кто вышел, уже не вернется;

Ушедшие не приходят.

Померкла для них равнина,

Исчезла дорога в далях.

Они не расстались с мечами,

Не бросили циньских луков.

И пусть обезглавлено тело, -

Душа не хранит упрека.

Мужи настоящей отваги,

Высокой воинской чести!

Их - сильных и непреклонных -

Никто покорить не может.

Пусть умерло смертное тело,

Но дух остается вечным.

Отважные души павших

И там, среди душ - герои.

ПЛАЧУ ПО СТОЛИЦЕ ИНУ

Справедливое небо,

Ты закон преступило!

Почему весь народ мой

Ты повергло в смятенье?

Люди с кровом расстались,

Растеряли друг друга,

В мирный месяц весенний

На восток устремились -

Из родимого края

В чужедальние страны

Вдоль реки потянулись,

Чтобы вечно скитаться.

Мы покинули город -

Как сжимается сердце!

Этим утром я с ними

В путь отправился тоже.

Мы ушли за столицу,

Миновали селенья;

Даль покрыта туманом, -

Где предел наших странствий?

Разом вскинуты весла,

И нет сил опустить их:

Мы скорбим - государя

Нам в живых не увидеть.

О деревья отчизны!

Долгим вздохом прощаюсь.

Льются - падают слезы

Частым градом осенним.

Мы выходим из устья

И поплыли рекою.

Где Ворота Дракона?

Их уже я не вижу.

Только сердцем тянусь к ним,

Только думой тревожусь.

Путь далек, и не знаю,

Где ступлю я на землю.

Гонит странника ветер

За бегущей волною.

На безбрежных просторах

Бесприютный скиталец!

И несет - меня лодка

На разливах Ян-хоу.

Вдруг взлетает, как птица.

Где желанная пристань?

Эту боль в моем сердце

Мне ничем не утишить,

И клубок моих мыслей

Мне никак не распутать.

Повернул свою лодку

И иду по теченью -

Поднялся по Дунтину

И спустился по Цзяну.

Вот уже и покинул

Колыбель моих предков,

И сегодня волною

На восток я заброшен.

Но душа, как и прежде,

Рвется к дому обратно,

Ни на миг я не в силах

Позабыть о столице.

И Сяпу за спиною,

А о западе думы,

И я плачу по Ину -

Он все дальше и дальше.

Поднимаюсь на остров,

Взглядом дали пронзаю:

Я хочу успокоить

Неутешное сердце.

Но я плачу - земля здесь

Дышит счастьем и миром,

Но скорблю я - здесь в людях

Живы предков заветы.

Предо мною стихия

Без конца и без краю,

Юг подернут туманом -

Мне и там нет приюта.

Кто бы знал, что дворец твой

Ляжет грудой развалин,

Что Ворота Востока

Обратятся в руины!

Нет веселья на сердце

Так давно и так долго,

И печаль за печалью

Вереницей приходят.

Ах, дорога до Ина

Далека и опасна:

Цзян и Ся протянулись

Между домом и мною.

Нет, не хочется верить,

Что ушел я из дома,

Девять лет миновало,

Как томлюсь на чужбине.

Я печалюсь и знаю,

Что печаль безысходна.

Так, теряя надежду,

Я ношу мое горе.

Государевой ласки

Ждут умильные лица.

Должен честный в бессилье

Отступить перед ними.

Я без лести был предан,

Я стремился к вам ближе,

Встала черная зависть

И дороги закрыла.

Слава Яо и Шуня,