Кинжал и яд - Жюльетта Бенцони

— Да как ты посмела? Ты хоть понимаешь, что я могу сделать с тобой за такие слова?

— Мне наплевать! — прошипела Поппея, стиснув зубы от бешенства и боли. — Убей меня, если хочешь! Но никогда не будет мной обладать тот, кого водят на помочах! Пока жива Агриппина, тебе не освободиться от этих пут.

Невзирая на всю свою жестокость, Нерон побледнел: он понял, чего добивается его возлюбленная.

— Я не могу убить мать!

— Кто говорит об убийстве? Это будет просто несчастный случай… Твое участие не потребуется!

— Не могу!

— Ну, что же… в таком случае и я не могу принадлежать тебе. Мне нужен настоящий мужчина!

В ту же ночь Нерон в ужасе сбежал из ее спальни, закрыв ладонями уши. Однако любовь была сильнее — и он вернулся. Постепенно Поппее удалось уговорить его, и был разработан преступный план, в котором главную роль отвели ловкому сообщнику — мастеру на все руки. Его звали Аницетий, он был вольноотпущенником и несколько лет прослужил на римском флоте. Аницетий продумал все детали: Нерон отправится в Байи на торжества в честь Минервы и пригласит мать на роскошный пир, дабы отпраздновать примирение, а затем Агриппина вернется в Баулу морем, на императорской галере. Остальное Аницетий брал на себя.

Так и было сделано. Агриппина доверчиво откликнулась на приглашение сына. Нерон был нежен, внимателен, покорен… это походило на раскаяние. Осыпав мать поцелуями, он после пира лично проводил ее на галеру, проследил за тем, чтобы ей было удобно в отведенной для нее каюте, и пожелал доброго пути.

— Я была к нему несправедлива, — сказала Агриппина служанке. — Он хороший сын! Поппее пока не удалось развратить его.

Убаюканная сладкими мечтами, она не заметила, как опасно накренился потолок. Едва галера отплыла от берега, обитые свинцовыми полосами балки рухнули на обеих женщин. Служанка тут же завопила, что она — Агриппина: ей казалось, что так ее спасут быстрее. Но подбежавшие люди набросились на нее с веслами. Между тем императрицу защитил от балок возвышавшийся над кроватью балдахин. Она осталась невредимой, но с ужасом осознала, какая участь ее ожидает. Ни секунды не колеблясь, Агриппина спрыгнула в воду.

Ночь была ясная, до берега не слишком далеко, а плавала Агриппина отменно с детских лет. Она благополучно достигла побережья, где могла чувствовать себя в безопасности. Ее доставили на виллу в Баулу — место абсолютно надежное, — но мрачные предчувствия отравляли ей радость спасения. «Мой сын хотел убить меня! — думала Агриппина. — На этот раз у него ничего не вышло… но что будет в следующий раз?»

Когда Нерону сообщили, что его мать чудом избежала смерти, он впал в благородную ярость. Впрочем, к ярости примешивался и суеверный страх: на мгновение император вновь превратился в мальчика, напуганного мощью этой женщины, которую, по всей видимости, охраняли сами боги. Но рядом с ним были Поппея и Аницетий. Сообщники быстро организовали ложный заговор против императора, и схваченные «преступники» признались, что во главе их стояла Агриппина. Разве не положила она столько сил на борьбу с собственным сыном? И Нерон хладнокровно подписал смертный приговор.

Отныне руки у Аницетия были развязаны. Когда бывший моряк со своими людьми явился на виллу в Бауле, никто не решился оказать им сопротивление: весть о гневе императора распространилась быстро, и все в ужасе отшатнулись от Агриппины. Слуги разбежались, и даже любимая рабыня императрицы покинула ее.

Агриппина была одна в своей спальне — ей приходилось много лежать, поскольку она еще не совсем оправилась после происшествия на галере. Когда вошел Аницетий, она слегка побледнела, но самообладания не потеряла.

— Тебя прислал мой сын, чтобы узнать о моем здоровье? Передай ему, что мне гораздо лучше!

Вместо ответа Аницетий обнажил меч. Солдаты сделали то же самое. Агриппина переводила взгляд с одного лица на другое — и в каждом видела смерть. Тогда она посмотрела прямо в глаза Аницетию и, откинув покрывало, произнесла с невыразимым презрением:

— Рази во чрево! Оно должно быть наказано за то, что выносило Нерона!

Через секунду императрица уже хрипела под градом ударов. Затем Аницетий спокойно вытер свой окровавленный меч о покрывало…

БАЗИЛИССА ТЕОФАНИЯ

(956 год)

Таверна Кратероса, грека из Лаконии, находилась в самом жалком квартале Константинополя, недалеко от акведука Баланса. Однако дела у Кратероса шли бойко. Разумеется, он отличался такой же вороватостью, как и все прочие городские кабатчики, но у него подавали отменное греческое вино, а его дочь Анастасия воистину была перлом создания. В справедливости этой оценки никто не мог бы усомниться: девушке едва минуло шестнадцать, ее золотистая кожа была гладкой, как отполированный до блеска мрамор, громадные зеленые глаза с пушистыми ресницами притягивали взор, полные алые губы словно бы приглашали к поцелую, а пышным формам юного тела позавидовала бы сама богиня Афродита. Двигалась же она с такой грациозностью и изяществом, что при взгляде на нее все мужчины замирали от восхищения. Поэтому осторожный и расчетливый Кратерос старался не слишком выставлять напоказ свою красавицу-дочку. Каждый вечер под закопченными сводами его таверны собиралось множество гостей, но лишь немногим счастливчикам удавалось взглянуть на Анастасию. Отец берег ее для богатого клиента, который сумел бы оценить это сокровище по достоинству — иными словами, очень дорого.

И в один прекрасный день ему показалось, что он нашел подходящего человека. Было уже совсем темно, когда по трем ступенькам, отделявшим подвал от улицы, спустилось несколько человек. В таверне оставалось совсем мало народа — всего четверо. Один храпел, уткнувшись лицом в залитый вином стол и обнимая опрокинутый кувшин. Второй сидел на полу, бессмысленно вытаращив глаза, перебирая струны воображаемой арфы и подвывая дурным голосом. Еще двое расположились возле очага, бросая кости и тихонько переговариваясь.

Самому Кратеросу не терпелось лечь спать. Он нахмурился, увидев новых посетителей, поскольку уже собирался закрывать. Но, приглядевшись к ним, мгновенно переменил решение. Все пятеро были закутаны в плотные черные плащи, однако от зоркого глаза кабатчика не укрылись дорогие кафтаны и золотые украшения. Угодливо изогнувшись, он поспешил навстречу гостям и проворно смахнул крошки с лучшего своего стола.

— Что угодно благородным господам?

Один из мужчин, откинув капюшон плаща и открыв лицо с резкими суровыми чертами, небрежно бросил:

— Лучшее твое вино… и пусть его нам подаст самая красивая девушка твоего дома!