Черный генерал - Генрих Гофман

Командир роты перебежал дорогу и растаял в темноте. Мурзин спустился на каменистый берег реки и, снова встречая партизан, поторапливал их, указывая путь к лесу. Вскоре его окликнул Ушияк:

– Юрий-братор! Это ты здесь движение регулируешь?.. Какая машина сейчас прошла?

– Легковая. «Оппель-капитан», по-моему.

– С бошами или цивильная?

– А кто ее знает. Я на всякий случай в кювете спрятался.

– Давай, Юра, оставим здесь патруль. Пусть другим дорогу показывает. А сами пойдем в лес. Не место нам тут глаза мозолить. Так ведь у вас говорят?

Лес начинался почти у самого шоссе. Ушияк шел босиком. Наступив на сухую шишку, он выругался и, присев под деревом, стал натягивать сапоги. Мурзин засмеялся:

– Крепко это у тебя получается.

– Что крепко? – не понял Ушияк.

– Здорово, говорю, ругаешься, без акцента. Когда так разговариваешь, акцент чувствуется.

– То правда же. Эти слова я первые заучил. Еще под Одессой, когда у бошей служил, ваших моряков в плену видел. Они такими словами немцев ругали. Смелые были вояки. Эти слова им злость прибавляли. А мы сами про себя тоже этими словами немцев ругаем. Вот и научился я их хорошо выговаривать. То было…

Протяжный гудок паровоза заглушил последние слова Ушияка. По ущелью прокатился грохот мчавшегося под уклон состава. Длинный луч света скользил по склону горы, выхватывая из темноты мощные стволы сосен и елей.

– Этот эшелон последний. Больше не пройдут, – сказал Мурзин. – Следующий через десять минут. К тому времени Павел Куделя уже сработает. Сейчас небось четвертая рота брод переходит. Теперь одни подрывники на той стороне остались.

– А если пассажирский состав пойдет? – Ушияк встал и пристально смотрел на красный фонарик удалявшегося состава.

– Тоже неплохо. Сейчас местные жители в основном по домам сидят, одни немцы по железным дорогам катаются.

Изредка подсвечивая ручным фонариком, Ушияк и Мурзин стали взбираться по склону навстречу глухо доносившимся издали голосам. С пышных, невидимых в темноте крон деревьев срывались крупные холодные капли воды. Мокрые ветви кустарника неприятно хлестали по рукам и лицу.

– Надо разрешить людям развести костры. Пусть посушатся, – предложил Ушияк.

– А я думаю, не следует этого делать. По шоссе в любую минуту могут немцы проехать…

– Ну и пусть себе едут, – перебил Ушияк. – Ночью в лесу нам бояться некого. Боши сюда никогда не сунутся. А если полезут, у нас есть чем ответить. Четыре партизанские роты – это сила. Так что пусть жгут костры. Застудить людей можем.

– Послушай, Ян, не дело ты говоришь. Ведь на той стороне эшелон подорвется. Уцелевшие немцы нас по кострам сразу разглядят…

– Зачем разглядят? К тому времени мы все костры потушим.

– Да чтобы их разжечь, минут двадцать нужно, А обсушиться все равно никто не успеет. Так что давай уж потерпим. Пройдем быстрым шагом километра два-три, перевалим за эту вершину и там уж на ночь привал устроим, И костры жечь можно, и на сушку времени хватит.

– Хорошо, хорошо! Уговорил. Только я думал, ты храбрый, решительный, а ты очень осторожный человек. Партизан должен уметь рисковать…

– То, что ты предлагаешь, – не риск, а головотяпство.

– Не понимаю такое слово, – обиженно проговорил Ушияк. – Как можно голову тяпать?

– Зачем сердишься, Ян? Это у нас поговорка такая.

– А у нас про голову другая поговорка есть: лоб широк, а в голове тесно.

Мурзин рассмеялся:

– Это совсем не то. Мы еще говорим: ум хорошо, а два лучше.

Ушияк промолчал, задумавшись, потом оживленно заметил:

– Это я понимаю. Очень хорошая поговорка. Надо запомнить. Ум хорошо, а два лучше, – повторил он назидательно. – Совсем как у нас с тобой. Сначала по-разному думаем, потом вместе правильно решаем. Так я говорю, Юрий-братор?

– Верно! – обрадовался Мурзин, довольный тем, что любитель русских поговорок Ушияк по достоинству оценил и эту.

Пройдя еще метров тридцать, они наткнулись на большую группу партизан. Ушияк отыскал командиров рот, приказал им строить людей и вести всех на вершину горы. Только первую роту он оставил в боевом охранении до прихода подрывников.

– Наверху не останавливайтесь. Спускайтесь в лощину и разжигайте костры, сушите одежду. По кострам мы вас отыщем. Выполняйте, – сказал он, отпуская командиров рот, и, обращаясь к Мурзину, добавил: – И ты, Юра, с ними пойди. А я с первой ротой останусь. Мы вас быстро догоним.

Как ни хотелось Мурзину остаться здесь и дождаться Куделю, но спорить с Ушияком в присутствии партизан он не стал.

– Что ж, Ян, раз гость – ишак хозяина, надо повиноваться. – Мурзин дружески похлопал Ушияка по плечу.

До вершин горы было не более семисот – восьмисот метров. Но взбираться по заросшему лесом крутому склону пришлось не менее часа. За это время еще один железнодорожный состав прогромыхал внизу в ущелье. Навьюченные оружием и боеприпасами люди остановились, прислушались, напряженно ожидая взрыва. Но только дробный перестук колес гулко раздавался в горах.

«Неужели не сработала мина? – с досадой подумал Мурзин. – А может быть, Павел Куделя напоролся на немецкий патруль?.. Но тогда мы бы услышали перестрелку. Живым он немцам не дастся».

Долго тянулись минуты в ожидании следующего поезда. Больше половины партизан уже достигли вершины горы и кое-кто начал спускаться по обратному склону, когда в ущелье послышался приглушенный гудок паровоза и отдаленный гул. Мурзин насторожился. И вдруг мгновенная вспышка света прорезала мглу, озарила низкие тучи. И тотчас горы дрогнули от резкого взрыва. И… пошли гулять по ущельям раскаты весеннего грома.

Да, да! Именно ранний весенний гром припомнился Мурзину, когда звучное эхо взрыва перекатывалось в горах. Будь рядом Павел Куделя, капитан стиснул бы его в объятиях, поздравил с еще одной партизанской победой. Но Куделя сейчас где-то там, внизу. Он, верно, уже перебрался через бурный поток и в кромешной тьме вместе с другими карабкается на эту вершину.

Думая о Куделе, Мурзин еще не знал, что его боевой друг и верный телохранитель уже никогда не будет рядом, никогда не сможет неотступно следовать за ним, чтобы прикрыть его своим телом в критическую минуту. Только потом, позже, возле потрескивающего костра догнавшие отряд подрывники поведают капитану о гибели бесстрашного молдаванина…

По их торопливому, сбивчивому рассказу Мурзин представит себе все, что произошло.

Куделя закладывал мину в ямку, приготовленную другими партизанами. Неожиданно послышался шум приближающегося поезда. Приказав остальным спуститься к реке и начать переправу, Куделя стал осторожно ввинчивать взрыватель. Теперь все дело решали секунды. Луч паровозных фар уже дотянулся до партизана. С середины реки было видно, как метнулась в сторону одинокая фигура Кудели. А через мгновение последовал взрыв. Паровоз ткнулся в шпалы, завалился на бок и скатился с насыпи. Через него со скрежетом, громоздясь друг на друга, покатились вагоны. В диких воплях обезумевших немцев затерялся одинокий вскрик Павла Кудели, раздавленного бесформенной грудой обломков.

Слушая печальный рассказ очевидцев, Мурзин с грустью смотрел на пламя костра. В оранжево-красном блеске двоилось, троилось улыбчивое смуглое лицо погибшего друга. На глаза Мурзина навернулись слезы.

Война! И опять это слово в оправдание смерти. Война! Она подарила ему товарища, и она же унесла его навсегда.

В огромном костре задорно потрескивали корявые сучья, сизый дым метался из стороны в сторону, нескончаемо выплясывали яркие языки пламени. А над ними неистребимой тучей реяла неугомонная мошкара. И та, что отваживалась приблизиться к огню, бесследно сгорала.

Через несколько дней партизанский отряд имени Яна Жижки вышел к окрестностям города Маков. С опушки леса, за которой простирался пологий спуск в низину, хорошо просматривались небольшие белые домики, высокая колокольня с остроконечным шпилем. Вокруг поднимались в горы зеленеющие луга, освещенные осенним, негреющим солнцем. С востока к городу протянулась асфальтированная дорога, по которой муравьями ползли одинокие повозки.

На одном из близлежащих холмов партизаны увидели стадо овец и покосившуюся хижину-сыроварню. До границы Моравии оставалось не более десяти километров, и Ушияк решил переговорить с пастухами, чтобы выяснить обстановку в этом районе. Приказав Мурзину оставаться с отрядом и не выпускать никого из леса, он взял с собой нескольких партизан и направился к сыроварне.

Утомленные длительным переходом, люди обрадовались неожиданному отдыху. Вскоре все освещенные солнцем лужайки были заняты спящими партизанами. Только выставленные дозорные, борясь со сном, не смыкали глаз. Да еще Мурзин и командир первой роты капитан Грековский сидели у пня и частенько поглядывали на соседний холм, где виднелась сыроварня, к которой уже подходил Ушияк.