Виноватых бьют - Сергей Кубрин

class="p1">Занюхал по обычаю рукавом и выдохнул лёгким паром. Затопило в груди, расцвело перед глазами.

Он сидел в окружении уютных могил, где белым по чёрному значились имена и цифры, где у подножий краснели свежие венки и траурные ленты переливались золотом и серебром.

Опять припал к бутылке, раз, и два, и ещё один – контрольный.

– Проходи, конечно. Да не разувайся, всё равно мыть. Ну, если только. Ну да, можно здесь.

Жарков не стеснялся и прямиком прошёл в кухню. Квартиру он хорошо помнил: захаживал часто, любил недолго.

Она ела конфеты, Жарков просто пил. После первой рюмки сразу же подготовил вторую, и сказал: раздевайся.

Она так давно не была по-настоящему с мужчиной (работа не считается), что не пришлось делать ничего особенного. Жарков тоже хотел; тем более – выпил. И вот уже были в одной кровати, точнее, на одном диване, полураздетые, полуголые, и любили, как будто раньше никогда не. Отдышаться не могла; он вообще отвернулся и лежал, как раненый, вздыхая, словно от боли.

– Всё нормально? – спросил, как пришёл в себя.

Трезвый и здоровый – живи не хочу.

– Всё нормально, – ответила, и улыбнулась, и потянулась опять, но Жарков приподнялся и сказал, что хочет пить.

– Подожди, – попросила, – и он подождал.

Всё повторилось ещё быстрее, чем прежде. Всё прошло.

Он сначала выпил, а потом запил, и снова плюхнулся рядом, укрыв одним одеялом её и себя.

Прижался – прижалась. Так-то лучше.

Молчала, но готовилась что-то сказать, вздыхая и не решаясь. Вот уже, а всё никак. Слово – будто ребёнок, его не обманешь: само знает, когда явиться на свет. Промычала, не раскрывая рта:

– Мне так страшно, Гоша.

Он предложил выпить. Можно подумать, страх боится алкоголя. Повторила:

– Я очень боюсь. Ты не уходи, пожалуйста. Никогда не уходи.

Жарков не собирался никуда идти. По крайней мере, в ближайший час или два. Он вообще планировал бахнуть и закусить, если получится, а потом опять взять её – не очень молодую, но спелую. И хорошо, раз боится. Страх возбуждал. Гоша был сильнее.

– Не уйду, – пообещал, – не бойся.

И так ей стало хорошо. И так – ему – вдруг стало окончательно лучше…

Он таких слов давно не говорил. Таких его слов давно никто не слышал.

Гоша представил: вместе – здесь – теперь всё будет по-другому. Есть, кого защищать. Есть, кто рядом.

Поцеловал в губы, словно каждый из них заслуживал любви.

Всё же выпил, всё же приготовила наскоро что-то там: картошечку пожарила, нарезала, накрошила. Запах улыбался всем существом, во всю кухню. Он ел с аппетитом. Она улыбалась.

Смотрели какое-то невнятное кино, потом как бы изображали любовь. Надоело быстро. К хорошему привыкаешь.

Решили спать – Жарков согласился остаться до утра. А там посмотрим. Она ещё раз его поцеловала и сказала «спасибо».

Уснула быстро. Как только – он встал, шатался взад-вперёд. Курил на кухне, пил воду, пытался тоже отключиться. Никак. Чужое место, чужая постель, чужая женщина.

В ночи разнылся желудок. Жизнь возвращалась, первый признак жизни – чувство голода. Полез в холодильник, нашёл что-то съестное вроде колбасы или сыра, тронутую баночку кефира.

Собрался наскоро. Даже не попрощался.

И жизнь пошла.

Лежачего не бьют

По пути в Нихалой успел отрубиться. Ехали на служебном «Патриоте». Тот ладно справлялся со старой волнительной дорогой, ухабистой и кривой.

Акрам – сержант из роты ППС – разговорился будь добр. Борода ходила вверх-вниз, не останавливалась. Так и так, слава Аллаху, жизнь идёт.

– У меня, – сказал, – жена красивая. Одна беда – четыре дочки, – и рассмеялся.

От Серноводского до Нихалоя сто километров. Шли медленно, ближний свет распознавал очертания морщинистых гор. Жарков четвёртый месяц проходил здесь службу со сводным отрядом: двойной оклад, надбавки. Закроют боевые – будет пенсия. Три тысячи сверху. Каждый месяц, пока живой.

– В Чечне сейчас хорошо, спокойно, – говорил Акрам, оправдываясь. – Лучше, чем.

Жарков соглашался. Качаясь на пригорках, закрывал глаза. Одно «ага» в ответ, вроде – так и есть. Действительно, хорошо.

Тяжёлое лето с низким солнцем. Осень выждать – и домой. Жарков думал: как хорошо, когда есть, куда возвращаться. Дома ждут, и всё такое. Привезёт деньги – первый взнос на ипотеку, долгая счастливая жизнь. Главное – не париться, не считать. Он помнил, например, как считал армейские дни. А потом заблудился в мире цифр – и легче стало.

– Скоро, скоро, – твердил довольный Акрам, – у меня там брат. Всё по кайфу будет.

Командир отряда – полковник Сорока – определил Жаркова на дальняк. «Пару дней отдохнёшь, тебе надо».

Сорока помнил Гошу ещё со времён, когда задерживали группу олимпийцев – местных злодеев, выходцев из девяностых. Тут встретились, обнялись. Нормально всё будет, полгода пролетят. Вернёмся – напьёмся, живи не хочу.

Одна задача – помочь местным полицейским. Задержали кого-то там, а что делать дальше – бог знает. Чеченские бойцы работали просто: два раза прикладом, и готово. А тут какой-то особенный случай. Жарков сам не знал, как можно обойтись без того же приклада, но молчал.

Там – брат, сват, баня и вроде как водка (чуть-чуть). Оно того стоит.

Слепила жёлтая луна. Акрам отомстил ей, моргнув дальним. Сыпалась щёлочь камней, украшала дорогу.

– Ты сам-то – с женой? – спросил. – Дети, да?

Жарков кивнул и сказал, что девочка, совсем грудная.

– Вах, счастье какое, – улыбнулся Акрам, радуясь, что кто-то ещё, кроме него, испытал участь быть отцом и не иметь сына. – Девочка – хорошо, но мальчик – лучше.

В слове «мальчик» Акрам умышленно проглотил мягкий знак. Мал-чик не знает мягкости, не должен знать.

– У меня их четыре, девочки.

Он перечислил имена каждой и признался, что сына, как только случится, назовёт Мурадом. В честь отца.

– Мурад – значит «желанный».

Жарков достойно промолчал, а чеченец признался (только никому не говори, я тебе чисто по-братски), что жена уже пятый месяц, как, и скоро случится. УЗИ не делают, не положено вроде, но знает: будет мальчик, «мал-чик» – воин и герой.

В повороте затормозил. Свистанули тормоза. По встречке, сквозь ночь и время, уйдя, коснувшись щебня, вправо, промчался белый «крузак» без номеров. Акрам выругался на чеченском, выговаривая отчётливо лишь одно понятное «шайтан». Жарков заметил, как «тойота» окончательно тормознула и встала поперёк узкой дороги, прямо над склоном в далёкое вайнахское ничто.

По-хорошему бы – остановиться. Решили – по-плохому, промчались дальше.

– Знаешь, Геворгий, – ты мне почти брат. Не надо нам.

Жарков не возражал. Он тут – чужой, и слушать его никто не станет.