Папа Сикст V - Эрнесто Медзаботта

— Кто же этот один?

— Вы.

— Да, но, Диомира, вы слишком злоупотребляете могуществом ваших прелестных глаз. Подумайте же: я самый молодой из кардиналов, без влияния, без друзей.

— Я не совсем с вами согласна, — отвечала Диомира, — вы располагаете голосами кардиналов Мадруччио, Дестэ и Альтана.

— Прекрасно, но с моим это составит только четыре голоса, а их сорок два?

— Пожалуйста, не беспокойтесь, этих четырех голосов будет чересчур достаточно. Не забывайте, что между кардиналами Фарнезе и Медичи завяжется страшная война, каждый будет подавать голос за кардинала, который не имеет партии, а такой среди чистой святой коллегии только один Перетти. Ваши четыре голоса явятся как нельзя кстати, и Перетти Монтальто будет избран.

Доказывая это, куртизанка была прелестна: глаза ее горели, как две свечки, и щеки покрылись густым румянцем.

Андреа любовался ею.

— Я сделаю для вас все, мой несравненный друг, — сказал он, — но с условием.

— Именно, говорите, я вперед соглашаюсь, — отвечала Диомира.

— Объясните мне, почему именно вы желаете, чтобы Перетти был избран папой?

— Я уже вам объясняла.

— Да, интересы церкви, политика и прочее, но всего этого для меня мало. Я прошу сказать мне, почему вы персонально интересуетесь Перетти. Я должен это знать, потому что я ревную.

Диомира сначала несколько колебалась, но, подумав немного, она решила, что такому благородному человеку, как Андреа, надо сказать все откровенно.

— Есть человек, который зарезал мою мать и меня сделал куртизанкой, только один папа может наказать его.

— И вы думаете, что кардинал Монтальто может быть праведным судьей-мстителем, посланным Богом?

— Да, я уверена, Перетти мне в этом поклялся.

— А, в таком случае, моя прелестная Диомира, — сказал взволнованным голосом молодой кардинал, — конечно, не принц Андреа остановит эту карающую руку мстителя, посланного Господом Богом, и я даю вам честное слово употребить все зависящие от меня меры, чтобы монтальтоский кардинал Перетти был избран папой.

— А я за это тебя, мой милый лев, задушу в моих объятиях, — говорила, краснея Диомира, целуя принца-кардинала.

ПАПСКИЕ СБИРЫ

АВСТРИЙСКИЙ кардинал Андреа, возвращаясь от Диомиры со своим пажом Теодором, мальчиком лет семнадцати, мысленно рассуждал о том, что он слышал от куртизанки. Он думал, до какой степени низко пала католическая церковь; из всех кардиналов, именующих себя князьями церкви, не нашлось ни одного способного служить интересам религии, каждый из них преследовал свои личные цели, и лишь падшая женщина затронула этот в высшей степени важный вопрос, предложив выбрать в папы человека вполне достойного. Кардинал вспомнил пропаганду реформаторов, которые громко утверждали, что в Риме все продажно: и совесть, и тело. Андреа всегда находил, что подобные речи есть не что иное, как клевета, но теперь, к великому своему ужасу, убеждался, что реформаторы были правы. Он сам увидал римский двор во всей неприглядной наготе, как блудницу, о которой говорится в Апокалипсисе… Диомира также блудница, торгующая своим телом, презираемая всеми, и что же? Эта великая грешница защищает интересы святой католической церкви и оказывается на целую голову выше всех благочестивых князей церкви! Ужасно! Честный принц Андреа невольно содрогался. Перейдя улицу Юлии, что теперь называется Корсо, Андреа вдруг услышал крики, раздавшиеся из одного переулка.

— Мама! Мама! — кричал какой-то ребенок.

— Помогите! Помогите! — слышался голос женщины.

Кардинал, обнажая шпагу, бросился на крики, паж последовал за ним. Картина, представившаяся его глазам, не поддается описанию. В одном из переулков, пересекающих улицу Юлии, восемь или десять человек тащили молодую женщину. Несчастная сопротивлялась, издавая душераздирающие крики, ребенок, запертый в доме, видя, что напали на его мать, тоже кричал. Принц Андреа был не из терпеливых. Кинуться на разбойников и освободить женщину было для него делом одной минуты.

Почувствовав себя на свободе, женщина в один миг скрылась за дверью своего домика и изнутри заперлась на замок.

— Разбойники! Негодяи! — вне себя кричал принц Андреа. — Расходитесь тот же час, иначе я велю взять вас первому патрулю и через два часа вы будете повешены.

Общий хохот был ответом на эту угрозу.

Один из разбойников подошел к принцу, распахнул свой плащ и показал ключи святого престола, вышитые на его груди, что служило доказательством принадлежности его к папским сбирам.

— Я бы советовал тебе, молодой человек, потихонечку удалиться, иначе я буду вынужден употребить против тебя самые крутые меры и тебя подвергнут серьезной ответственности за нападение с оружием в руках на сбиров его святейшества при исполнении ими служебных обязанностей.

— Еще раз клянусь, — отвечал принц, бледный от гнева, — если останетесь здесь хотя бы еще минуту, то прежде чем быть повешенными, будете подвергнуты трехчасовой пытке!

— Ну, сам виноват, если не послушался моего совета, — сказал спокойно начальник сбиров, делая знак головою.

Двое из негодяев, стоявших близ кардинала Андреа, бросились на него с поднятыми кинжалами. Момент был самый страшный, еще один знак начальника банды — и принц был бы убит. Паж Теодоро Аманден все это видел. Не теряя ни одной секунды он выхватил из-за пояса свой кинжал и погрузил его по самую рукоятку между лопаток одного из разбойников, который, как сноп, повалился на землю, едва успев проговорить: «Боже, я умираю!». Принц в свою очередь ударом шпаги свалил на землю другого бандита.

— Стреляйте в него! Стреляйте! — кричал начальник сбиров.

В это самое время раздался голос: «Дорогу его имененции кардиналу Мадруччио», и из-за угла показались носилки, сопровождаемые отрядом телохранителей.

Увидав кардинала, Андреа вскричал: «Мадруччио, помоги!»

При виде принца с обнаженной шпагой в руках кардинал был крайне изумлен и мигом смекнул, в чем дело.

— Ах, негодяи, мерзавцы! Перебить их всех, — обратился он к своей стражи. Последняя не заставила повторять приказание. Несмотря на то, что сбиры побросали оружие, молили на коленях прощения, их всех до одного перебили.

Мадруччио непременно хотел, чтобы принц сел в его носилки и под охраной его телохранителей отправился во дворец.

— Ваше высочество дешево отделались, — сказал кардинал, — скажу вам откровенно, я предпочитаю встретиться в лесу с разбойниками, чем на улицах Рима с папскими сбирами. Эти негодяи ужасны!

— Это невероятно! — шептал Андреа. — Люди, которые поставлены правительством, чтобы защищать граждан, насилуют и грабят их.

Мадруччио расхохотался.

— Правительство! — сказал кардинал. — Да они, сбиры, и составляют правительство.

— Но, Боже мой, — вскричал принц, — кто же управляет этой несчастной страной?

— Все и никто. У кого есть острый кинжал за поясом, тот и командир. Кто имеет в своем распоряжении банду головорезов, может распоряжаться всем. Здесь нет закона, нет справедливости, здесь есть только одно право, право сильного. Я вам говорю, принц, что Рим — город чрезвычайно оригинальный.

— Неужели до сих пор не могут выбрать папу, способного очистить столицу католицизма от всех этих мерзостей? — вскричал с негодованием принц.

— Да, и у нас когда-то бывали честные и энергичные папы, — отвечал Мадруччио, — которые не были слепым орудием своих министров и племянников, как, например, папа Юлий II. Он держал в руках всех, и при нем злодеи притихли; но что же вы прикажете делать: во-первых, папы у нас избираются чересчур в преклонном возрасте, а во-вторых, самое главное — что сделает один папа, то другой его преемник непременно уничтожит.

После некоторого молчания Андреа сказал:

— Сегодня вечером, кардинал, мне надо будет поговорить с вами.

— Смею спросить, ваше высочество, в чем будет заключаться наша беседа?

— Мы будем говорить о выборе нового папы.

— Я очень доволен, ваше высочество, что вы не желаете оставаться индифферентным в этом вопросе, — заметил Мадруччио.

— Да, милый кардинал, пора подумать о том, чтобы дать святой католической церкви достойного первосвященника, а не куклу, которой управляют придворные по своему произволу. Итак, до вечера, не правда ли?

— Сочту за особенную честь, ваше высочество, — отвечал, кланяясь, Мадруччио.

В продолжение всего дня кардинал Мадруччио ломал себе голову, трудился над разрешением вопроса: кто мог подействовать на этого молодого беспечного принца? Если бы Мадруччио знал, что рука, управлявшая всей этой интригой, была рука женщины, да еще и куртизанки Диомиры!..

КОНКЛАВ

ПРИБЛИЖАЛСЯ решительный момент. Партии кардиналов разделились. Фарнезе рассчитывал, что выберут в папы или его, или же его ставленника кардинала Савелли; для этой цели он привлекал на свою сторону испанских и французских кардиналов и был уверен, что его партия восторжествует. Его противник Медичи употреблял все меры, чтобы помешать этому. Медичи искал кардинала, который стоял бы на нейтральной почве и не был бы под влиянием иностранных государей и своих родных, а главное, чтобы интересы его не были связаны с интересами дома Фарнезе. Таких кардиналов было двое: Альбани и Монтальто. Названный кардиналом-монахом, Альбан, как богатый и щедрый вельможа был популярен, впрочем, не так, как Фарнезе. Кардинала Монтальто все уважали, но популярностью он не пользовался и никто не рассчитывал на его избрание в папы. Монтальто знали как хорошего проповедника и строжайшего испанского инквизитора. С этой стороны он не пользовался ничьим расположением. Народ с ужасом вспоминал время папы Пия V, этого коронованного инквизитора, протежировавшего Феликсу Перетти. Самая важная фракция святой коллегии состояла из кардиналов короткого царствования папы Григория XIII, названных григорианцами (gregoriani). По старинному правилу все кардиналы, пожалованные папой, в благодарность ему повиновались его племяннику, который становился во главе партии. Племянник покойного папы Григория XIII был стоявший во главе партии кардинал Сан-Систо; другой племянник кардинал Гуастовшилани не вмешивался в политику и держал нейтралитет. Монтальто мог рассчитывать только на один голос своего друга кардинала Рустикуччи. Всем было хорошо известно, что покойный папа Григорий не любил Монтальто, а потому и весьма естественно, если последний, сделавшись папой, будет мстить григорианцам. Феликс Перетти был дитя века, а в это время, в особенности между священниками, не было в обыкновении прощать врагам.