Перстень с печаткой - Андраш Беркеши

— Однако Шалго два дня назад все же получил разрешение на прослушивание телефонных разговоров Калди.

Скрипнула дверь. Вернулся Домбаи. Он тихо сказал что-то Кальману; тот кивнул. Домбаи подошел к радиоприемнику и с рассеянным видом включил его.

— Сколько же всего участников движения Сопротивления ты раскрыл? — спросил Кальман.

— Надо бы посчитать. Много.

— Среди них были и коммунисты? — Кальман взглянул на Домбаи.

— Да, немало.

Домбаи включил радио почти на полную силу.

— Уже одиннадцатый час, господин лейтенант, — сказал Хельмеци.

— Знаю, — ответил Домбаи.

— Какой у тебя револьвер? — спросил Кальман.

— «Вальтер». Хорошая игрушка, — похвастался Хельмеци. — Осторожней, он заряжен.

— Ты им застрелил уже кого-нибудь?

— Двух евреев, в Варшаве…

— И Яна Питковского? — Хельмеци кивнул. — И Мирко?

— И его… Налить?

Радио так вопило, что им приходилось буквально кричать, чтобы слышать друг друга.

— Налей. Господину лейтенанту тоже. Возьми, Шандор. Ну, так за что мы выпьем?

— За победу, — предложил Домбаи.

— А ты, Хельмеци, за что выпьешь?

— Я? — спросил предатель и поднял свою рюмку. — Я тоже выпью за победу.

— Пей, но знай, что это твоя последняя рюмка, — сказал Кальман и поднял револьвер.

Глаза у Хельмеци широко раскрылись, лицо побелело.

А Кальман нажал на спусковой крючок. Раздались выстрелы — один… другой… третий… четвертый… пятый…

Домбаи удержал его за руку.

— Ну, хватит, — проговорил он решительно и выключил радио. — Пошли.

Утренняя прохлада освежила Кальмана. Он вошел в комнату к Илонке, распахнул окно и посмотрел на девушку, озаренную лучами утреннего солнца. Она крепко спала… Кальман принялся будить ее, но Илонка даже не шевельнулась. Он взял воды и протер ей лицо. В конце концов ресницы у нее дрогнули, она открыла глаза.

— Давно я так сладко не спала.

— Ну, мне-то от этого удовольствия мало было, — проговорил Кальман с упреком в голосе. — Я тебя целую и вдруг замечаю, что ты заснула… Но это еще не все. Тут беда побольше приключилась.

— Ты не сердишься на меня? — спросила капризно девушка. — Я не знаю, что со мной было. Поцелуй меня.

— Илонка, плохи у нас дела, — сказал, уклоняясь от поцелуя, Кальман. — Здесь была барышня, Марианна.

— Когда?

— Десять минут назад.

— Не ври!

— Ей-богу. Я спал рядом с тобой. Можешь представить, как я себя чувствовал. — Девушка села на кровати.

— Господи помилуй! Что же теперь будет?

Кальман уставился в пространство.

— Видишь ли, мне-то сейчас уже наплевать. Скажи ей, что я вломился к тебе, а ты не осмелилась кричать. Словом, придумай что-нибудь, наговаривай на меня все что угодно.

— А если она тебя выгонит, что ты будешь делать?

— Откуда я знаю! Сяду на паперти перед базиликой. Одним инвалидом войны там станет больше… А сейчас иди к ней — она хочет говорить с тобой.

8

Убийство Хельмеци было обнаружено на рассвете. В пять часов утра за ним приехала машина, чтобы отвезти его на военный аэродром, но на звонки никто не открывал дверь. Сколько ни стучали шофер вместе с Топойей, в квартире не слышно было никакого движения. Шофер с мрачным лицом позвонил по телефону старшему инспектору Шалго, давшему ему задание заехать за главным редактором. Тягучим голосом он равнодушно доложил, что не может выполнить приказ, так как господин Хельмеци не открывает дверь.

Шалго сказал шоферу, чтобы тот оставался на месте, затем позвонил Шликкену и передал ему услышанное от шофера, не скрыв при этом и своих подозрений: с Хельмеци что-то стряслось.

Меньше чем через час оба они были уже на вилле.

— Взломайте дверь, — распорядился Шалго.

Хмурый шофер тут же принес из машины ломик и молоток и взялся за дело. После третьей попытки удалось открыть дверь.

Их взору представилась потрясающая картина: Хельмеци лежал на спине с устремленными в одну точку глазами. Рука его судорожно сжимала пустую рюмку. Шалго почесал свой мясистый нос, поправил на шее шарф, выслал из комнаты Топойю и шофера, после чего выразительно посмотрел на Шликкена, лицо которого показалось ему сейчас каким-то осунувшимся.

— Капут, — проговорил майор и достал из кармана коробочку с конфетами. — Угощайся конфеткой. — Шалго с озабоченным лицом отрицательно мотнул головой, осмотрелся в комнате и после короткого раздумья сказал:

— Ты пока тут ничего не трогай, ни к чему не прикасайся. Побудь здесь, а я извещу уголовную полицию.

Шликкен лениво сосал конфетку, а сам тем временем внимательно присматривался ко всему. На низеньком столике стояла бутылка с палинкой, на письменном столе — две рюмки с недопитой палинкой, а третья рюмка осталась в конвульсивно сжатых пальцах Хельмеци. Так, значит, здесь были трое; вероятно, знакомые. Об этом говорит то, что они вместе пили. Взглянув на письменный стол, Шликкен заметил на нем перстень с печаткой. Майор рассеянно взял его в руки. Ему был памятен этот перстень. Он подарил его Хельмеци, когда они в Варшаве ликвидировали группу Яна Питковского. Шликкен поморщился, положил перстень в карман и вышел из квартиры Хельмеци в привратницкую. Там посреди кухни в кресле сидел Шалго и с невозмутимым спокойствием курил сигару. Перед ним стоял Топойя и взволнованно рассказывал что-то; худая женщина с бледным, болезненным лицом поддакивала ему. Когда лысый инспектор заметил входящего майора, он поднял свою пухлую руку в знак того, чтобы Топойя замолчал.

— Любопытные вещи рассказывает почтеннейший Топойя, — проговорил Шалго, стряхивая с одежды пепел.

— А именно? — Шликкен прислонился к кухонному буфету, спиной к окну. Спокойно покуривая сигару, старший инспектор вкратце повторил ему то, что услышал от Топойи. Утром сюда приходила девушка от какого-то патриотического женского союза, и они долго беседовали с тетушкой Топойей. По словам последней, девушка — высокая и стройная, выглядела настоящей барышней и была очень изящно одета.

— Ведь так, тетушка Топойя?

— Да, да, прошу покорно. Настоящая барышня.

— А сколько ей на вид лет? — спросил майор.

— Очень молодая, прошу покорно.

Шалго махнул рукой и продолжал:

— Вечером, когда супруги Топойя уже готовились ко сну, неожиданно пришли два офицера. Один из них в штатском…

— Это тот, что с пятнами на лице, — вставил Топойя. — Все лицо было покрыто красными пятнами. Был он в очках в металлической оправе. Господин капитан Ракаи.

— Он что, представился? — спросил Шликкен.

— Нет, прошу покорно. Но когда господин полковник позвонил ему по телефону, он назвался этим именем…

Разговор их был прерван прибытием оперативной группы уголовной полиции.

В конце дня Шликкен, отложив свою поездку в Афины (ведь без Хельмеци он там не смог бы ничего сделать), сидел в кабинете Шалго. Они со старшим инспектором молча изучали поступившие донесения, протокол осмотра места преступления и свидетельские показания. Шалго иногда делал пометки в блокноте — одно слово или короткую фразу, потом, дымя сигарой, продолжал чтение. Прочитав последний документ, он взглянул на майора. Дождался, пока и тот кончит читать, затем, сцепив пальцы на животе, спросил:

— Ну-с?

Шликкен по обыкновению ходил взад и вперед по комнате.

— По-моему, — рассуждал он, — Хельмеци был убит хорошо организованной группой. Вероятно, английскими агентами. Появление неизвестной молодой особы указывает на то, что это дело связано с делом Кэмпбела. Ведь и госпожу Гемери и тетушку Топойя посетила сначала молодая женщина.

— Да, но описание личности не совпадает.

— Это не имеет значения, — ответил Шликкен. — Их организация может использовать для этого и двух женщин. Я считаю вероятным, что англичане пронюхали, что Хельмеци, иначе Монти Пинктон, — наш человек. Они напустили на него Кэмпбела, который ловко заманил его в ловушку, желая убедиться в предательстве Пинктона. Они избрали жертвой госпожу Гемери, у которой их девица была на разведке, и Кэмпбел сообщил Пинктону, что, дескать, он у нее скрывается. Стремясь к тому, чтобы план его удался, он для вящей убедительности ввернул бедному Хельмеци, что, мол, утром уезжает в Белград. А после этого им осталось только следить, начнете ли вы действовать. И — благодарение господу богу — вы, разумеется, со всем своим аппаратом и с удивительным дилетантством появились на сцене. А Кэмпбел и его друзья из укромного местечка, словно из ложи, наблюдали весь этот спектакль и надрывали животы от смеха.

Шалго, посасывая сигару, просматривал свои записи.

— Ты прав, Генрих, — сказал он наконец. — И все же одно мне непонятно: почему именно госпожу Гемери назвал Кэмпбел?

— Ну, это она нам расскажет!

— Нет, — возразил Шалго, — на этот вопрос мы сами должны ответить.