Троцкий - Дмитрий Антонович Волкогонов

будет немало. В первый раз на вынужденном «бивуаке» он оказался в 1902 году. Разница была в том, что, очутившись тогда впервые в Европе, Троцкий не столько ожидал, сколько действовал: писал, спорил, ездил, воевал с пером наперевес, жадно вглядываясь большими голубыми проницательными глазами в жизнь, знакомую раньше лишь по книгам и газетным статьям. Но и, конечно, ждал. Чего? Революцию… Все его биографы позже дружно отметят, что Троцкий был человеком с «большой европейской культурой». Скажем, правда, что люди, волею судеб искавшие убежища под западной, европейской крышей, были носителями не менее высокой культуры российской, но она была присуща лишь узкому интеллектуальному слою общества.

Троцкий более трети жизни провел в эмиграции. Каждый «бивуак» сыграл в его жизни свою роль и был окрашен в неповторимые политические и нравственные цвета. Если второй «бивуак», скажем так, был «долгим ожиданием», а третий – «изгнанием ожесточения», то «бивуак» первый явился для молодого революционера «восторженным откровением». Эти три жизненные станции, три вехи на пути одного из «выдающихся вождей» русской революции лежат в основе его взглядов на перманентную революцию, на роль IV Интернационала. Он был эмигрант, а на поле эмиграции всходы были разными, неоднозначными.

Эмиграция всегда играла заметную роль в политической и духовной жизни России. Когда Н. А. Бердяев оказался в изгнании, он спросил себя: «С какими же русскими мыслями приехал я на Запад?» И ответил: «Я принес эсхатологическое чувство судеб истории… Я принес с собой мысли, рожденные в катастрофе русской революции, в конечности и запредельности русского коммунизма, поставившего проблему, не решенную христианством… Принес сознание конфликта личности и мировой гармонии, индивидуального и общего, неразрешимого в пределах истории»{53}.

А что же принес с собой на Запад молодой Бронштейн? Пока – жажду познания, постижения богатства европейской культуры. Он был настойчивым и воинственным учеником. Когда революционер окажется в изгнании третий, и последний раз, с собой он увезет лишь горечь личной трагедии, ненависть к Сталину и надежду на приход новой пролетарской революции…

Итак, Бронштейн оказался в эмиграции, где ему нужно было сохранить свое «я» и адаптироваться в новой социальной и духовной среде. Российская интеллигенция в те годы существовала как бы в двух средах. Одна – отечественная, близкая, знакомая, но более суровая для реализации идей свободомыслия. Другая – европейская, с более богатыми традициями политической и духовной терпимости к инакомыслию, была для нее больше чем очаг высокой культуры. Это была среда, где генерировались идеи и усилия, обращенные к России в надежде на свершение в ней революционных перемен. Интеллектуальный слой россиян всегда обладал исключительно высокой духовностью, глубокой одухотворенностью и верой в непреходящие идеалы. Герцен, Бакунин, Кропоткин, Лавров, Ткачев, многие другие оказывались в Европе не столько с мыслью о самосохранении, сколько с целью служения родине в специфических условиях.

Особенно мощный слой революционеров-интеллектуалов оказался за рубежом на грани веков: Ленин, Плеханов, Мартов, Потресов, Дан, Аксельрод, Засулич, другие представители российской социал-демократии. Это была плеяда революционеров, сыгравших особую роль в идейной и теоретической подготовке февральского и октябрьского революционных взрывов 1917 года. Особняком в этой когорте стоял Ленин, который принимал активное участие в подготовке грядущей революции и как теоретик, и как организатор. Осенью 1902 года в Лондон – эту своеобразную Мекку российских революционеров – прибыл Троцкий. Ему только-только исполнилось 23 года…

Молодого честолюбивого революционера влекла возможность сотрудничать в общероссийской социал-демократической газете. В редколлегии «Искры» состояли шесть блестящих умов, каждый из которых уже оставил заметный след в революционном движении. «Старики» – Плеханов, Засулич, Аксельрод – соседствовали с «молодыми»: Лениным, Мартовым, Потресовым. Ленин быстро оценил Троцкого, дав ему весьма лестную характеристику: «Человек, несомненно, с недюжинными способностями, убежденный, энергичный, который пойдет еще вперед. И в области переводов и популярной литературы он сумеет сделать не мало»{54}. По предложению Ленина в марте 1903 года Троцкого ввели в состав редколлегии газеты с совещательным голосом. С самого начала своего пребывания на Западе он много писал. Уже в ноябре 1902 года в «Искре» появилась его первая статья. Автор писал о стачках и революционных традициях, ссылке и II Интернационале. Писал не только в «Искру», но и в другие газеты. Диапазон Пера был исключительно широк, что уже смахивало на дилетантство. В фонде Троцкого хранится множество рукописей его статей: напечатанных и ненапечатанных. Есть даже такая – «Нечто о сомнамбулизме».

Отношения с блестящей группой высокообразованных людей наложили неизгладимый отпечаток на духовный мир Троцкого. Особенно его тянуло к Аксельроду, Засулич и Мартову. Перед П. Б. Аксельродом Троцкий тогда преклонялся. Он посвятил ему восторженную статью, хотя в советское время не включил ее в свое собрание сочинений. Впрочем, свою первую крупную работу «Наши политические задачи», написанную в 1903 году, увенчал посвящением: «Дорогому учителю Павлу Борисовичу Аксельроду».

К этому времени между Троцким и Лениным уже существовало отчуждение. И это нашло отражение в книге. В ней насколько негативно говорится о Ленине, настолько же высоко об Аксельроде. Как он отзывается об этом социал-демократе?

Аксельрод – «верный и проницательный страж интересов пролетарского движения»; «он истинный пролетарский идеолог»; «Аксельрод пишет не ”статьями“, а математически сжатыми формулами, из которых другие, в том числе и Ленин, делают очень много статей…»{55}.

Троцкий поселился в доме, где жили Мартов и Засулич. По нескольку раз в день они встречались, обсуждали новости, статьи и заметки, которые готовили в «Искру», много и жарко спорили. Молодой член редколлегии не скрывал своего восхищения и В. И. Засулич, которая еще до того, как Троцкий появился на свет, участвовала в террористических актах, прославилась на всю Россию шумным процессом, когда ее были вынуждены оправдать. Блестящий, мятежный ум нигилистки, ее воспоминания будоражили воображение молодого революционера, чья энергия искала выхода. Засулич принадлежала к тому поколению русских революционеров, которым органически был присущ радикализм решений и действий. Троцкий заявлял, что Засулич была для него «легендой революции». И это не слова. В мировоззрении Троцкого радикальные элементы доминировали всю жизнь. Он не признавал полумер, полушагов. Троцкий уже тогда мыслил радикальными категориями.

Поначалу у Троцкого сложились превосходные отношения и с Мартовым, блестящим журналистом, обладавшим способностью сколь образно, столь и глубоко анализировать самые сложные проблемы. Троцкий искренне восхищался Юлием Осиповичем. Мог ли он знать тогда, на рассвете века, что в марте 1919 года он напишет о своем кумире совсем-совсем иное! Приведу несколько выдержек из того, что будет писать Троцкий о Мартове сразу после Октябрьской революции:

«Мартов, несомненно, является одной из самых трагических фигур революционного движения. Даровитый писатель, изобретательный политик, проницательный ум, прошедший марксистскую школу, Мартов войдет тем не менее в историю рабочей революции крупнейшим минусом. Его мысли не хватало мужества, его проницательности недоставало воли. Цепкость не заменяла их… Вряд ли есть и вряд ли когда-нибудь будет другой социалистический политик, который с таким талантом эксплуатировал бы марксизм для оправдания уклонений от него и прямых измен ему. В этом отношении Мартов может быть, без всякой иронии, назван виртуозом… Необыкновенная, чисто кошачья цепкость – воля безволия, упорство нерешительности – позволяла ему месяцами и годами держаться в самых противоречивых и безвыходных положениях… В конце концов Мартов стал самым изощренным, самым тонким, самым неуловимым, самым проницательным политиком тупоумной, пошлой и трусливой мелкобуржуазной интеллигенции»{56}.

Столь пространную выдержку я привел не только для характеристики Мартова, которым Троцкий вначале восхищался, но и затем, чтобы показать, что человек, портрет которого мы хотим создать, был способен кардинально менять свои привязанности, давать нелицеприятные оценки любому человеку. В своих суждениях, часто очень резких – иногда неоправданно, – просматриваются решимость и независимость Троцкого, отсутствие боязни «испортить отношения», примат независимости собственного мнения над любыми другими соображениями. Это очень скоро почувствовали все редакторы «Искры», особенно на II съезде партии.

Оказавшись на своем первом европейском «бивуаке», ставшем для него, как я уже отмечал, «восторженным откровением», Троцкий бесцеремонно, в упор разглядывал исторические фигуры, которые уже тогда для многих революционеров были легендарными. Таким был и Г. В. Плеханов. Хотя Георгий Валентинович жил в Швейцарии, он часто наезжал в Лондон. Проживший десятилетия на Западе, он заметно оторвался от русской почвы, но, несмотря на это, в революционных кругах, особенно в эмиграции,