Ксеноугроза: Омнибус - Питер Фехервари

Но это продлилось недолго.

Пока труп Игнаца складывался наподобие карточного домика, в котором вырезали всю семью, мимо пронесся ещё один дрон, нацелившийся на Айверсона. Превозмогая внезапный прилив мучительной боли в изуродованной руке, комиссар поднялся на колени. Лазпистолет куда-то исчез, потерянный при падении. Выстрелы из него, конечно, не остановили бы машину, но Хольт смог бы бросить ей вызов. Разве Бирс не говорил ему, что только непреклонность имеет значение при последнем подведении итогов?

Но разве он не разуверился в этом давным-давно?

А если перестал верить, то почему до сих пор сражался? Может быть, потому, что старик Натаниэль стоял на краю поляны, сложив руки за спиной в абсолютной парадной неподвижности, наблюдая за своим учеником и оценивая его до самого конца.

Пролетев мимо, дрон принялся описывать круги над комиссаром, щебеча и чирикая. Ещё два диска, спустившись на поляну, присоединились к его танцу. Казалось, что в большем количестве машины становились более внимательными и восприимчивыми, словно части коллективного разума, действующие вместе. Возможно, это было бредом, но Хольту померещилось, что в этом уме живет настоящая злоба. Комиссар уничтожил одну из его составляющих, и единое сознание жаждало отмщения. Поэтому дроны играли с Айверсоном, наслаждались его беспомощностью, попытками подняться, опираясь одной рукой на коралл, и насмехались над решимостью человека умереть стоя.

Хольт почти чувствовал их ненависть. Не поэтому ли Империум отверг подобные технологии? Разве не проповедовала Экклезиархия, что думающие машины ненавидят живых и неизбежно обращаются против своих создателей? Человечество давно уже убедилось в непогрешимости этой истины на собственном горьком опыте, но раса синекожих была молода и безрассудна. Возможно, в конечном итоге беспечность погубит их. Дроны продолжали описывать круги над Айверсоном, но он нашел успокоение в этой мысли.

Щебетание механизмов переросло в визг, и комиссар приготовился к смерти, но диски внезапно умолкли и неторопливо отлетели на несколько шагов. Хольту показалось, что они сделали это нехотя и сердито, словно злобные псы, которых хозяева оттащили за поводок от добычи. И, стоило отступить стае, как появились её повелители.

Низко пригнувшись, они вышли из-за деревьев, оглядывая поляну вдоль стволов коротких карабинов, прижимаясь к кораллу с впитавшимся в кости недоверием к открытой местности. Их было пятеро, все в легкой броне с крапчато-черными нагрудниками и прорезиненных поддоспешниках. Длинные шлемы сводами возвышались над головами солдат, придавая им отдаленную схожесть с какими-то ракообразными. Ещё более странным их облик делали кристаллические сенсоры, встроенные в совершенно гладкие лицевые пластины. Комиссар мгновенно опознал пришельцев: следопыты, разведчики расы тау.

Несмотря на сутулость, воины двигались быстро и ловко; рассредоточившись, они окружили Хольта с идеальной координацией охотников, связанных крепкими узами. Снова поскользнувшись на коралле, Айверсон решил забыть о самоуважении и встретил ксеносов на коленях. Боковым зрением он видел мелькавшего поблизости Бирса, который требовал от своего протеже бросить в лицо врагу язвительные последние слова, но комиссару нечего было сказать. Внимательно посмотрев на следопытов, он заметил, что один из солдат довольно сильно отличается от остальных — ниже ростом, более стройный, какая-то странная посадка плеч. И ещё копытца…

Айверсон прищурился, испытав внезапное озарение: странный воин был единственным настоящим тау.

Все остальные под этой омерзительной ксеноброней — люди!

Одинокий чужак выступил вперед и присел на корточки, опустив безразличные кристаллические линзы на один уровень с лицом Хольта. По центру шлема проходила размашистая багровая полоса, знак различия командира отряда, но человека привлекла иная отметина — глубокая трещина от свода до подбородка лицевой пластины. Пробоину залатали, но неровный шрам, вне всяких сомнений, был оставлен цепным мечом Комиссариата.

— Твое лицо, — выдохнул Айверсон. — Покажи мне.

В ответ на этот призыв воин недоуменно наклонил голову.

— Или ты боишься?

— Будьте осторожны, шас’уи, — произнес один из предателей голосом, который удивительно четко звучал из-под закрытого шлема. — Этот из касты комиссаров, он не сдастся, даже будучи раненым.

Заученная церемонность слов изменника показалась Хольту отвратительной, а особенно его возмутило глубокое почтение, с которым солдат произнес звание ксеноса, «шас’уи». Эти предатели были не просто наемниками или трусами, ищущими путь к спасению. Нет, они искренне верили, что поступили правильно.

Шас’уи ещё какое-то время изучал Айверсона, а затем начал целую процедуру снятия шлема. Ловкими четырехпалыми руками чужак отсоединил кабель питания, быстрыми щелчками расстегнул последовательность креплений. Всё это время скопление кристаллических глаз неотрывно следило за комиссаром, не сдвигаясь ни на йоту до тех пор, пока враг не стянул шлем и не открыл лицо.

Даже для ксеноса он оказался уродливым. Плотная серо-синяя кожа приобрела желтый оттенок, её покрывали следы от укусов насекомых и череда фурункулов, которая начиналась на шее, а заканчивалась гроздью нарывов вокруг чуба сальных черных волос. Самой отталкивающей чертой, впрочем, был глубокий след от цепного меча, целое ущелье на правой стороне лица, от скальпа до челюсти, точно повторявшее пробоину в шлеме. Старая рана, но от этого не менее ужасная. Из шероховатого месива, где когда-то находилась глазница, мерцал бионический сенсор, а челюсть целиком была заменена резным протезом. Левый глаз, черный и лишенный блеска, с загадочным выражением изучал Айверсона. И, несмотря на всю свою изуродованную странность, создание определенно принадлежало к женскому полу. Она была первым тау, которого комиссар видел вблизи, и Хольт ожидал встретить кого угодно, но не этого грязного, обезображенного ветерана.

Ты даже уродливее меня.

Это была настолько абсурдная и неуместная мысль, что Айверсон едва не рассмеялся вслух.

— Ко’миз’ар, — существо с трудом произнесло это слово, но оно явно прежде встречалось с кем-то из собратьев Хольта… и получило шрам на память.

— Ко’миз’ар, — это было обвинение, пропитанное ненавистью.

— Раз и навсегда, — ответил Айверсон, отрицая очевидное и отказываясь встречаться взглядами с Бирсом. Старый ворон стоял в рядах предателей, и жажда нести правосудие мешала ему разглядеть иронию происходящего. Высоко над ними прогрохотало небо, в чреве которого зрела буря… и тень Ниманда возникла рядом с Натаниэлем, измученная собственным проклятием. Мгновение спустя сверкнула молния, озарив лесной полог изумрудным огнем, и в руке ксеноса блеснул нож, устремившийся к глазу Хольта… око за око… он сиял… такой яркий и быстрый… Но разве синекожие не отвергают ближний бой? И пришла новая боль, клинок пронзил ладонь, которой Айверсон попытался отвести удар… Не эта чужачка. Она хочет вкусить моих мук… Поделиться своими муками… Колющая мучительная боль от ножа, вышедшего с другой стороны ладони, мерцающее острие замерло на волосок от глаза… Черное око ксеноса, пылающее яростью, столь похожей на мою собственную.

И они оказались в оке бури, захваченные чистой гармонией ненависти, и синекожая опускала нож вниз, а комиссар отталкивал его вверх, и ни один из них не желал прерывать идеальный ритуал противоборства. Хольт свирепо оскалился в это нечистое, изуродованное лицо, и увидел, как расширяется её глаз… она улыбается мне в ответ!

А затем Номер 27 опустилась на колени рядом с ним, умиротворенная и такая мертвая, и все мгновения слились в вечность, когда Айверсон вознесся к своему Громовому краю.

Акт первый

Падение

Глава первая

Чужачка обманула меня, лишила Громового края. Только что мы были скованы её ножом, как неразрывными узами ненависти, и вдруг… предательство! Резкий поворот, вспышка боли, клинок вырывается из моей ладони и рассекает лицо. Она забрала око за око и оставила шрам на память о шраме, но посмеялась надо мной и пощадила.

Я очнулся на этом маленьком атолле, Император знает в какой части Трясины. Оказалось, что предатели перевязали мои раны, накачали меня ксенолекарствами и оставили припасов на неделю. Кроме того, они положили рядом кровавый сувенир, мою оторванную руку, но истинным оскорблением стал памфлет, который изменники сунули мне в карман. Он назывался «Приходит Зима», в честь коварного тирана, командующего ими на Федре.

Да, конечно, я прочитал книжечку. Всё-таки мы должны знать своего врага. Кроме того, там могли найтись какие-то намеки на личность самого Прихода Зимы, но в итоге памфлет оказался напыщенным восхвалением так называемого «Высшего Блага», богохульной философии, которая связывает империю синекожих воедино. В каждой строчке мелькала угроза, настолько вежливая, что казалась оправданием злого умысла: «Присоединяйся к нам, или…»