Дичь для товарищей по охоте - Наталия Вико

— Как скажете. — Женщина поставила на столик вазу с фруктами и вышла с террасы.

Из открытых окон особняка доносилась музыка. Тимоша старательно разучивал утомительные гаммы.

— Продолжай, Сергей, я слушаю, — Зинаида снова принялась за вязание.

— Я в сад вышел, чуть не упал, потому как споткнулся о толстенный кабель, который Савва протянул от будки электрической. Представь, Зина, кругом софиты, прожектора. Люди какие-то копошатся. А в ванную вообще не войти — вонь страшная! — наморщил он нос. — У него там химическая лаборатория. Говорит, вспомнил свои патенты, теперь лаки разных цветов делаю, покроем ими лампы и стекла, такое освещение на сцене будет, нигде такого нет! — И это — наш- то Савва! Мануфактур-советник! А вся труппа тем делом в отпуске пребывает! Отдыхать изволят! — возмущенно добавил он.

Зинаида аккуратно разгладила на коленях полотно, внимательно разбирая рисунок.

— И людей там превеликое множество, рабочие всякие… Жужжат, как комары, — никак не мог успокоиться Сергей.

Зинаида, оторвавшись от рукоделия, хлопнула себя по руке. «Прав Пушкин, прав! Воистину прекрасно лето, когда б не зной, не комары, да мошки. Впрочем, он — всегда прав», — нахмурилась она.

— Что молчишь, Зина? Скажи что-нибудь! — нетерпеливо воскликнул гость.

— Скажу. Жужжат, Сережа, не комары, а пчелы. А комары — пищат.

— Ну, и сиди тут! — недовольным голосом воскликнул Сергей, пораженный ее спокойствием. — А знаешь ли, почему он так театром-то увлекся?

Зинаида замерла.

— Просто голову потерял наш Савва, вот, что я скажу! И не только я! — разгорячено воскликнул гость. — Вся Москва об этом говорит! И, знаешь кто…

— Знаю, Сергей, — оборвала гостя Зинаида, резко поднимаясь из кресла, отчего вязание упало к ногам. — Все я знаю. Все. Мир не без добрых людей! — горько усмехнулась она. — Один добрее другого! Только тебе-то что? А? Ты-то какой интерес в этом деле имеешь?

Подхватив белый ажурный зонтик, и прямо держа спину, она направилась по ступенькам в сад.

Сергей торопливо поднялся вслед за ней.

— Что тебе до Саввы? Оставь меня. Надоел, — бросила Зинаида и, раскрыв зонтик, не оглядываясь, пошла по дорожке.

— Брат он мне! Брат! — крикнул ей вслед Сергей и, махнув рукой, вернулся в дом.

А Зинаида, войдя в садовую беседку, закрытую со всех сторон густой листвой дикого винограда, с тихим стоном опустилась на деревянный пол. Слез не было, просто нечем стало дышать…

«Счастье… Ведь было… И куда ушло? Как вода сквозь пальцы. Была разведенкой, а теперь, считай, брошенка! Уж все знают про Савву и эту… Как унизительно! Надо мной, Зинаидой Морозовой смеются! Надо мной!» — Она рванула ворот блузки и засмеялась. Нелепо и надрывно. Громче и громче. А потом, обхватив голову руками, завыла… как раненая волчица…

Над кустами желтых роз, увивших террасу, деловито жужжали извечные трудяги-пчелы. Из открытых окон дома доносилась музыка. Тимоша старательно разучивал утомительные гаммы…

Массивный дубовый стол был завален бумагами. Савва быстрым почерком дописал последнюю фразу отчета Правления: «Итого за год было произведено четыреста сорок тысяч пудов пряжи, двадцать шесть тысяч пудов ваты и до одного миллиона восьмисот тысяч кусков ткани» и поставил точку.

В комнате было душно. Он поднялся и отворил окно, однако, легче не стало — тягучий летний воздух был полон предощущением грозы.

«Хорошо сейчас в Покровском. С детьми. Окунуться в речку, полежать на берегу, глядя в летнее небо, — мечтательно подумал он. — Хоть и не хотелось бы пока с Зиной встречаться. Впрочем, ехать все равно придется — завтра день рождения Машеньки.[12] Надо бы еще подарки прикупить, — Савва улыбнулся, представив, как обрадуется ему черноглазая певунья. — Что ж. Надо собираться. Но, пожалуй, поедет он туда не один. При посторонних им с Зиной будет легче».

За окном вагона неторопливо сменялись однообразные картинки. Низкое закатное солнце слепило глаза.

— Люблю я, Василий Осипович, российские пейзажи, — Савва, прищурив глаза, смотрел в окно. — Хоть с виду унылы и дики, зато раздольны. Как русская душа. Без конца и без края.

Его спутник — мужчина лет шестидесяти с небольшой бородкой, всю дорогу занимавший Савву увлекательной беседой, согласно кивнул:

— И впрямь, Савва Тимофеевич, широта русской души — от простора земли русской. В какую сторону не пойдешь, везде волю найти можно, — сделал паузу, задумчиво взглянув на Савву, — коли ищешь.

Поезд, издав хриплый гудок, замедлил ход.

— Подъезжаем, Василий Осипович, — сообщил Морозов. — Нас должны встречать.

Поезд заскрежетал тормозами, дернулся несколько раз и остановился у платформы.

— А вот и братец! — улыбнулся Савва, заметив человека, заспешившего навстречу.

— Савва! С приездом! — к нему подбежал, радостно взмахнув руками, Сергей. — А я тебя с утра ждал. Бог мой! Да ты не один?! — увидел он спускающегося следом мужчину.

— Василий Осипович! Радость-то какая! Вот уж не чаял вас сегодня увидеть! — Он порывисто обнял гостя — знаменитого Ключевского, перед которым они с Саввой преклонялись. Ключевский был не просто человеком-легендой, он был тем, кто первым открыл для них с братом тайны истории. Учитель. Какое звание может быть выше?

Савва передал небольшой кожаный баул подбежавшему к ним кучеру, и они двинулись к стоящему неподалеку экипажу.

— Вот, Василий Осипович, прошлый раз мы с вами сюда намного дольше добирались, а сейчас, как нарочно для нас, станцию открыли — Ново-Иерусалимскую, — сообщил Савва.

— Не иначе, знали, что вы сюда снова пожаловать изволите! — радостно добавил Сергей.

Экипаж тронулся с места. Дорога уходила налево, поднимаясь в гору, затем пряталась в еловую аллею.

— Счастливый вы человек, Савва Тимофеевич! — воскликнул Ключевский, взглянув на погрузившегося в раздумья Морозова.

— Да-да… — рассеянно ответил тот.

— Именно счастливый, — продолжил Ключевский, — хотя вполне допускаю, что этого и не осознаете.

Морозов удивленно поднял брови.

— А не осознаете просто в силу недостатка времени.

Савва неуверенно кивнул.

— А знаете, какой самый верный и едва ли не единственный способ стать счастливым? — хитро взглянул на него Ключевский.

Савва с нескрываемым интересом посмотрел на собеседника, знавшего тайну, недоступную большинству.

— Чтобы стать счастливым, надобно… вообразить себя таковым! — радостно сообщил Василий Осипович. — Счастлив, кто может жену любить как любовницу, а несчастлив, кто любовнице позволяет любить себя как мужа! — сказал он и заливисто рассмеялся.[13]

Савва нахмурился. Зачем Василий Осипович об этом?

Экипаж проехал мимо нескольких с поклоном снявших шапки крестьян.

— Любят тебя здесь, Савва! — проговорил Сергей, встревожено взглянув на брата.

— Отнюдь, — Савва с сомнением покачал головой. — Все это видимость одна. Все чаще думаю, сколько не делай, сколько средств не вкладывай, не любят у нас богатых. Деньги берут, кланяются, а сами фигу в кармане держат. А то и дубину за спиной, чтобы хребет переломить, когда отвернешься.

— Ох, Савва Тимофеевич! — снова вступил в разговор Ключевский. — Я так вам скажу. Богатые вредны не тем, что они богаты, а тем, что заставляют бедных чувствовать свою бедность. И хоть от уничтожения богатых бедные не сделаются богаче, но станут чувствовать себя менее бедными. И это — вопрос не политической экономии, а народной психологии.

— Ну, да. Для всеобщего равенства легче добротный соседский дом спалить, чем себе такой же отстроить, — хмуро пробурчал Савва.

— Я прошу прощения за свою болтовню, — сказал Ключевский, устраиваясь поудобнее. — Все, знаете ли, в городе сижу, а как на природу выезжаю — сразу хмелею! У меня, господа, знаете ли, два личных врага, близких моему лицу и не дающих мне покоя: это мой нос, который постоянно болеет, и мой язык, который постоянно говорит, — снова залился он заразительным детским смехом, вытирая кулаком враз выступившие слезы.

Морозов неуверенно улыбнулся, но потом, глядя на развеселившегося Василия Осиповича, тоже рассмеялся. Вслед за братом начал подхихикивать и Сергей.

Переехали Малую Истру, преодолели крутой подъем, свернули перед церковью направо и остановились у крыльца дома с колоннами.

— Я смотрю, у вас обновление? — повернулся Ключевский к Савве.

— Да вот, соединили главный дом с флигелем, мебель обновили. Хорошо получилось, Зина довольна, — пояснил Морозов, недоуменно оглядываясь по сторонам и высматривая встречающих.

— С самого утра ждали, — смущенно попытался объяснить Сергей, первым выходя из экипажа.

Они поднялись на просторную высокую террасу, с круглым столом посередине, украшенным вазой с цветами, и накрытым к приему гостей. Ключевский подошел к чугунным витым перилам.