Авантюры открытого моря - Николай Черкашин

На суде он всю вину брал на себя и просил не наказывать пошедших за ним матросов.

Когда объявили приговор: «К высшей мере наказания», Саблин побледнел и на несколько мгновений потерял сознание. Потом пришел в себя. Хотел что-то сказать. Но сзади стояли охранники со специальными «намордниками»-кляпами. Накинули и увели».

«Красная звезда» сообщила об этом спустя четырнадцать лет так:

«По приговору Военной коллегии Верховного суда СССР от 13 июля 1976 года капитан 3-го ранга Саблин Валерий Михайлович был осужден на основании пункта «а» ст. 64 УК РСФСР к смертной казни — расстрелу. Приговор обжалованию и опротестованию в кассационном порядке не подлежал, просьбу Саблина о помиловании Президиум Верховного Совета СССР отклонил, и 3 августа того же года приговор был приведен в исполнение».

Двадцать один день он провел в камере смертников.

Физически Саблин был убит выстрелом в затылок, в подвальной тиши, втихаря…

И все же тем, кто хотел отправить его имя на дно Леты без всплеска, незаметно, пришлось расстрелять его публично — морально, залпом, как расстреливали Шмидта. В шеренге стрелявших стояли плечом к плечу «Красная звезда», «Военно-исторический журнал» и, как ни странно, лаптевские «Известия»…

Залп!

«Дело Саблина»! «Лицедеи»! «Был ли бунт на советском эсминце?»!

От посмертных ядовитых пуль прикрыли Саблина журнал «Родина», «Комсомольская правда», журнал Министерства внутренних дел «На боевом посту», районная газета «Заря Ирбита», «Советская молодежь», «Независимая газета», «Вечерний Омск», молодогвардейский альманах «Подвиг»… Безуспешно попытались встать на его защиту «Правда», журналы «Смена», «Знамя», «Молодая гвардия»…

История того, как имя Саблина пробилось на страницы нашей печати, стоит отдельного рассказа.

Собирать материал о «Сторожевом» и Саблине я начал осенью 1988 года. Шел четвертый год высочайше дарованной гласности, но меня не покидало чувство недозволенности того, чем я занимаюсь. Я держал в секрете свои поиски даже от самых близких — и все время опасался. Звонил ли вдове Саблина в Питер, ехал ли в Горький (теперешний Нижний Новгород) на встречу с младшим братом Валерия, расспрашивал ли знакомых моряков — опасался: вдруг вмешается некая властная серая сила, и жесткий голос рубанет: «Прекратите раз и навсегда заниматься этим делом. Немедленно сдайте все ваши записи, фотографии, ксерокопии».

На всякий случай я завел тайник и самые ценные материалы, имевшие характер документов, прятал там. Я убеждал себя, что наступили другие времена, что эта история никого ныне так не задевает, как в брежневское правление, что все саблинские слова и мысли уже прозвучали в той или иной форме в речах депутатов, в статьях публицистов, и тем не менее аккуратно пополнял свой тайный архив. Опасался я, как вскоре выяснилось, не напрасно.

К ноябрю 1989 года очерк был написан. Я озаглавил его строкой из саблинского письма: «На грозный бой с глубокой мглою», приложил к нему фотопортрет, где Саблин стоит на корабле в рабочей куртке, и отнес в «Правду». Публикация в этой газете была бы равносильна реабилитации Саблина. Спорить с «Правдой» даже в те «демократические времена» было не принято.

Особых надежд на удачу я не лелеял. Но очерк очень быстро лег на стол главного редактора. Афанасьев прочитал и… заслал в набор. Знакомые правдисты поздравляли меня, восторгались смелостью главного…

На другой день, 13 ноября, я, не веря глазам своим, вычитывал четвертую полосу, целиком занятую колонками очерка. Посреди полосы тонкая рамка отбила фотографию Валерия. Лицо его, слегка размытое, бледно пропечатанное, смотрело в наш обновляющийся мир, который он предвещал, но так и не увидел… Завтра его ожидала встреча со страной, с миллионами тех, до кого он не смог докричаться…

Увы, он не смог сделать этого и назавтра. Заместитель Афанасьева — дежурный редактор Королев снял очерк из номера.

«Ничего страшного, старик, — утешали друзья, сами обескураженные таким поворотом дела. — Напечатаем в ближайшем номере. Главный стоит горой…»

Была расширенная редколлегия. Много и горячо спорили. Вечером мне позвонили: «Приезжай утром. «Саблин» стоит в номере». Несусь в редакцию. Влажная, только что оттиснутая полоса. Прежнюю шапку сменили на нейтральный заголовок: «Чрезвычайное происшествие». Вместо фото Саблина — снимок корабля. Но и в таком «смягченном» виде очерк не вышел.

«Бог троицу любит! — подбадривали меня и себя коллеги. — С третьего захода пройдет».

От третьего захода меня чуть удар не хватил. Раскрыв 17 ноября полосу с оттиском, я тихо охнул. «Преступление на море» — вещали огромные черные литеры.

Но не помогла и эта уступка редакционным ястребам. Очерк с таким убийственным заголовком тоже не вышел. Было две или три редколлегии по этому поводу и даже партсобрание. Правдинский коллектив раскололся на два лагеря: одни — за Саблина, другие — против. Все это напоминало голосование на «Сторожевом». Только цензурные шлюзы перекрыли оперативнее, чем боковые ворота в устье Даугавы.

В «Правде» очерк «На грозный бой с глубокой мглою» так и не вышел. Видимо, глубокая мгла в редакционных коридорах к тому времени еще не рассеялась.

Любопытная деталь: в ту же ночь, когда очерк впервые сняли из номера, оттиски крамольной полосы стали исчезать из редакционных кабинетов. Их уносили домой дежурные сотрудники, несмотря на строжайший запрет подобных действий. Брали их, наверное, как сувениры: в кои-то веки в «Правде» снимают что-то прямо из номера!

Часть этого мизерного служебного тиража (сколько их там было, этих оттисков, — не больше двух дюжин) была кем-то отксерокопирована, и копии пошли гулять по московским вузам и НИИ.

Один экземпляр кто-то заботливо переправил в Главное политическое управление Советской Армии и Военно-Морского Флота, а другой, естественно, — в КГБ. Но посмертную судьбу Саблина могло решить именно первое учреждение — Главпур. Туда я и направил свои стопы вместе с бывшим правдистом, а ныне начальником студии военных писателей Виктором Верстаковым. Мы не питали никаких надежд, но попытка не пытка. К нашему приятному удивлению, среди главпуровских генералов мы нашли весьма влиятельных союзников: начальника отдела культуры генерал-майора Виктора Ивановича Якимова и заместителя начальника Главного политуправления генерал-полковника Геннадия Александровича Стефановского. Они приняли наши доводы, и мы, теперь уже вчетвером, вошли в кабинет высшего политического руководителя Вооруженных Сил генерала армии Лизичева. Тот, разумеется, читал контрабандную правдинскую полосу и был в курсе дел.