Этногенез и биосфера Земли - Лев Гумилёв

Ну, представим на минуту, что такое же завоевание – Европы – удалось бы Филиппу II. Что было бы? Инквизиция по всей Европе; испанские гарнизоны в Париже, Женеве, Лондоне, Стокгольме, Венеции, на что не хватило бы всех юношей Испании. Огромные расходы на армию и полицию, ибо надо было еще держать фронт против Турции; а это значит – изнуряющие налоги, вызывающие всеобщую народную ненависть. И при первом же удобном случае – всеобщее восстание народов, которые не щадили бы завоевателей. Этой судьбы Испания избежала, но именно это произошло с царством Цинь в 207 г. до н. э. Цинь уже не воскресла никогда, а обескровленный Китай было легко объединить первому же способному на то претенденту. Таковым оказался крестьянин Лю Бан, давший империи, построенной на руинах, наименование Хань. В сходных ситуациях могут быть разные результаты.

Средневековый Китай, возникший на развалинах древнего царства Цинь, как «Христианский мир» Западной Европы возник на руинах Древнего Рима, сложился как этническая целостность в VI в.[400] и достиг аналогичной фазы в XII–XIII вв. Его постигла иная участь: блестящая культура эпохи Сун при омерзительной администрации и деморализованном правительстве стала добычей иноземцев: тангутов, чжурчжэней и монголов. В отличие от Арабского халифата и арабоязычного мусульманского этноса Китай воскрес при династии Мин, но это уже иная фаза этногенеза.

Как видно из приведенных примеров, а все прочие им не противоречат, фазу надлома трудно считать «расцветом». Во всех известных случаях смысл явления заключается в растранжиривании богатств и славы, накопленных предками. И все же во всех учебниках, во всех обзорных работах, во всех многотомных «историях» искусства или литературы и во всех исторических романах потомки славят именно эту фазу, прекрасно зная, что рядом с Леонардо да Винчи свирепствовал Савонарола, а Бенвенуто Челлини сам застрелил из пушки изменника и вандалиста – коннетабля Бурбона.

Очевидно, впечатления от столь широкого диапазона поступков – от подвигов до преступлений – сильно воздействуют на исследователя или романиста, а каждому человеку свойственно помнить светлые полосы спектра и забывать темные пятна. Поэтому-то и называют эти жуткие эпохи «расцветом».

Жертвы расцвета

К началу XVI и в XVII в. процент пассионариев в Европе снизился, а процент субпассионариев возрос за счет истребления консервативной части населения – гармонических персон, наиболее трудолюбивых и законопослушных. Система суперэтноса потеряла устойчивость, ибо отдельные пассионарии легко могли навербовать себе бродяг-солдат из числа субпассионариев. Это они и делали – то как проповедники: Лютер, Кальвин, Савонарола, Иоанн Лейденский; то как кондотьеры: Мориц Саксонский, Мансфельд, Валленштейн; то как короли, нарушающие законы королевства, – Генрих VIII Тюдор. Если раньше подобные попытки наталкивались на немедленное сопротивление других пассионариев, то когда их стало меньше, у каждого появился большой ареал, а следовательно, и возможность набрать инерцию. Поэтому столкновения эпохи Реформации и Контрреформации приобрели большой размах и стоили еще бо+льших жертв. Единая система раскололась, и люди стали искать друзей, чтобы не попасть в лапы врагам. А так как обращаться за помощью к правителям было бессмысленно, то вступил в силу принцип комплиментарности: искали друзей искренних и платили им искренностью, ибо это была самая надежная страховка.

Да и как этим несчастным людям было не искать объединения для самозащиты, если герцог Гиз сжег сарай, где пели псалмы гугеноты, Жанна Наваррская бросила в подземную темницу католиков, ходивших к обедне, а английский король Генрих VIII приказал вешать на одной виселице католика за то, что тот чтит папу, и кальвиниста – за то, что он отрицает святость мессы! Циничные владыки были страшнее иноверцев, ибо к их услугам были палачи и доносчики без веры, чести и совести (субпассионарии).

Но и правители не могли обходиться без искренне верных слуг. Значит, они должны были примкнуть к одной из двух объединяющих идеологий: протестантизму или реформированному католицизму, ибо от традиционного католичества осталось только воспоминание. Так создались Католическая лига и Протестантская уния. Тридцатилетняя война которых стоила Германии трех четвертей населения. Другие страны пострадали меньше, но тоже изрядно. Но, увы, в этой фазе этногенеза гибли не только идейные или политические противники светских и духовных правителей.

В эпоху Возрождения человекоубийство было повседневным занятием обитателей Западной Европы, причем имело массовые масштабы. Объектом гонений здесь оказывались не столько мыслители, поэты, философы, хотя и им доставалось – сожжены были Мигель Сервет в Женеве и Джордано Бруно в Риме, сколько простые, безобидные люди с воображением. Их объявляли колдунами и ведьмами и безжалостно сжигали. И ведь вот что примечательно: еще в VIII–IX вв. учение о колдовстве и порче в среде германцев считалось суеверием.[401] Поэтому в законах лангобардских королей обвинение женщины в том, что она летала на помеле, рассматривалось как клевета, за которую наказывали доносчика – сажали его в тюрьму.[402] При Карле Великом за такой донос полагалась даже смертная казнь.[403] В IX в. на Соборе в Анквире шабаш был объявлен иллюзией доносчика,[404] хотя некоторые епископы: Исидор Севильский, Рабан Мавр, Гинкмар Реймский – принимали учение о ламиях.[405]

Это гуманное законодательство не было унаследовано от цивилизованного Рима, приближавшегося к фазе обскурации. Там колдунов либо высылали, либо казнили.[406] Нет, это был здравый смысл пассионарных людей, строивших жизнь для своих потомков. Было бы нелепо, если бы они не позаботились о том, чтобы их внуки не стали жертвами оговоров и произвола.

Но почему в императорском Риме возникли гонения на колдунов? В республиканском, еще полудиком Риме колдовством не интересовались, а вот когда пришла волна роскошной цивилизации с завоеванного Востока, вместе с ней появилась и ненависть к интеллекту. Еврейские законоучители I в. предписывали истреблять колдунов (Талмуд),[407] в середине II в. Апулей популяризовал психоз страха перед фессалийскими колдуньями. И гонения на гадателей развернулись уже к концу II в. одновременно с гонениями на христиан. В Риме эта эпоха совпадала с инерционной фазой этногенеза накануне перехода к обскурации. Европа опередила Рим. Процессы против ведьм начались в XV в.,[408] причем несчастных женщин никто не обвинял в ереси и борьбе против церкви. Их сжигали за то, что они были не похожи на других.

Итак, в «темные годы» Средневековья беззащитные творческие люди, мечтатели и естествоиспытатели могли жить спокойно, во время войн они, конечно, страдали, но так же, как их сограждане. Но вот пришла эпоха гуманизма, эпоха религиозных и философских исканий, эпоха великих открытий… И что же? Наступил XVI век; Высокое Возрождение, Реформация и Вторая инквизиция, боровшаяся не с катарами – врагами церкви, а с беззащитными фантазерами и знатоками народной медицины. Тут католики и протестанты действовали единым фронтом. Как ни странно, больше всего сожжений за равный промежуток времени происходило не в Испании, а в Новой Англии. Это говорит о том, что причина казней лежала не в догмах веры, а в поведенческом сдвиге, вызванном снижением уровня пассионарного напряжения суперэтнической системы. Как только разовый переход совершился, казни колдунов стали представляться обывателям анахронизмом. И так везде, где этнос проходил эту смену фаз.

Обличительный пафос обывателя обычно бесплоден, потому что он наталкивается на упорядоченное судопроизводство, при котором критическое отношение к доносам обязательно. Но инквизиторы Я. Шпренгер и Г. Инститорис сами были, судя по их поступкам, обывателями, облеченными чрезвычайными! полномочиями. Они прекрасно знали, что обвинение знатной особы в колдовстве чревато неприятностями для них самих. Поэтому они хватали, мучили и сжигали беззащитных женщин, на которых доносили их соседи. Получался своего рода геноцид: гибли люди честные, гнушавшиеся доносительством, и талантливые, вызывавшие зависть, а размножались морально нечистоплотные тупицы, породившие поколение европейского обывателя, характерное для XIX в. Это был процесс статистический и потому неотвратимый.

Раскол этнического поля

В конце Тридцатилетней войны (1618–1648) пришла усталость. Однако она не повлекла за собой объединения. За полтора века и протестанты, и католики отработали разные стереотипы поведения, совместить которые можно было лишь на основе терпимости. Последняя была провозглашена как принцип, но проводилась крайне непоследовательно. Только в XVIII в. были забыты старые счеты, и Европа опять обрела целостность, которая называлась не «Христианский», а «Цивилизованный мир». Но и это равновесие было достигнуто ценой снижения пассионарного напряжения суперэтноса, что прошло для самой Европы относительно безболезненно: пассионариев и субпассионариев (прежде всего бродяг-солдат) сплавили в заокеанские колонии.