Санджар Непобедимый - Михаил Шевердин

Санджар скомандовал своим бойцам садиться на коней. Внезапно несколько пожилых, очень оборванных дехкан загородили ему путь. Приложив руки к животам, старики молча отвешивали глубокие поясные поклоны. Пришлось заговорить самому Санджару. Он спросил:

— Чего вам, дядюшки?

Выступил сухой, изможденный горец, необычайно высокий, с лоснящимися скулами.

— Разреши, госпо… товарищ–сардар, два–три слова?

— Говори, дядя.

— Первый вопрос: ты уедешь, сардар. Твои воины уедут. В большом сае поселились люди, называющие себя мусульманами. Они с оружием приходят в кишлаки и отбирают у народа скот, хлеб. Говорят: «Это для бога!» Но почему богу нужно достояние только дехкан? Почему у Бутабая они даже паршивого котенка не забрали? Можно Советскую власть установить у нас в кишлаке, чтобы эти мусульмане не смели к нам приходить?

— Да. Нужно.

— Еще вопрос: если Бутабай без тебя, сардар, вернется, то из десяти мешков пшеницы девять он заберет себе, из десяти баранов все десять отберет. Так он делает всегда. Говорят же мудрые: «Притеснитель не сжалится над положением бедняка». Если придет Бутабай, мы его убьем? А?

— Дело ваше. Старики тоже говорили: «Потушить огонь и оставить угли, выгнать змею из норы и оставить ей жало, — не дело мудрых».

— Имама в кишлак не пустим?

— Дело ваше.

— Еще вопрос можно?

— Да.

— Мы додумались до хорошего дела. Наши дехкане поняли, что вразброд далеко не уйдешь. Раньше нечем было работать, нечем пахать. Теперь, если мы сложимся вместе, мы спокойны: работать будет чем — у одного есть бык и у другого есть бык, у одного есть омач, у другого есть борона… Будем работать дружно, а?

— Это хорошо. Отцы и деды делали хошар. Очень хорошо!

Но горец возразил:

— Нет. Твой начальник, главный начальник — Ленин. Отец всех бедняков Ленин. Что он сказал? Даже в наши горы и степи пришли его слова. Слова великой истины и через камень до ушей дойдут. И дошли. Ленин сказал: «Земля — тех, кто на ней работает». Сказал так Ленин? Сказал. Раньше мы делали хошар для бая и для имама мечети. А теперь будем делать хошар для себя, и не один раз, а все время. И день, и два, и месяц, и год. А землю Бутабая и вакуфа возьмем себе. Можно?

Санджар был в большом затруднении. Полномочий раздавать землю он не получал. Дехкане, видя, что он колеблется, помрачнели. Но высокий горец не сдавался. Он снова заговорил:

— Ленин есть? Есть. Ленин так сказал? Сказал.

— Забирайте землю, — не выдержал Санджар. — Я попрошу, чтобы из дюшамбинского земельноводного отдела прислали человека. Он вам поможет организовать Союз бедноты. Басмачи идут к своей гибели. Петля аркана затянулась. Не сегодня, так завтра басмачи захлебнутся в своей поганой крови. Берите в свои руки помещичью землю, пашите ее, ухаживайте за ней, как за родной матерью. Не допускайте, чтобы нога помещика ступила на ваше поле. Да, да, ваше. Вся земля крестьянам сказал Ленин… Забирайте землю, растите урожай. Будьте богаты. Мы, Красная Армия, отдаем вам землю.

Провожаемые доброжелательными возгласами и благословениями дехкан, бойцы цепочкой потянулись по дороге.

Навстречу им показалась мрачная процессия. Бегом двигалась вереница людей, несших десятки носилок с покойниками. Это хоронили басмачей.

Бойцы ехали, глядя прямо перед собой, сурово сжав губы. Ни один из них не оглянулся. Только Гулям не удержался и сказал вполголоса:

— Закопать врага так, чтобы из могилы не встал. Сравнять с землей могилы так, чтобы следов не найти…

Отряд перевалил холмы и двинулся по выжженной степи. Потряхивая гривами, лошади весело бежали.

VIII

На переправе через Сурхан в прибрежных камышах разгорелась перестрелка, которая грозила затянуться до вечера. Нежелание подвергать Саодат опасности заставило командира ограничиться короткой стычкой; затем он двинулся в обход к мало известному броду.

Движение это басмачи истолковали как проявление слабости и начали нагло наседать. И странное дело — пустынная местность ожила: то там, то тут появлялись всадники, открывали беспорядочную стрельбу и тотчас же скрывались за гребнем холма или в тугаях. Парваначи вознамерился использовать неожиданную и столь необычную бездеятельность Санджара и окружить его отряд.

И тогда Санджар уже в наступившей темноте повернул назад, проскочил под самым носом изрядно потрепанной шайки Кудрат–бия, сделал большую петлю и ушел в горные дебри к северу от Регара. Все это стоило огромного напряжения сил.

Когда стало ясно, что, по крайней мере, на некоторое время опасность устранена, Санджар подъехал к совсем примолкшей Саодат:

— Ключи моей жизни в твоих руках, — заговорил он. — Я не держу поводья моих дел. Ты, повелительница, распоряжаешься моим счастьем, — голос Санджара дрожал, когда он декламировал слова забытого поэта Хосрова.

Голубая ночь разливала тихий свет по горным долинам, острым скалам, глубокие впадины прятались во тьме, и только одинокие желтые огоньки пастушьих костров слабо мерцали, то совсем внизу под ногами, то где–то неимоверно высоко, прямо среди звезд… В кишлаках, затерявшихся в горах, тишина ничем не нарушалась, даже кишлачные собаки не подавали голоса.

Притомившиеся кони шли медленно, звонко отбивая подковами шаг по каменистой тропинке. Слышалась вполголоса напеваемая бойцом песенка.

Отряд перевалил невысокий горный хребет и стал спускаться к чуть блестевшей далеко внизу реке.

Снова и снова Санджар пытался заговорить с Саодат, но молодая женщина молчала.

Долгий путь утомил ее до крайности, и только один раз в ответ на пламенную тираду Санджара она смогла выговорить:

— Поэзия, мой друг, хороша, но… не скажете ли вы, когда можно будет немножечко отдохнуть?

Сердце у Санджара сжалось. Он никогда еще не слышал, чтобы Саодат, — непреклонная, мужественная Саодат говорила так жалобно.

Санджар пробормотал поспешно:

— В первом же кишлаке, вон в том ущелье мы остановимся…

И действительно отряд вскоре вступил в селение.

Но не успели бойцы слезть с коней, как где–то недалеко в скалах снова завязалась перестрелка.

Что происходило там, трудно было сказать. Но по гулкому грохоту, усиленному стократным эхом ущелий, можно было понять, что дело затевается серьезное.

Саодат сидела на камне на берегу поблескивающего в темноте говорливого ручейка. Она так устала, что ей было все безразлично. Доносившиеся как в далеком сне выстрелы нисколько ее не тревожили. Она попросту их не слышала.

Санджар стоял тут же, держа своего Тулпара под уздцы и, нервно вглядываясь в темные очертания надвинувшихся на кишлак гор, вполголоса разговаривал с горцем.