Волгины - Георгий Шолохов-Синявский

На усадьбах совхоза все притихло, люди разговаривали неполными, сдержанными голосами, лица у всех были настороженные и угрюмые.

«Как Москва?» — с этой мыслью люди ложились в постель и просыпались задолго до рассвета.

Осенняя пахота опаздывала, и люди спешили вспахать последние гектары уже начавшей промерзать земли. Тракторы часто останавливались и застывали, лемехи ломались, трактористы-подростки коченели на своих сиденьях. Матери, ходившие за прицепами, покрикивали на своих сыновей охрипшими от простуды голосами…

В пылу раздражения и усталости иногда раздавались жалобы, голоса сомнения. Случалось, что люди вдруг начинали плакать.

Эти жалобы и слезы тут же встречали яростный отпор. Люди как бы стремились еще крепче связать себя с землей напряженным трудом.

Связь с городом не работала уже несколько дней, провода были заняты военными, и лишь изредка ночью прорывался одинокий телефонный звонок, и Павел еле узнавал далекий и неясный голос Ивана Капитоновича. Директор треста говорил откуда-то из районного центра:

— Пока оставайтесь на месте. Работы продолжайте…

Потом и этих звонков не стало слышно. Полтораста километров, отделявшие совхоз от города, казались теперь Павлу совсем недостаточными для того, чтобы можно было пренебрегать возможной опасностью. Он снова вытащил план эвакуации, собрал срочное совещание и напомнил командирам их обязанности. Снова гурты скота потянулись на восток — к Заволжью и в сухие ставропольские степи. Слухи, один другого тревожнее, ежечасно проникали в совхоз. Павел чувствовал себя, как на капитанском мостике отплывающего в дальний рейс корабля.

И непроглядную сыплющую ледяной крупой ночь директора совхоза разбудил тревожный звонок. Павел сорвал с вилки трубку стоявшего в изголовье телефона. Предостерегающе-тихий голос секретаря райкома произнес:

— Ну, Павел Прохорович, будь начеку. Наши войска оставили Ростов.

Павел, пораженный этой вестью, с минуту не мог выговорить ни слова, потом сказал чужим, не своим голосом:

— Я и так начеку. Что делать дальше?

И опять следовали знакомые слова:

— Пока нет никаких указаний. Ждите.

А вечером прилетел новый слух: армия Клейста остановлена на берегах Дона…

Десять дней протянулись в непрерывном ожидании, почти без сна, как на часах. Павел похудел, лицо его пожелтело, сморщилось, виски словно заиндевели. Старший агроном Иосиф Лукич, главный инженер Владимир Александрович, секретарь парткома Петр Нефедович не покидали директорского кабинета, просиживали с вечера и до утра в ожидании новых распоряжений, но никаких распоряжений попрежнему не поступало. Только двигались через совхоз на запад конница, артиллерия, танки. Все ждали перелома в событиях.

Тридцатого ноября, незадолго до полуночи, Павел, Иосиф Лукич, Владимир Александрович, секретарь парткома и управляющие отделениями сидели, по обыкновению, в директорском кабинете. Было так тихо, что слышался шелест бьющих в окно сухих снежинок. Леденящий ветер гудел за оконной рамой. Все молчали. Иосиф Лукич клевал носом, глаза его слипались.

Началась передача последних известий. Павел подкрутил стоявший на столе репродуктор. Из помятой тарелки диффузора потекли в тишину приглушенные слова. Павел все еще нетерпеливо вертел винтик регулятора. Ему казалось, — диктор говорит недостаточно громко. Но сомнений не было: слова важного сообщения звучали все отчетливее, разносились по полям совхоза, по всей стране: советские войска вошли в Ростов, немцы отступали к Таганрогу… Все, кто был в кабинете, хором закричали «ура», стали обниматься, подплясывать, а Петр Нефедович, не стыдясь слез, заплакал…

…Спустя неделю, в ясное холодное утро, Павел вышел, как всегда, из дому. Припорошенная снежком земля сияла девственно-чистой белизной. В воздухе чувствовалась еще не замутненная зимними метелями голубая прозрачность. Павел вздохнул полной грудью, обернулся на звук колес. К его коттеджу подъезжала линейка Павел остановился, прикрыв глаза ладонью от режущих косых лучей солнца, недоуменно смотрел на слезающего с линейки приземистого старичка.

И вдруг его словно ударило в сердце чем-то горячим и острым: отец! Он подбежал к нему, протянул руки:

— Батя!

Прохор Матвеевич спокойно снял с линейки небольшой чемоданчик, моргая покрасневшими от ветра веками, задумчиво и грустно посмотрел на Павла, сказал:

— Ну, сынок, здравствуй… Наконец-то я приехал на твой курорт… только без матери…

Они обнялись, и Павел услышал, как отец тихонько всхлипнул.

— Папа, да как же ты?.. Хоть бы известил как-нибудь, — сказал Павел.

— А чего извещать? Ростов освободили, покрутился я дома, как байбак, дай, думаю, съезжу — передохну… До войны не довелось, так хоть теперь…

— Надолго, отец? — спросил Павел.

— Пока на недельку, а там видно будет, — ответил Прохор Матвеевич. — Цех-то уже пустили… Опять завертелась машинка… Мы это быстро. Ну, веди к снохе — пускай встречает…

И, поддерживая друг друга, они вошли в дом.

Снежная хмарь декабрьского вечера застилала один из подмосковных оборонительных рубежей. Жестокий мороз леденил землю. Срывалась редкая метелица. Словно в белый маскировочный халат одевала зима землю — окопы и блиндажи, невидимые возвышения дзотов, пулеметные гнезда, укрытия у березовой опушки, артиллерийские огневые позиции.

Еще недавно каждый бугорок дышал здесь смертным огнем, каждый клочок земли засевался рваным раскаленным железом; на поле, огражденном с востока и севера лесом, опоясанном излучиной речки, не было живого места: все было перепахано беспощадным плугом, изрыто, исковеркано, зияло черными зольными пятнами. А сейчас все забелело, точно укрылось гусиным пухом, и дышало задумчиво-скорбным покоем.

После многодневных непрерывных атак — сумасшедших наскоков танковых колонн — измотанный враг остановился, притих.

Вечером пятого декабря Алексей Волгин возвращался из политотдела дивизии, куда были вызваны для совещания все комиссары полков и батальонов.

Грузовая машина бежала широкой лесной просекой. По сторонам в метельной мгле смутно мелькали стволы берез и елей. За ними, как за густым частоколом, темнели неподвижные глыбы танков «КВ» и «Т-34», гусеничные агрегаты дальнобойных орудий, выставивших в небо широкие жерла. Большие длинноствольные и маленькие пушки двигались по обочинам дороги. Артиллеристы торопились в ночь достигнуть намеченных рубежей. И еще какие-то машины, похожие на укрытые брезентом молотилки, грузно колыхаясь на ухабах, подтягивались к передовой.

Всюду, куда ни смотрел Алексей, двигались и стояли впритык друг к другу орудия, танки, грузовики. Ими кишел лес, они заполняли обезлюдевшие деревеньки, располагались за укрытиями.

Возле машин двигались краснощекие от мороза, тепло одетые и отлично вооруженные люди, свежие, здоровые, еще не уставшие в походах. Армия пополнилась превосходными заново укомплектованными частями.

Грузовик въехал в село. Вяжущий запах конюшни ударил Алексею в ноздри. Здесь располагалась казачья часть. Все дворы были запружены лошадьми, легкими орудиями, пулеметными тачанками.

«И все это наше… Все это собрано и подготовлено за эти трудные месяцы… Какая сила! — горделиво думал Алексей, трясясь на дощатой перекладине гремящего кузова и заслоняясь от ветра капюшоном плащпалатки. — И все это завтра придет в движение, обрушится на врага…»

Круглое лицо комиссара дивизии, неторопливого, обстоятельного, как все сибиряки, возникло в памяти Алексея, вновь зазвучали слова его скупого, как боевой приказ, напутствия политработникам:

— Мы сделали половину дела — остановили врага, теперь нам предстоит отбросить его далеко на запад.

«На запад» — это были волнующие слова, их не решалось произнести командование месяц назад. Но их держал в своем сердце каждый командир и боец в ожидании того времени, когда их можно будет произнести с уверенностью. И вот это время наступило. Предвестником его было известие о разгроме танковых дивизий Клейста под Ростовом.

Это известие Алексей услышал в полночь после утомительного боевого дня. Все трое — капитан Гармаш, Саша Мелентьев и он принялись обнимать и целовать друг друга. Потом прибежала раскрасневшаяся, возбужденная Нина Метелина и, прижимая руки к груди, крикнула:

— Мы начали наступать! Наступать!

Забыв обо всем, Алексей кинулся к ней, тут же поцеловал ее и выбежал из блиндажа.

Сейчас он вспоминал об этой ночи — как ходил по траншеям и рассказывал бойцам об успехе советских войск на юге, как дрожал и срывался от волнения его голос, как бойцы кричали «ура» — и подумал: «Каково они встретят новость о наступлении нашей армии?»

В маленькой деревушке, заслоненной со всех сторон лесом, Алексей слез с грузовика и направился в батальон. По дороге он все время натыкался то на орудийные и минометные батареи, расставленные всюду, где только можно было их расставить, то на окопы, вырытые для противотанковых ружей. Земля ощетинилась множеством стволов и как бы притаилась в ожидании заветного часа.