Лавр Корнилов - Александр Ушаков

Корнилов лично представил добровольцам новых начальников, а после этого устроил отдельный смотр Юнкерскому батальону. Во время смотра командующий произвел всех юнкеров в чин прапорщиков, а кадетам старших классов дал новое звание — «походных юнкеров». Всем вновь произведенным офицерам немедленно были выданы погоны, заготовленные еще в Ростове. Отличительным знаком «походных юнкеров» стала ленточка национальных цветов, нашитая по нижнему ранту их кадетских погон.

Этот эпизод еще раз подтверждает то, что Корнилов хорошо знал психологию военной молодежи. Для вчерашних юнкеров производство в офицеры затмевало все ужасы недавнего прошлого и непредсказуемого будущего. Казалось, что все не так страшно, что происходящее — что-то вроде маневров и армия вот-вот вернется домой, где ее встретят букеты и радостные лица.

Ощущение того, что война «не в самом деле», а «понарошку», усугублялось тем, что в Ольгинскую неожиданно нагрянула целая толпа журналистов из Ростова. Корнилов принял их в помещении штаба армии, напротив станичного правления. В изложении Николая Литвина, корреспондента газеты «Вольный Дон», слова командующего выглядели следующим образом: «Я буду продолжать и развивать борьбу. Я вывел армию из Ростова, потому что в обывателе, насмерть перепуганном приближением противника, мы уже не могли встретить не только активной, но и моральной поддержки. Нельзя было подвергать город бомбардировке, а это было бы неизбежно, если бы моя армия продолжала оставаться в Ростове»{528}.

Журналистов в первую очередь интересовали планы Корнилова. Ответ был вполне определенным:

— Куда я направляюсь? Лишь только соберу все части армии и приведу их в порядок — я тотчас же перейду сюда.

И генерал обвел на карте карандашом кружок вокруг станицы Великокняжеской{529}.

Сознательно или нет, но Корнилов в данном случае лукавил, так как вопрос о дальнейшем направлении движения армии был к этому времени еще не решен. Месяцем ранее в штабе Добровольческой армии был разработан план перенесения военных действий в район Царицына и Астрахани. В это время на Дон прибыла депутация астраханского казачества во главе с И.А. Добрынским, полагавшим себя давним сподвижником Корнилова и потому предъявлявшим претензии на особые права. Депутация известила о том, что в Астрахани готовится антибольшевистское восстание и помощь добровольцев может оказаться решающей.

Во исполнение этого замысла в станице Нижне-Чирской у границ Астраханской губернии был создан тайный центр во главе с полковником А.В. Корвин-Круковским, снабженным документами на имя «японского полковника Ака»{530}. Конечно, столь экзотический способ конспирации может внушить сомнения в достоверности этой информации. Но здесь нужно иметь в виду, что Корвин-Круковский действительно чертами лица напоминал японца и был известен среди офицеров под прозвищем «Микадо». Подтверждением того, что «астраханский план» рассматривался вполне серьезно, служит и то, что как раз в это время в Москву были направлены полковники Перхуров, Страдецкий и капитан Клементьев. Им было поручено сформировать из числа находившихся в столице офицеров кадр пехотного полка и артиллерийского дивизиона с последующим перебазированием их в Астрахань{531}. Однако восстание в Астрахани началось тогда, когда Ростов и Новочеркасск уже были блокированы с севера войсками красных. Поэтому от первоначальных замыслов пришлось отказаться.

В двадцатых числах января, когда Корнилов впервые известил донского атамана о намерении покинуть Ростов, разрабатывался новый план, предполагавший сосредоточение армии в районе узловой станции Тихорецкая. В этой связи уже были сделаны некоторые приготовления — на станцию Батайск отправлены эшелоны с боеприпасами и снаряжением. Но недельное промедление привело к тому, что железная дорога на Ставрополь и Екатеринодар оказалась в руках красных. Оставалась возможность походным порядком пробиваться на Кубань или идти на север Донской области, в район «зимовников», то есть степных хуторов на зимних пастбищах.

Сам Корнилов склонялся ко второму варианту. Однако это решение вызвало резкий протест со стороны Алексеева. Во время пребывания в Ольгинской, 12 (25) февраля 1918 года, он обратился к Корнилову с письмом:

«Из разговоров с генералом Эльснером и Романовским я понял, что принят план ухода отряда в зимовники, к северо-западу от станицы Великокняжеской. Считаю, что при таком решении невозможно не только продолжение нашей работы, но даже при надобности и относительно безболезненная ликвидация нашего дела и спасения доверивших нам судьбу людей. В зимовниках отряд очень скоро будет сжат с одной стороны распустившейся рекой Доном, с другой стороны железной дорогой Царицын — Торговая — Тихорецкая — Батайск, причем все железнодорожные узлы и выходы грунтовых дорог будут заняты большевиками, что лишит нас совершенно возможности получать пополнения людьми и предметами снабжения, не говоря уже о том, что пребывание в степи поставит нас в стороне от хода событий в России»{532}. Алексеев настаивал на немедленном созыве военного совета для принятия окончательного решения.

Совет собрался вечером того же дня. Мнения его участников разделились. Марков и Богаевский поддержали Корнилова, в то время как Алексеев, Деникин и Романовский высказались за то, чтобы увести армию на Кубань на соединение с войсками кубанского правительства и формировавшимися в Екатеринодаре добровольческими частями. Корнилов колебался, но все же дал понять, что готов идти на Кубань. Нерешительность Корнилова во многом объяснялась тем, что, наученный опытом пребывания на Дону, он меньше всего хотел опять оказаться в зависимости от казачьих политиков, на этот раз кубанских. Он, как бы это не выглядело фантастически, еще не отказался от планов перенесения центра антибольшевистского сопротивления в Сибирь. Уже из Ольгинской для связи с сибирскими подпольными центрами был командирован полковник Д.А. Лебедев, ставший позднее начальником штаба у адмирала Колчака.

На следующий день в Ольгинскую прибыл донской походный атаман П. X. Попов со своим начальником штаба полковником В.И. Сидориным. К слову сказать, это был тот самый полковник Сидорин, который не лучшим образом проявил себя, стоя во главе петроградского подполья. Точно также упомянутый выше полковник Лебедев — это тот связной, посланный из Ставки к генералу Крымову. Через полгода после августовских событий большая часть участников «корниловского дела» вновь встретилась на Дону.