Кровное дело шевалье - Мишель Зевако

Но монах толковал вовсе не об этом.

— Алиса, слова малыша заставили меня задуматься, — продолжал он. — Да, Алиса, я мечтал сурово покарать вас… Но теперь я уже не знаю, вправе ли мстить вам? Ведь это причинит зло и невинному ребенку… Алиса, вы хотите увидеть своего сына? Нашего сына?

— О, Клеман, неужели вы разрешите мне встретиться с ним?! О, извините, извините меня, я думала о вас плохо, я была к вам так несправедлива!.. Если вы позволите мне взглянуть на сына, я буду знать, что вы святой, я стану на вас молиться!

— Ну что же, Алиса! Вы исповедались мне, теперь выслушайте мою исповедь. Возможно, она вас изумит. Выслушайте меня, а потом выносите свой приговор… Не сомневаюсь, Алиса, что вам уже ясно: я люблю вас, как и прежде. Тогда, в храме, я готов был кинуться на вас и разорвать на куски. Но виной тому лишь моя страсть, Алиса! Она могла довести меня до убийства. Потому я и терзал вас, что любовь толкала меня на преступление. Но я боролся с собой!.. Признаюсь, Алиса: я сделал все, что было в человеческих силах, чтобы вырвать ваш образ из своего сердца. Но, видимо, моя любовь слишком велика… Мне не удалось забыть вас. На короткое время гнев притупил мое чувство, а я-то, бедный глупец, решил, что превозмог злосчастную страсть. Я боролся с собой, старался думать с вас с презрением — но все было напрасно! И вот я снова пришел к вам…

Алиса уже не сомневалась, что сейчас прежний возлюбленный скажет ей роковую правду. Красавица затрепетала.

— Вы страдаете, Алиса. Мне стало это ясно, лишь только я вошел сюда, — продолжал Панигарола. — Все так просто: три человека мучаются — каждый в одиночку: вы, я и наше дитя. Я убедился, что не могу жить без вас; наш мальчик тает в тоске по матери; вы, Алиса, летите в бездну — это ваши собственные слова. Хотите выбраться из трясины? Хотите, чтобы ваш сын вырос счастливым? Хотите, чтобы я вырвался из того ада, в который вы низвергли меня?

— Но как это сделать? — прошептала Алиса.

— Уедем втроем! Я знатен и богат, моя семья — одна из самых славных и почитаемых в Италии.

Панигаролу била дрожь, глаза его горели надеждой. Он сжал руку Алисы.

— Послушай, — горячо заговорил монах, — уедем, куда ты пожелаешь. Мы еще сможем быть счастливыми. Моя любовь способна творить чудеса, она изгонит из моей памяти горькие картины прошлого, а из моей души — ненависть и презрение. Ты снова предстанешь передо мной благородной и непорочной, как когда-то. Я дам тебе свое имя, положу к твоим ногам все свое состояние. Бери и жизнь мою… Ты принимаешь мое предложение?

— Нет! — лаконично ответила Алиса.

— Нет? — прошептал инок.

— Клеман, — тихо и грустно обратилась она к нему. (Самообладание женщины объяснялось чувством горькой безнадежности, которое она ощутила, слушая признания Панигаролы.) — Зачем вы терзаете мне сердце? Зачем пробуждаете надежды, которым не суждено осуществиться?

— Почему не суждено? Почему? Ты не веришь в мою любовь?

— О нет, Клеман! Я знаю, что ты способен все простить и забыть! И все же один из нас всегда будет помнить… Я буду помнить!

— Что ты хочешь сказать?

— То, что я люблю другого! — закричала Алиса. — И ради него я готова совершить любую низость, любое преступление!.. В тот миг, когда я потеряю своего возлюбленного, сердце мое остановится!.. Во имя благополучия несчастного покинутого ребенка я согласна принять мученическую смерть… Но образ Деодата будет вечно жить в моей душе!

Глаза Алисы горели безумным огнем.

Ошеломленный, сраженный горем Панигарола осознал, что для него все кончено. Отработанным движением проповедника он невольно воздел вверх руки в немой мольбе, словно уповая на милосердие Господне… Но ведь он не верил в Бога!.. Руки инока бессильно упали… Так и не сказав ни слова, он растворился в ночной тьме, растаял, будто привидение. И через несколько секунд Алиса услышала вдали слабый звон колокольчика и печальный крик:

— Поминайте усопших, христиане, поминайте усопших!

XXXIX

ОСАДА ТРАКТИРА «МОЛОТ И НАКОВАЛЬНЯ»

После волнующего разговора с сыном в трактире «Молот и наковальня» господин Пардальян-старший покинул сие сомнительное заведение в полном смятении. Выходило так, что Пардальян-отец был на стороне маршала де Данвиля, а Пардальян-сын поддерживал герцога де Монморанси.

— И куда лезет этот мальчишка? — бурчал ветеран. — Теперь вот втюрился в крошку Лоизу. Можно подумать, что в столице мало смазливых мордашек… Так нет же! Угораздило его увлечься именно этой… Эх, если бы не его дурацкая любовь, все было бы отлично!

Почему, почему он не последовал моему совету? Зачем ввязался в эту историю? Да… помню, как я принес эту крошку, еще совсем младенца, в замок Монморанси, положил в кроватку Жана… Она уже тогда была такая хорошенькая, теперь, наверное, в красавицу превратилась… Конечно, Жан в нее и влюбился… Да мало ли на свете красавиц! Зачем ему именно эта! «Батюшка, если бы я вас ранил, мне оставалось бы только утопиться в Сене…» Глупость какая!.. И где он этого набрался? Да, видно, вырастил я птицу высокого полета, не чета мне, старику…

И Пардальян-старший грустно вздохнул.

— Но ничего! Я все равно не брошу службу у Данвиля и обеспечу сыну счастливое будущее — пусть и против его собственной воли. Я ему прочищу мозги! Я ему покажу, как перечить родному отцу!

Во дворец Мем Пардальян заявился уже на рассвете.

— Монсеньор несколько раз осведомлялся о вас, — сообщил ему слуга, впуская в дом.

Анри де Монморанси, вернувшись после ночной вылазки, до утра не сомкнул глаз. Он расхаживал по своим покоям взад-вперед и думал. Его не слишком встревожило исчезновение Пардальяна-старшего: Анри было отлично известно, что старик — тертый калач и за себя постоять сумеет.

— Монсеньор, — проговорил ветеран, которого проводили в кабинет маршала де Данвиля, — не скрою: у меня от усталости даже язык заплетается!

— Что с вами произошло? — с некоторым волнением поинтересовался Анри. — Вас атаковали?

— Да, вернее, атаковали вас. Ваше счастье, что я оказался между вами и нападавшими.

— Но что это за люди? Они покушались на меня самого или пытались захватить экипаж?

— Мне кажется — и то и другое.

— Вы остановили этих бандитов? Сколько их было? Да не молчите же, черт побери!

— Вы-то, монсеньор, наверное, отдохнули. А я с вечера на ногах, присесть было некогда! Но коротко объясню вам, как все получилось. Едва ваш экипаж выехал из ворот, — я был еще у самого особняка, — внезапно началась пальба. Смотрю — вслед за каретой припустил какой-то здоровяк. Я, понятное дело, за ним, настиг и загородил ему дорогу, а он как рявкнет: «Пошел прочь!» Тогда я ему и говорю: «Коли так спешишь — беги дальше, да только я не собираюсь пропускать тебя!»